На шестой десяток человеку пошло, а он  с  живорезами  схватился.
Ленька еще так-сяк: парень молодой, сильный, ты-то куда лез?
   - Папа тоже помогал, - вступилась за отца Наташа. - Когда один вскочил  и
бежать кинулся, папа первый его за ворот схватил.
   Лучше бы она не говорила этого! Весь гнев матери обрушился на нее.
   - Уж кто-кто, а ты бы помалкивала! Девичье ли это  дело  ночью  на  улицу
выскакивать да у драчунов под ногами болтаться? Чтобы я тебя теперь  вечером
за околицу выпустила!.. Ни в жизнь этого не будет!
   - Я, мама, тогда уже вышла, когда милиция подоспела.
   - Ты-то сама не милиция, чтобы в этакие дела мешаться.
   - Почему я не милиция? - вскипятилась в свою оче-редь Наташа. - В милиции
и девушки служат,  и  ничего  в  этом  плохого  нет!  Возьму  и  поступлю  в
милицию... Я на днях женщину в форме лейтенанта видела.
   Анна Степановна всплеснула руками, но Федор Иванович,  вмешавшись,  самым
неожиданным образом погасил спор, сказав:
   - Ты, милиция, вместо того чтобы мать расстраивать, чайку бы согрела... А
ты, мать, не беспокойся, теперь эту дрянь далеко уберут.
   Пришел Леонид только поздним утром с новостью:
   начальник  областного  управления  милиции  объявил  ему,   Татарчуку   и
Голованову благодарность за задержание опасных хулиганов.
   - Кто они такие - хулиганы-то эти? - спросила АН на Степановна.
   - Числились строителями, только последнее время не работали.  Главарь  их
по подложным документам жил. Его давно искали, он из исправительной  колонии
убежал. Убийство на дамбе - его работа.

   4.
   Иной разговор происходил в доме Тыкмаревых.
   После бессонной ночи Сергей Семенович первый раз за много лет не пошел на
фабрику: дало знать себя больное сердце.
   Он лежал на диване в просторной нарядной комнате,  служившей  столовой  и
гостиной.  Лилиан  сидела  рядом  с  ним  и  вышивала.  Это  была  одна   из
бесчисленных ее работ,  требовавших  бесконечного  количества  шелков  самых
различных оттенков. Как богато ни обставлял свой дом  Тыкмарев,  но  вышивки
Лилиан были лучшим его украшением.
   Разговор между отцом и дочерью начался так, будто был продолжением многих
предшествующих разговоров.
   - Сидишь рядом и скучаешь, небось? - спросил Сергей Семенович. - Понимаю,
что скучно со старым отцом-ворчуном сидеть... О том и не думаешь, что,  если
бы ночью с тобой чего-нибудь плохое случилось, я и дня не прожил  бы...  Для
тебя живу, дочка... Сначала для матери твоей, жил, теперь - для тебя.
   Тоненькая  иголка  маленькой  частой  молнией  поблескивала  в  проворных
пальцах Лилиан.
   - Успокойся, папа! - ласково сказала она. - Ведь ничего не случилось...
   - Не случилось, да... Но дай мне слово, что впредь будешь  осторожна.  Не
верь людям... ни в чем, никогда, ни одному человеку не верь!..
   Слова отца прозвучали так странно, даже страшно, что  Лилиан  отложила  в
сторону работу.
   - Что ты  говоришь,  папа!  Разве  можно  жить,  никому  не  веря?..  Вот
Карасевы, например... сам  Федор  Иванович,  Леонид  и  его  товарищи  вчера
заступились за меня... Они были совсем безоружные и рисковали жизнью...
   -  Глупая!  Разве  они  за  тебя  заступились?  Карасевы   прежде   всего
коммунисты... Они свой порядок утверждают.
   Лилиан сразу недопоняла:
   - Леонид еще комсомолец, папа.
   - Сегодня -  комсомолец,  завтра  -  коммунист...  Они  за  свой  порядок
борются. Если бы ты и не кричала "помогите", они все равно ввязались  бы.  И
Леонид, и его товарищи... Ради порядка.
   Лилиан улыбнулась.
   - Наверняка, папа! Но чем плох порядок, когда защищают слабых людей?.. Ты
и представить себе не можешь, папа, как тяжело чувствовать себя беспомощной.
Я это испытала. Правда, всего несколько секунд, но поняла, как страшно  быть
бессильной... И я очень  благодарна  всем,  кто  пришел  мне  на  помощь,  -
Леониду, его товарищам, соседям, милиции.
