ходит  на  огромную  оранжерею.
Сходство увеличивается тем,  что  кое-где  сквозь  окна  выглядывает  зелень
фикусов, китайских роз и пальм. У завода есть  свое  садоводство,  и,  нужно
сказать, "зеленый цех" работает на славу. Вот водопроводчики - те подкачали;
небольшой фонтан против фасада цеха  бездействует  третий  год.  Его  трубка
забита  почерневшей  от  времени  деревянной  втулкой.  Этакий  заводище,  а
фонтанного дела не освоил!
   Дверь цеха открыта. Перед Леонидом - залитый солнцем  простор  бесконечно
длинного и высокого помещения. Сотни машин размещаются здесь свободно.  Иной
станок. хоть и весит полсотни тонн, издали смахивает на швейную машину.
   Карасев идет к своему станку по полысевшей, но чистой  ковровой  дорожке.
Веснушчатая, в синем халатике Валя Тарасенко катит  навстречу  ему  большой,
похожий на упрямое животное пылесос. - Здравствуй, Валюточка!
   Это славная девушка: добрая, веселая, на редкость трудолюбивая и, если не
обращать внимания на веснушки, хорошенькая.  Она  весело  улыбается  Леониду
белозубой приветливой улыбкой и, приложив руку к груди, а затем  очертив  ею
вокруг себя, показывает, как она и весь цех соскучились по Леониду.
   Валя немая. Она потеряла дар речи, когда только  начинала  его  обретать.
Это произошло в 1942 году, после взрыва фашистской бомбы. Но, если  бы  Валя
могла говорить, она, наверно, рассказала бы, как любит этот цех,  в  котором
чувствует себя маленькой  хозяйкой.  Однажды,  когда  неряха  Виктор  Житков
намусорил  подсолнечной  шелухой,  она  немедленно   обнаружила   непорядок,
обличила виновника и сделала ему выговор. Самый настоящий выговор! Взяла  за
рукав,  притащила  на   место   преступления,   показала   на   вещественные
доказательства и несколько раз ткнула ему пальцем в лоб.
   После этой экзекуции Житков предстал перед смеющимися  товарищами  крайне
сконфуженным. Больше Виктор не мусорил.
   Вот и станок.  Леонид  осматривает  его:  все  в  порядке.  Порядок  и  в
инструментальном шкафе. Заготовленные  Леонидом  резцы  дожидаются  хозяина.
Первый день не обещает быть трудным: на станок идет знакомая деталь Е-17.
   - Не  разучился,  Карасев?  -  посмеивается,  подходя  к  станку,  мастер
Ордынцев.
   - Соскучился,  Дмитрий  Федотович!  -  вполне  искренне  отвечает  Леонид
Карасев.
   Да, он соскучился по цеху, по товарищам, по станку, по  работе.  Но  есть
где-то в глубине души большая тоска. Не скоро рассеется эта  тоска:  никогда
не подойдет теперь к его станку Зина, одетая в  привычный  черный  халат,  с
пышными волосами, собранными под тугой голубой косынкой.
   Придет,  бывало,  одарит  взглядом  голубых  глаз,  спокойной  улыбкой  и
приветливым словом.
   - Эх!..
   Резец касается металла, и вот  уже  раздается  привычный  звук  -  шелест
набегающей стружки. Восемьсот оборотов. Для начала хватит...
   Урвав минуту, к станку подходит Татарчук.
   - Слышал новость? К нам корреспондент из "Молодого  рабочего"  приезжает.
Он уже на днях был,  да  мы  уговорили  его  до  твоего  приезда  подождать.
Новость, по правде говоря, не  из  приятных.  Дни  больших  успехов  молодых
скоростников завода,  когда  внимание  печати  волновало,  ушли  в  прошлое.
Рассказывать о том, что было два года назад, - скучно, да и стыдновато.
   - Почему вы с Головановым не объяснили ему, что бородой трясти не стоит?
   -  Да  парнишка  славный...  Такой  любопытный,  во  все  вникает,   всем
интересуется... Очерк хочет написать.
   - Ну их с очерками!..
   Попасть в очерк было совсем досадно. Не то  чтобы  приезжающие  на  завод
журналисты  неверно  писали  (попадались  среди  них   люди,   добросовестно
вникавшие в производство), но уж очень они любили приукрашивать! И  почти  у
всех была манера вкладывать в чужие уста собственные слова и мысли.
   Как-то комсомольцам довелось  беседовать  с  журналистом,  приехавшим  из
самой Москвы. Через несколько дней пришла газета с очерком.
