из нее не вычитал, взялся за обычные дела. Вымылся,  надел
свежий парусиновый костюм и  вышел  к  обеду.  Посыпая  перцем  щи,  спросил
Наташу:
   - Ну, как у тебя, птица-синица, с химией?  Наташа,  скромница-скромницей,
опустила глаза в тарелку.
   - Думаю, как-нибудь выдержу...
   Отец - не мать: ему не скажешь, что экзамен  по  химии  поручено  сдавать
Хапу. Не то чтобы Федор Иванович не любил шуток, но на шутки  умел  отвечать
шутками, а их Наташа имела основание побаиваться.
   - "Как-нибудь" - это значит на тройку, -  прокомментировал  ответ  дочери
Федор Иванович. - Не жирно планируете, Наталья Федоровна.
   - Дело в том, папа, что мне ужасно  мешает  заниматься  Ленькина  машина.
Учу, а сама все время про нее думаю.
   - А ты на время про нее забудь.
   - Пробовала, но ничего не выходит... Со мной происходит в точности то же,
что со Львом Толстым...
   - Не так плохо! Какую главу "Войны и мира" дописываешь?
   - Ты  смеешься,  папа,  а  я  говорю  серьезно.  Когда  Лев  Толстой  был
маленький, он играл со своими братьями "в белого медведя". Нужно было  стать
в угол и не думать о белом медведе, а у него ничего  не  получалось,  потому
что он все время думал о том, что нельзя думать о белом медведе, и,  значит,
все-таки думал о нем. Понимаешь?.. Так и я думаю о Ленькиной машине...
   Федор Иванович улыбнулся.
   - Хочешь, совет дам? После обеда стань в угол и думай  о  том,  что  тебе
нельзя думать о химии
   - Вот ты опять шутишь, а мне не до шуток! После обеда Федор  Иванович  по
обыкновению прошел в сад.
   Маленькая  усадьба  Карасевых  и  состояла   из   одного   сада,   причем
плодоводством заведовал  Федор  Иванович,  а  декоративным  цветоводством  -
Наташа.  Деревья  плодоносили,  а  цветы  цвели  на  славу.   Что   касается
животноводства,  то  оно  велось  Карасевыми  крайне  своеобразно   И,   как
говорится, себе в убыток. Живность, населявшая их усадьбу, смело могла  быть
отнесена к категории мелкого безрогого и совершенно непродуктивного скота.
   Белая с черным пятном на носу собачонка Клякса была заведена  в  качестве
сторожа, но за короткое время пребывания у Карасевых  разъелась  и  впала  в
такое благодушие, что разучилась лаять. Ее благодушие заходило столь далеко,
что, когда в карасевский  сад  через  забор  наведывались  соседские  ребята
(делали  они  это  в  пору  созревания  яблок  и  отнюдь  не  для  юннатских
наблюдений), она, приветливо посалютовав им хвостом,  спокойно  свертывалась
колечком и делала вид, что спит. Если  бы  не  Ивана  Ивановна,  добровольно
взявшая на себя обязанности сторожа, худо пришлось бы яблоням и грушам!
   Что касается Иваны Ивановны, то странным прозвищем и самим существованием
она была всецело обязана Наташе. Несколько лет назад, придя в гости к  одной
из своих подруг-соклассниц, Наташа  увидела  большое  гусиное  семейство,  в
стороне от которого жался хилый и забитый птенец. На Наташин вопрос,  почему
он такой, хозяйка дома сердито ответила: "Такой уродился. Давно  его  добить
надо, да все руки не доходят". Наташе стало жаль заморыша, и  она  выпросила
его себе. И что же? Через каких-нибудь три  месяца  на  вольных  карасевских
кормах при заботливом Наташином уходе  жалкий  комочек  пуха  превратился  в
крупного, удивительно умного гуся. Тогда-то на семейном совете ему  в  честь
известного персонажа "Каштанки" и была присвоена кличка "Иван  Иванович".  К
кличке все привыкли, но ко всеобщему  конфузу  скоро  выяснилось,  что  Иван
Иванович... гусыня! Возник было спор о новой кличке,  но  Наташа  сразу  его
прекратила, заявив:

   - Совсем ничего менять не надо! Только раньше мы звали его.., то есть ее,
Иваном Ивановичем, а теперь будем звать Иваной Ивановной.