   - И я им благодарен... за тебя... Слушай, там в шкафу лежит  серый  отрез
на летний костюм. Покажи его.
   Лилиан достала сверток. Сергей Семенович пощупал мягкую добротную ткань.
   - Хороший материал! Подари Леониду... В благодарность...
   - Что ты, папа! Ведь они меня просто  прогонят  с  таким  подарком.  Даже
подумать стыдно.
   - Думаешь, такие принципиальные?
   -  Убеждена,  что  такой  подарок  оскорбил  бы  их...  Сергей  Семенович
задумался, потом ответил:
   - Пожалуй, ты права...
   После довольно долгого молчания разговор возобновила Лилиан.
   - Вот чего я не понимаю, папа: почему Карасевы - и не только они одни. но
и многие - нас не любят?
   - Не любят? Ну и пусть себе не любят...
   Вопрос Лилиан как будто не удивил Сергея Семеновича.
   - Но за что?
   - Завидуют.
   - Помнишь, папа, когда Леонид из Москвы на машине  приехал  и  мы  к  ним
пошли? Все - и Карасевы, и их гости - разговаривали и смеялись, а пришли мы,
все точно замерли.
   - Это тебе показалось...
   - Так было, папа! Мы им весь вечер испортили.
   - Выдумываешь, дочка.
   Снова последовало молчание. Сергей Семенович долго и пристально глядел на
дочь. Потом медленно проговорил:
   - Тяжело тебе будет, дочка, когда я  умру...  Одна  останешься.  Уж  хоть
скорее бы замуж выходила.
   - Папа, не думай и не говори об этом. - Никто  не  вечен,  а  тебе  жить.
Такая красота, как у тебя, для большого счастья дается...
   Снова взявшись  за  иголку,  Лилиан  ничего  не  ответила:  она  не  была
счастлива, но не хотела говорить об этом.
   - Тебя большое счастье  ждет!  -  повторил  Сергей  Семенович.  -  Только
никогда, ни в чем, ни одному человеку не верь.
   - Ни одному? - спросила Лилиан.
   - Ни одному, - твердо ответил Сергей Семенович.

   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Содержит рассказ о появлении таинственного незнакомца, о  том,  как  паук
вместо мухи поймал осу, и о другом, столь же правдивом
   1.
   На главной улице поселка появился незнакомец в шляпе,  сером  костюме,  с
самопишущей ручкой в нагрудном кармане пиджака.  Уже  по  одному  тому,  как
незнакомец следил за вывесками, нетрудно было догадаться, что в  поселке  он
впервые. Впрочем, ориентировался незнакомец  легко  и  быстро.  Так,  увидев
вывеску "Парикмахерская. Мужской зал",  он  незамедлительно  перешел  улицу,
свернул  в  гостеприимно  открытую  дверь  и,  повесив  на  вешалку   шляпу,
непринужденно занял свободное кресло. На вопрос мастерицы, что с ним делать,
незнакомец во всеуслышание потребовал:
   - Верните мне былую молодость и красоту. Все шесть мастериц-парикмахерш и
маникюрша (это была Доротея Георгиевна), как по команде, повернули головы  в
сторону небывалого клиента. Общеизвестно, что  работницы  парикмахерских  за
словом в карман не лазят.
   - Постричь и побрить могу, - ответила мастерица. -  Но  если  у  вас  нос
курносый, то ничто не поможет.
   - Жаль. А мне хотелось завить его книзу. Один виток его не испортил бы.
   - Это только у слонов хобот завивается... Затылок машинкой снять?
   -  Пройдитесь  комбайном.  Стерню  оставьте  повыше  и  постарайтесь   не
повредить затылочной кости, она мне очень нужна.
   Давая понять, что на производстве шутки неуместны, мастерица так  свирепо
охомутала незнакомца салфеткой, что едва не свернула ему шею. Но  и  это  не
помогло. Заглянув в зеркало, он осведомился:
   - Откуда вы взяли это замечательное трюмо?
   - На фабрике заказывали.
   - Вот как? А я думал, из комнаты смеха. Я до сих пор не знал, что у  меня
целых шесть щек.
   Мастерица, которую давно подмывало  расхохотаться,  фыркнула,  но  быстро
овладела собой.
   - Я работаю, а вы мне под руку  подговариваете!  Отрежу  ухо,  кто  будет
отвечать?
   - Вы.
   - Нет, вы сами ответите! Людей, занятых на производстве, смешить нельзя.
   - Кто вам это сказал?
   - Производственная дисциплина.
   - Это кто такая?
   - Самая главная начальница.