   Первое, что услышал Леонид, придя в цех, было:
   - Здорово, мастер скоростного резания металла!
   - Да я не мастер! - не понимая, в чем дело, возразил Леонид.
   - По штату - не мастер, а вот по скачкам мастер.
   - По каким еще скачкам?
   - На,  слушай...  "Молодой  мастер  скоростного  резания  металла  Леонид
Карасев  говорит:  "Мне  удалось  добиться  резкого  скачка  путем   умелого
сочетания ускорения оборотов и усиления подачи. Изготовление  такой  детали,
как Ж-34, на обработку  которой  требовалось  раньше  3  -  4  часа,  теперь
занимает 15 минут. Старикам такие темпы и  не  снились.  Но  и  это  еще  не
предел: при творческом отношении к делу я и мои товарищи можем  добиться..."
И хвастун же ты, Ленька!
   Ребята хохотали, Леонид сердился. Факты были верны, но зачем понадобились
корреспонденту "резкий скачок", "умелое сочетание", "творческое отношение" и
бедные старички, которым чего-то "не снилось"? Сам Карасев ничего  подобного
не говорил. И еще досаднее было, что о главном  -  о  креплении  деталей,  о
заточке резцов  -  было  сказано  скороговоркой.  И  опровергать  нечего,  и
радоваться нечему!
   Услышав о появлении нового корреспондента, Карасев только вздохнул.
   Еще до отъезда Леонида по заводу прошел слух, что  скоро  прибудут  новые
станки. Слух обернулся правдой: приходила в цех не то чтобы комиссия, а  все
заводское начальство - директор, главный инженер, инженер  по  безопасности,
начальник бюро новой техники, в общей сложности инженеров  двенадцать.  Часа
два толковали и спорили, осматривая станки и что-то маракуя.
   Нехитрое дело старую машину в мартен отправить,  чтобы  для  новой  место
освободить, но и не такое  легкое.  Иной  старик-станок  три  жизни  прожил,
тридцать три раза модернизирован, не счесть, сколько в него труда и смекалки
вложено, - вот и реши, как с ним  поступать?  На  ином  фабричной  марки  не
осталось, а он все еще верой-правдой служит... Тут еще  другой  вопрос:  что
новые машины принесут? И  кому  достанется  честь  и  слава  новый  механизм
осваивать, поднимать стальную целину?
   Легко было сказочникам тянуть: "Скоро, мол,  сказка  сказывается,  да  не
скоро дело делается". Оговорятся таким манером и начнут по три, а  то  и  по
семь раз одно и то же пересказывать.  Современному  писателю  куда  труднее:
только написал "глава вторая", а жизнь шестую дописывает. Вот  и  приходится
современному советскому писателю  в  сапогах-скороходах  бегать.  Он  бежит,
впереди  него  несутся  читатели,  позади  -   критики.   Читатели   кричат:
"Догоняй!", а критики злорадствуют: "Отстал, отстал, отстал!"
   При таких темпах писателю спать  нельзя.  Вот  он  и  попал  на  обширную
территорию завода "Сельмаш" в часы, для  литературы  не  положенные:  ночью,
когда закончилась вторая смена.
   И угодил как раз вовремя, когда Карасев, Голованов и Татарчук выходили из
цеха. Пошли они к проходной  и  видят  на  подъездных  путях  изо  всех  сил
старается паровозик-кукушка. Только вот что странно  им  показалось:  обычно
кукушка вывозила со двора готовые машины, а на этот  раз  тащила  машины  на
двор. Хоть машины в ящиках, но чутье машиностроителя здесь не ошибется.
   Когда кукушка протаскивала платформы мимо фонаря, успели  рассмотреть  на
ящиках марку завода "Станкострой".
   - Похоже, к нам приехали! - сказал Татарчук.
   - Случайно не завезут,  адресом  не  ошибутся!  -  ответил  Голованов.  -
Теперь, ребята, держись, чтобы нам из первых последними не стать...
   О том, чтобы не стать последним, по-своему  думал  и  Игорь  Куликовский,
работавший в этот день в дневной смене... С  этой  мыслью  он  и  отправился
вечером в кино,  где  шла  картина  с  интригующим,  но  не  слишком  мудрым
заголовком: "Она - дочь своей матери".
   Но о Куликовском расскажем потом. А сейчас проводим до дома (если  только
сумеем это сделать!) трех друзей: Карасева, Татарчука и Голованова.
   Рассуждая о содержимом привезенных  на  завод  ящиков,  они  благополучно
миновали  ярко  освещенные  кварталы  около  завода  и  свернули  на   улицу
Строителей.