   По хозяйственным расчетам  Анны  Степановны  прожорливую  Ивану  Ивановну
следовало зарезать если не к Октябрьским праздникам, то к  Новому  году,  но
против этого дружно восстали остальные Карасевы во главе с Наташей. Решающее
слово принадлежало Федору Ивановичу, сказавшему:
   - Птица ручная, мы к ней привыкли, пусть живет. А битых гусей  на  базаре
достаточно.
   С  годами  Ивана  Ивановна  выровнялась  в  большую,  жирную   гусыню   с
отвратительнейшим  характером.  Из   всего   человечества   она   признавала
Карасевых, почтальоншу и часто приходившую Зину.  Плохо  было  тем,  кто  не
внимал ее предупреждающему шипу! Приятель Леонида Семен  Голованов,  получив
от Иваны Ивановны огромнейший синяк, шутя посоветовал:
   - Добрые люди предупреждают, когда держат во дворе  злую  собаку,  и  вам
следовало  бы  написать  на  калитке:  "Без  звонка  не  входить.  Во  дворе
гусь-людоед".
   Не в пример чревоугоднику Хапу и  заболевшей  благодушием  кляксе,  Ивана
Ивановна приносила хозяйству известную пользу. Встретившись с ней  несколько
раз, соседские ребятишки утратили всякий интерес к карасевским яблокам.
   А яблоки и впрямь  были  хороши.  Навсегда  оставшись  в  поселке,  Федор
Иванович заложил  сад  еще  в  год  постройки  дома,  а  потом  так  увлекся
садоводством, что  прослыл  на  улице  Строительной  заправским  мичуринцем.
Заболеет  у  кого  деревцо  или  захочет  кто  новый  сорт  привить,   зовут
консультантом и хирургом Федора Ивановича.
   Впрочем в тот самый день с Федором Ивановичем происходило  почти  то  же,
что и с Наташей. Обманывая себя, он только делал вид, что  осматривает  сад,
мысли же его неотступно вертелись вокруг другого.
   Покупка машины не была уж таким удивительным событием.  Многие  инженеры,
мастера и старые кадровики завода успели обзавестись автомобилями раньше, но
эта покупка наглядно свидетельствовала о том, как быстро и  твердо  стал  на
ноги Леонид. Над этим стоило поразмыслить.
   Лет семь назад, при переходе в девятый класс, Леонид получил две  двойки.
К великому удивлению Анны Степановны Федор Иванович отнесся к  этому  вполне
спокойно, но разговор с сыном у него получился серьезный.
   - Либо учиться, либо работать, - сказал он  ему.  -  Зря  место  в  школе
занимать нечего!
   Из дверей, где стояла Анна Степановна, сцена разговора  очень  напоминала
известную  картину  художника  Ге  "Петр  I  допрашивает  царевича   Алексея
Петровича в Петергофе" с той разницей, что Леонид  держался  куда  смелее  и
увереннее царевича.
   - Я, папа, на завод хочу! - решительно, молодым баском ответил он.
   Анна Степановна всплеснула руками, но Федор Иванович не был этим  ответом
ни рассержен, ни обескуражен. Некоторое время он молча  разглядывал  высокую
фигуру сына, дивясь, как быстро возмужал парень.
   - На заводе, брат, тоже учиться и работать нужно, - ответил он. -  Там  в
цехах голубей не гоняют, в футбол не играют, мороженого не едят.
   - Знаю, папа.
   - Какой же ты для себя цех облюбовал?