   - Будто она говорит, что смеяться нельзя?
   - У нас заведующий был, так такую установку давал: "Разговоры  и  смех  с
клиентами - отцы брака"... Виски прямые носите?
   - Прямые. А ваш бывший заведующий - порядочный остолоп.
   - Он недавно повышение получил: снабжением всей артели заведует.
   - Да ну?
   - Честное слово!
   - А я не знал! Вы уж ему не говорите, что я его остолопом назвал,  боюсь,
рассердится.
   - Товарищ клиент, я вас брею. Могу допустить брак! Мастерица на этот  раз
была права:  на  производстве,  действительно,  бывают  минуты,  когда  смех
неуместен.
   Я  знавал  одного  забубенного  весельчака,  который  до  слез  рассмешил
мастерицу-парикмахершу, когда  она  водила  бритвой  по  его  кадыку.  Шутка
закончилась трагически: мастерица отложила в сторону бритву и  категорически
отказалась его добривать. Ему пришлось уйти недобритым.
   Но в данном случае все обошлось благополучно.  Когда  дверь  за  клиентом
закрылась, он и его поведение стали предметом долгого и  оживленного  обмена
мнениями. Последнее и самое веское суждение принадлежало Доротее Георгиевне.
   - Легкомысленный, но приятный  молодой  человек  и,  несомненно,  артист!
Сегодня во Дворце культуры  концерт  артистов  эстрады,  так  кто-нибудь  из
ихних... Обожаю артистов!
   Продолжая путь по  проспекту,  предполагаемый  артист  посетил  заводскую
столовую, где сумел рассмешить видавших виды официанток. Он осмеял "фигурный
овощной суп" -  шедевр  изобретательской  мысли  шеф-повара.  Правда,  он  с
большой похвалой отозвался  о  его  вкусе,  но,  когда  в  тарелке  попалась
внушительная по  размерам  сделанная  из  моркови  шестерня,  он  откровенно
высказал вслух мысль о  совершенстве  холодной  обработки  овощей  и  назвал
фигурный суп "супом с деталями".
   Забежав вперед, можем сказать: когда  незнакомцу  через  некоторое  время
снова довелось приехать в Тавров и зайти в столовую, первое, что он услышал,
был возглас:
   - На первое давай суп с деталями!
   Проследовав далее, незнакомец добрался до Дворца культуры.  Полюбовавшись
его колоннадой коринфско-тавровского ордера, он зашел внутрь и взял в  кассе
билет на картину "Она, моя любимая". Однако, поднявшись на второй  этаж,  он
раздумал идти в зрительный зал. Дело  в  том,  что  в  фойе  он  увидел  две
гипсовые статуи в  полтора  раза  выше  нормального  человеческого  роста  -
"Физкультурника" и "Физкультурницу". Физкультурник бездумно  замахивался  на
посетителей диском, Физкультурница  выбирала,  кого  бы  хватить  ядром.  По
мнению  тавровского  товарищества  "Художник",  фигуры   эти   должны   были
олицетворять силу, здоровье и красоту. Силы - той, которая была затрачена на
втаскивание статуй по лестнице, - было израсходовано порядком, но и  только!
Несмотря  на  чудовищные   шеи   и   гипертрофированные   бицепсы,   атлеты,
поставленные у входа в зрительный зал, судя по открытым местам  рук  я  ног,
были больны какой-то злокачественной гипсовой  болезнью:  их  кожа  (если  у
статуи может быть кожа) была  сплошь  покрыта  подозрительными  волдырями  и
пупырышками.
   - Ну и монстры! - определил незнакомец, сокрушенно покачав головой,  и  в
поисках других диковин прошел дальше, пока  не  заметил  дверь  с  надписью:
"Комната шахматню-шашечной секции".
   Первое, что он увидел, войдя в нее, была монументальная фигура  толстяка,
начальника заводского конструкторского бюро  инженера  Ляликова.  На  многих
досках шла игра, но Ляликов сидел перед столиком над расставленными фигурами
одиноко, в позе паука, подстерегающего неосторожную муху. Подстеречь  же  ее
было не так-то легко. Шахматисты завода отлично знали, что в  руки  Ляликова
попадаться нельзя: мало того, что  обязательно  обыграет,  но  и  ехиднейшим
образом посмеется над жертвой.
   Незнакомец, естественно, этого не знал,  а  Ляликов,  увидев  неизвестное
лицо, возмечтал о пролитии крови и приветливым движением руки указал На стул
против себя.