   Шли они не по тротуарам, а как полагается старожилам, срезая углы  и  тем
самым предельно сокращая расстояние. Совсем неподалеку от улицы  Строителей,
пересекая наискось темную площадку законсервированной стройки, они  услышали
женский крик:
   - Помогите!.. Товарищи, помогите!..
   Все трое, не обменявшись ни одним словом, ринулись на зов.

   2.
   Сказать, что в поселке царили тишь да гладь, значило бы согрешить  против
истины. При великом многолюдстве бывало всякое. Затеют, скажем, ребятишки на
улице  игру  и  разобьют  стекло,  или  соседская  кошка  полакомится  чужим
цыпленком, или какой-нибудь именинник выругается во всеуслышание  на  людной
улице, или просто две домохозяйки не поладят из-за бельевой веревки - вот  и
поднимется шум. В девяносто девяти случаях из  ста  такие  ссоры  без  услуг
милиции заканчивались добрым миром: не в характере русского  человека  долго
сердиться, портить нервы по мелочам.
   Но с некоторых пор в поселке стало неспокойно.
   Ранней весной произошло настоящее "чепе". Возвращаясь из Дворца  культуры
после затянувшейся шахматной партии, начальник конструкторского бюро пожилой
инженер Александр Александрович Ляликов был  остановлен  около  своего  дома
четырьмя ребятами.  Показав  ему  ножи  (в  темноте  они  представились  ему
особенно длинными), ребята сняли с него  пальто,  отняли  часы  и  портфель.
Толстый инженер без ропота расстался с собственным имуществом,  но  попросил
оставить содержимое портфеля. В ответ на просьбу последовала ругань.
   На другое утро Ляликов пришел в бюро в драповом пальто, без портфеля... В
полдень  исчезнувшие  чертежи  и  записки  были  найдены  в  одной  из  урн,
изорванные, испачканные, оскверненные похабными надписями. Это граничащее  с
вредительством издевательство над творческой мыслью возмутило всех  едва  ли
не больше, чем сам грабеж. Немало  было  сетований  по  адресу  милиции,  не
сумевшей разыскать преступников!
   Потом все успокоилось, и население поселка свободно вздохнуло, решив: "Не
наши орудовали, а приезжие".
   Прошло  еще  несколько  месяцев,  когда  случилось  новое,   чрезвычайное
происшествие, на этот раз уже из ряда  вон  выходящее.  Ранним  утром  возле
дамбы, ведущей в город, был найден труп молодой работницы фабрики  "Плюшевая
игрушка". Глубокая колотая рана под левой лопаткой свидетельствовала о  силе
и хладнокровии убийцы.
   Трагическая смерть девушки возмутила и взволновала все население поселка.
Иные женщины еще долго побаивались ходить по  отдаленным  улицам,  но  время
взяло свое, и все вошло в нормальную колею.
   Меньше всех уголовные  дела  волновали  Лилиан  Тыкмареву.  Она  не  была
трусихой, а может быть, окончательно  успокоил  ее  рассказ  об  убийстве  в
своеобразном изложении Доротеи Георгиевны Уткиной.
   - Какой кошмар! - восклицала Доротея Георгиевна. - И подумать только, что
третьего дня я собственноручно делала покойнице маникюр! В этом есть  что-то
сверхъестественное!
   - Но ведь третьего дня она покойницей  не  была?  -  улыбаясь,  возразила
Лилиан.
   - Все равно! Она была обречена и предчувствовала это.
   - Почему вы так думаете?
   - Когда я взялась за ножницы, покойница  сказала:  "Только  поосторожнее,
Доротея Георгиевна, я боюсь, что вы меня  уколете  или  порежете..."  Так  и
сказала: "я боюсь" и "порежете"! Совершенно очевидное предчувствие!.. У меня
до сих пор по спине мурашки бегают...
   Почему-то  Доротея  Георгиевна  предполагала,   что   преступление   было
совершено на романтической почве, и она "даже могла  представить",  как  оно
произошло.
   - Это ужасно! Он хотел, чтобы она любила его, а она  этого  не  хотела  и
любила другого. Тогда он решил, что она не  должна  любить  никого...  Взмах
кинжала, и... все кончено!.. Я беседовала об этом с одним железнодорожником.
Он говорит, что мужчины из-за любви бывают способны на злодейство. Но  какой
кошмар! Если бы я увидела занесенный над собой кинжал, я упала бы в обморок.
   И она закатила глаза, наглядно демонстрируя, сколь безропотно приняла  бы
смерть от руки влюбленного злодея.
   Лилиан, улыбаясь, слушала эту болтовню, нимало не подозревая,  что  скоро
ей самой придется увидеть занесенный над собою нож.
   В один из июльских вечеров она отправилась на последний сеанс в  кино  во
Дворец культуры. Картина закончилась поздно. На улице,  за  ярко  освещенным
подъездом дворца, ее подстерегала теплая, безлунная и, казалось,  безмятежно
спокойная ночь.
   У кого-кого, а у Лилиан недостатка в желающих ее провожать не  было.  Еще
перед началом сеанса она успела поклониться Игорю Куликовскому, и при выходе
из зала он оказался около нее.
   Многие работницы "Плюшевой игрушки"  вздыхали  по  красивому  токарю,  но
Лилиан видела в нем только одноклассника по школе,  а  теперь  попутчика  до
дома. Что касается Игоря, то... то какому парню не лестно  постоять  в  фойе
театра, а потом пройтись в обществе красавицы?
   Благополучно миновав людные кварталы, Лилиан  и  Куликовский  свернули  в
темный переулок, ведущий на улицу Строителей, когда заметили две  догонявшие
их фигуры. На улице Строителей возникли еще две фигуры и сейчас же, точно из
земли, еще две - на этот раз по бокам.
   Потом события развернулись  с  умопомрачительной  быстротой.  Куликовский
почувствовал сильный удар в спину и отлетел в сторону, получив негромкое, но
грозное предупреждение:
   - Не шухари, а то потроха вон!..
   Около него стояло трое парней. Трое других сгрудились вокруг Лилиан. Один
вырвал у нее из рук  сумочку.  В  руках  другого  она  рассмотрела  какой-то
длинный и узкий предмет.
   - Снимай часы!.. Ну!..
   Это было страшно, но Лилиан не растерялась, даже не очень испугалась. Она
прекрасно поняла, что от нее требуют: ей нужно было  снять  с  руки  золотой
браслет с часами. Браслет был массивный и  расстегивался  с  трудом.  Лилиан
пыталась его снять, но сразу сделать этого не могла.
   - Сейчас сниму, - довольно спокойно сказала она. Опустив  нож,  грабитель
грубо схватил и до боли сжал ее руку.
   - Тебе говорят, снимай... До пяти считаю!
   Угроза сопровождалась руганью.
   Лилиан никогда не испытывала  насилия  и  не  слышала  обращенной  к  ней
ругани. Она могла,  не  пожалев,  отдать  часы,  но  подчиниться  насилию  -
никогда.   Чувство   протеста   восторжествовало   в   ней   над    чувством
самосохранения, и она с неожиданной для самой  себя  силой  ударила  кулаком
грабителя в лицо. Удар,  пришедшийся  по  глазу,  был  неожидан  и  болезнен
настолько, что парень пошатнулся и отпустил руку Лилиан. Она кинулась бежать
по направлению освещенных окон ближайшего дома и закричала:
   - Помогите!..
   Лилиан бежала очень быстро, но погоня ее настигала. В нескольких шагах за
собой она слышала тяжелый топот.
   Потом все так же  быстро  переменилось.  Хлопнула  дверь,  совсем  близко
раздался грозный  лай  овчарки  и  задребезжала  долгая,  прерывистая  трель
свистка.  Погоня  прекратилась.  Добежав  до  забора,  обессилевшая   Лилиан
остановилась в темноте под свесившимся через забор  деревом.  Неподалеку  от
нее происходила какая-то возня, в смысле которой разобраться  было  нелегко.
Людей стало больше. Они бегали друг за другом, сбивались в  кучи.  Некоторые
вырывались из кучи и пробегали мимо Лилиан.
   Донесся голос Татарчука.
   - Ножом, сволочь?.. Убью гада!
   Затем два тяжелых удара по чему-то мягкому, кряхтение, падение тела, стук
по доскам забора, треск поломанной ограды палисадника, снова свистки  и  лай
всполошенных собак.
   - Ленька, не дай этому уйти!.. Он меня ножом в бедро ткнул.
   - Держу... не вырвется!
   Народу собиралось все больше. Забегали лучи карманных фонарей, замелькали
белые гимнастерки милиционеров.
   Лилиан была испугана, пережила величайшее напряжение сил, но сознания  ни
на минуту не теряла. Не быстрота ног, не темнота дерева защищали ее  теперь,
а люди, добрые, отзывчивые. Она была в безопасности.
   - Лилиан!.. Лилиан!.. Здесь кричала Лилиан... Где она?
   В лучах вспыхивающих фонарей Лилиан увидела отца.