   - Легонькую партию? - невиннейшим тоном предложил он,  прищуривая  и  без
того маленькие, заплывшие жиром глазки.
   Незнакомец занял место. Играть белыми выпало ему, и  он,  не  раздумывая,
выдвинул вперед пешку, коротко осведомившись, как играет противник.
   -  Неквалифицированный  любитель,  -  еще  более  прищурившись,   ответил
Ляликов. - Играю в силу третьей категории.
   - Вот и я примерно так, - ответил незнакомец. В течение первых двенадцати
ходов  партия  развивалась  быстро,  но  наступил  момент,   когда   Ляликов
задумался: незнакомец не сделал в дебюте ни одной ошибки и прочно  удерживал
инициативу. Только переведя игру в миттельшпиль, Ляликов несколько  облегчил
свое положение, но  удивительно:  стоило  ему  построить  какой-нибудь  план
атаки, сейчас же возникала контругроза. На  двадцать  четвертом  ходу  между
противниками произошел многозначительный разговор.
   - Так вы, ягодка, утверждаете, что играете в силу  третьей  категории?  -
спросил Ляликов. - Этакий вы плутишка, товарищ!
   Незнакомец был много моложе Ляликова и из уважения к его возрасту ответил
вежливо:
   - Приоритет по части плутовства за вами! Я с первых ходов заметил, что вы
- первокатегорник и знаете теорию дебютов.
   - Допустим! - проворчал Ляликов. - А вы?
   - Я - мастер.
   Ляликов крякнул. Положение осложнялось тем, что столик,  за  которым  шла
игра, стал центром внимания всех  любителей,  моментально  побросавших  свои
партии  и  превратившихся  в  свирепых  болельщиков.  Некоторые  из  чувства
заводского патриотизма болели за Ляликова, но большинство (уж очень он  всем
насолил!) явно благоволило  к  незнакомцу.  В  этот  вечер  инженер  Ляликов
пожинал то, что сеял в течение многих лет.
   После  сорока  восьми  ходов  "легонькая"  партия  перешла  в  сложнейший
эндшпиль с малозаметным позиционным преимуществом у незнакомца.
   - Предлагаю ничью! - сказал Ляликов.
   - Согласиться на  ничью  мы  успеем,  -  возразил  противник.  -  У  меня
преимущество на ферзевом фланге.
   - Правильно, но оно нейтрализовано моей проходной пешкой "с".
   - Ее можно заблокировать.
   - Попробуйте!
   Партия, к великому удовольствию болельщиков, продолжалась  и  закончилась
на восемьдесят втором ходу,  когда  незнакомец,  заблокировав  пешку,  начал
планомерный разгром шаткой позиции Ляликова на ферзевом фланге.
   - Сдаюсь! - заблаговременно заявил Ляликов, любивший "присобачивать маты"
другим, но вовсе не хотевший видеть  своего  короля  в  положении  загнанной
собаки.
   Аудитория встретила его заявление гулом одобрения. Но  вполне  болельщики
удовлетворены  все-таки  не  были:  им  не  терпелось  узнать,  кто  победил
непобедимого  Ляликова.  Тот  же  вопрос  интересовал  и  самого  начальника
конструкторского бюро.
   - Теперь, дорогой мой ягодка, нам необходимо  познакомиться...  Александр
Александрович Ляликов, начальник конструкторского бюро.
   Пожимая руку недавнего партнера, незнакомец отрекомендовался:
   - Петр Борисович Назаров, старший научный сотрудник...
   И   он   назвал   научно-исследовательский   экспериментальный   институт
станкостроения с таким заковыристым названием, что  все  присутствующие  рты
разинули. Не растерялся один Ляликов, быстро спросивший:
   - Это ваша была статья о конструкции ДЧМ-3174?
   - Моя.
   - Дельно написано. В наши края зачем, не секрет?
   - Ни малейшего. У вас на заводе устанавливаются станки нашей конструкции,
и я хотел  бы  ознакомиться  с  процессом  их  освоения.  Кроме  того,  меня
интересует  опыт  передовиков-станочников.  У   нас   есть   своя   база   -
экспериментальный завод, но, признаться,  тесновато  там,  да  и  обстановка
тепличная.
   - Ну уж у нас-то, ягодка, вы полный простор найдете! Целина!..  И  климат
довольно суровый... Рабочий, Знаете ли, климат... Долго пробыть думаете?
   - До конца освоения.
   - Вот и великолепно: будем встречаться. Поучите меня играть.
   Язык Ляликова говорил одно, глаза - другое. В них нетрудно было прочитать
жажду реванша.