   Жалкий, растерянный, запыхавшийся, в  нелепой  полосатой  пижаме,  Сергей
Семенович метался по полотну улицы.
   - Папа! Я здесь, папа!.. Успокойся, папа!.. Я жива и невредима, папа...
   - Идем домой... Сейчас же домой...
   - Подожди, папа!..
   - Что с тобой сделали?
   - Ничего. Схватили за руку и выругали. Вокруг  народ.  В  центре  большой
группы лежащий человек. Его пробуют поднять, он с усилием  поднимается,  но,
сделав ловкое движение, вырывается и бросается бежать. Безнадежная  попытка!
Его схватывают: за одну руку милиционер, за другую Леонид Карасев. На лицо и
грудь притворщика падает несколько фонарных лучей. Лилиан  узнает  человека,
грозившего ей ножом.
   - Они меня хотели ограбить, - отчетливо произносит Лилиан. - Этот  был  с
ножом и держал меня за руку...

   - Врешь, шкура!
   Пойманный грабитель делает бросок. Даже теперь он  мог  бы  одним  ударом
убить  Лилиан,  но  милиционер  и  Леонид   Карасев   крепко   его   держат.
Обезвреженный грабитель хрипит от ненависти.
   Гудя,  подъезжает  милицейская  машина.  При  свете  ее  фар   приехавший
лейтенант быстро распутывает  ход  событий.  Показания  Лилиан  совпадают  с
показаниями комсомольцев. Налицо и "трофейное  оружие"  -  три  самодельных,
остро отточенных кинжала.
   Постепенно трагическое начинает мешаться с  комическим.  Выясняется,  что
шестой грабитель исчез. Его (ищут  и...  вытаскивают  из  большой  гончарной
трубы, забракованной при прокладке канализации. Потом приводят... седьмого!
   - Хитер! - говорит один из доставивших. - Сломал изгородь да через  цветы
ко мне на усадьбу... Заперся в нужнике и сидит... Я думаю:  чего  собака  на
отхожее брешет?.. Кинулся туда, а  там  заперто  на  крючок.  Сорвали  крюк,
вытащил его, а он объясняет: "Я, - говорит, - не грабитель, а пострадавший".
   - Сейчас разберемся! - говорит лейтенант.  Могучий  свет  фар  падает  на
предполагаемого грабителя, и он оказывается... Игорем Куликовским! Но каким!
От недавнего франтовства  и  следа  не  осталось:  волосы  растрепаны,  лицо
поцарапано, галстук съехал на-бок.
   - Отпустите его! - просит Лилиан. - Он меня провожал.
   - Этот парень из нашей бригады, - подтверждает Леонид.
   - Наш, комсомолец! - поддерживает Голованов. - Только не понимаю, как его
через забор в чужой сортир занесло? Шел провожать, а вместо этого...
   - Что же я один против шестерых сделал бы? - объясняет Куликовский.  -  У
них ножи...
   - Так мы же, когда Лилиан крикнула,  сразу  прибежали.  Ты  хоть  бы  нам
помог, а ты... - Вижу: все в разные стороны бегут...
   - И ты за ними драла? Эх, друг!

   3.
   В доме Карасевых бессонная ночь. Леонид вместе с товарищами отправился  в
милицию в качестве свидетеля. Анна Степановна изболелась душой.
   - Зачем ему-то было вмешиваться? Теперь, чего доброго, мстить  станут.  С
этакими бандитами воевать - дело милиции, ей на то оружие дано.
   - Милиция милицией, - отвечает Федор Иванович. - Но  одной  ей  везде  не
поспеть. Ребята правильно сделали:  не  комсомольское  дело,  скрестя  руки,
смотреть, как людей грабят.
   - Так их и самих порезать могли! Вот Татарчука в  бедро  пырнули.  Я  его
перевязываю, а кровь так и льет... Едва пол оттерла... А кабы Леньке в живот
угодили?..

   Федор Иванович понимает переживания Анны Степановны и старается возражать
как можно мягче.
   - Это кто как думает... Куликовский вон в отхожем месте спасался.  Хорошо
это? Трусам почет невелик. Если б Леонид этак сделал, я первый его бы поднял
на смех.
   Страшно Анне Степановне  за  сына,  но  понимает  она  И  то,  что  иначе
поступить он не мог: не по-карасевски  получилось  бы.  И,  переменив  фронт
атаки, она набрасывается на самого Федора Ивановича.
   - Ты и сам хорош! Свалка идет, хулиганы ножами  машут,  и  тебя  туда  же
понесло...