   Что касается последующего разговора двух конструкторов, то  он  завел  бы
автора  в  такие  дебри  технологии  машиностроения,  что  он   предпочитает
сознаться в  невежестве.  Тем  более,  что  главное  он  сделал:  познакомил
читателей с двумя новыми персонажами повести.

   1
   После пережитой тревожной ночи Игорь Куликовский испытывал некий душевный
кризис.  При  всей  своей  трусости,  доказанной  столь  наглядно,  он   был
болезненно самолюбив. Чем больше доходило до него насмешек (а  недостатка  в
насмешниках и особенно в насмешницах не  было),  тем  более  он  озлоблялся,
причем  озлобленность  эта  странным  образом  смешивалась  с  ненавистью  и
завистью к Голованову, Татарчуку и  Карасеву.  Особенно  к  последнему.  Сам
Леонид Карасев, узнав об этом,  был  бы  очень  удивлен:  он  меньше  других
смеялся над Куликовским и искренне продолжал считать его приятелем.
   Происходило это от великой разницы характеров.  Карасев  легко  и  быстро
забывал  маленькие  неприятности,  Куликовский  старательно,  почти  любовно
хранил о них память. Не мудрено, что со  временем  они  разрастались  в  его
представлении до исполинских  размеров.  Особенно  памятен  был  ему  случай
трехлетней давности, когда Карасев, освоив  резание  керамическими  резцами,
впервые переключил станок на большее число оборотов. Вышло  чисто  случайно,
что Карасев довел число оборотов до 1100 в то время, когда около его  станка
стоял Куликовский. Все  произошло  молниеносно:  от  станка  дохнуло  жарким
масляным ветром, стружка побежала с удвоенной быстротой, звук  резания  стал
выше... Куликовскому показалось, что станок разлетается вдребезги. Неведомая
сила так и отбросила его в сторону. Карасев улыбаясь, сказал:
   - Тебе, Горька, только по технике безопасности работать.
   С тех пор Карасев сделал много новых  технических  экспериментов,  иногда
удачных, иногда неудачных, а Куликовский шел издали  по  его  следам,  сзади
Татарчука и Голованова.  Частенько  его  опережали  совсем  молодые  ребята,
вышедшие из  фабрично-заводского  училища.  Было  обидно,  но  на  собраниях
Куликовский всегда оправдывался тем, что план перевыполняет,  а  за  большим
заработком не гонится.  Не  мог  же  он,  комсомолец,  сказать,  что  боится
новаторства?
   Покупку  машины  Карасевым  Куликовский  принял  как  личное   для   себя
оскорбление. Конечно, и он мог купить машину, а вот не  вышло...  Как-то  (в
отсутствие  Леонида  и  Голованова)  попробовал  пустить  слух:  ему,   мол,
Карасеву, отец деньги на покупку  дал...  Получилось  конфузно:  все  хорошо
знали, что иной месяц Леонид зарабатывал больше самого Федора Ивановича.
   Только в одном Куликовский без труда превосходил товарищей по  бригаде  -
по части франтовства и успеха у иных работниц "Плюшевой игрушки". Дурочки на
слово верили красивому парню, что он всегда и во всем  на  первом  месте.  И
вот, пожалуйста, на весь поселок прошел слух: пока Леонид Карасев задерживал
и обезоруживал отчаянных хулиганов, он, Куликовский,  сбежав  от  товарищей,
отсиживался черт знает где! Другую насмешку можно мимо ушей пропустить (мало
ли что треплют!), но на этот раз о поведении Куликовского говорилось  (хотя,
конечно, и вскользь) на  суде.  Встретил  он  как-то  на  Рабочем  проспекте
знакомых девушек с фабрики, хотел к ним подойти, а  они  в  разные  стороны.
Визжат: "Ой, пахнет!" Одна из насмешниц даже нос зажала. Вот уж  подлинно  -
кому венок, кому веник!
   Окончательно возненавидев Карасева, Куликовский был готов подстроить  ему
любую каверзу. Другой его целью было возвеличить собственную особу. Но каким
образом? Как помнит читатель,  в  предыдущей  главе  мы  уже  говорили,  что
установка новых станков цеха заинтересовала  Куликовского.  Было  ясно,  что
честь освоения новых машин достанется лучшим станочникам  из  числа  опытных
токарей и молодых  новаторов.  Куликовский  не  был  в  их  ряду,  но  разве
человечество не знавало  случаев,  когда  недостойные  проскакивали  впереди
достойных?
   Однажды, когда приезжий инженер Назаров, в силу своего  характера  быстро
превративш