   - Сборочный, а еще лучше токарно-механический... Туда станки новые ставят
- ДИП-200 и ДИП-300. Знаешь: "Догоним и перегоним"?
   - Как не знать! Губа у тебя не дура!.. Только вот беда: к  новым  станкам
ветрогонов и сорванцов не подпускают...
   - Небось, если ты попросишь... Здесь-то Федор Иванович  рассердился!  Так
рассердился, что изо всей силы бахнул кулаком по столешнице.
   - Такого дела, чтобы я за тебя просил, не было и не будет! На  всю  жизнь
на носу заруби! Дома я тебе отец, на заводе - однофамилец. Понял? И в  отдел
кадров с заявлением сам пойдешь... Но запомни, если ты на производстве  нашу
фамилию осрамишь, то... - Федор Иванович подумал и рубанул: - Своими  руками
голову оторву!

   Здесь произошло то, чего  художник  Ге  не  предусмотрел  бы:  подсудимый
улыбнулся.
   - Ты, папа, как-то странно говоришь: то мы с тобой однофамильцы, то, если
я твою фамилию осрамлю ты голову оторвешь? И если я в отдел кадров приду, то
Николай Петрович первым делом спросит: "А тебе отец позволил?"
   Федор Иванович сообразил, что действительно был не совсем последователен.
   - Николаю Петровичу скажешь, что позволил... Но об этом еще завтра  утром
поговорим, утро вечера мудренее...
   Когда Леонид после треволнений дня  заснул  крепким  сном  юности,  Федор
Иванович завел не менее серьезный разговор с опечаленной Анной Степановной.
   - Знаю, мать, о чем горюешь. Мечтала, что сын профессором будет, а он вон
к станку просится...
   Это была правда: мечтала Анна Степановна для  своего  сына  о  многом.  И
больше всего удивляло ее сейчас спокойствие мужа -  человека,  которому  она
безгранично верила.
   - Сядь, Анюта, рядом...  Расскажу  тебе,  о  чем  думаю...  Перво-наперво
ответь: кем я был, когда ты за меня шла?
   Анна Степановна с ответом не торопилась, да Федор Иванович на  нем  и  не
настаивал. Ответил сам:
   - Был я, Анюта, простым рабочим.  И  отец  мой  рабочим  был,  и  дед,  и
прадед... Мы, Карасевы, из рода в род рабочие-путиловцы. И прямо тебе скажу:
хочу, чтобы мой сын по этой дороге пошел. О почете мечтаешь... так  где  он,
почет? Хорошая работа - вот почет! Мало ли больших деятелей по прямой дороге
от станка шло?.. Уважаешь ты Петра Тихоновича?
   Пример  был  убедителен.  Старинный  друг   Карасевых,   Петр   Тихонович
Нестеренко, мастер инструментального цеха, был отозван на большую  работу  в
Москву: министр - не министр, а около того. Впрочем, Анна  Степановна  знала
другой пример,  более  близкий.  Сам  Федор  Иванович,  пришедший  на  завод
штамповщиком, давно уже работал сменным мастером, был членом бюро  заводской
партийной организации и депутатом областного Совета. Имел он  и  награды  и,
что главнее всего, пользовался общим уважением. Вспомнив обо всем этом, Анна
Степановна улыбнулась:
   - Ладно уж, знаю, что ты уговаривать умеешь. На другое утро  Леонид  стал
учеником токарного цеха. Время показало, что ни отец, ни  сын  не  ошиблись.
Через четыре года Леонид Карасев числился одним из лучших токарей, а в пору,
когда  цех  переходил  на  скоростное  резание  металла,  оказался  в   ряду
новаторов.
   Редко бывают долговечными номера торопливых газет,  но  все-таки  бывают.
Заботливо, на самое дно заветной укладки,  спрятала  Анна  Степановна  номер
"Тавровской правды" с портретом сына. Портрет был невелик и не слишком схож,
но кому из матерей не свойственна маленькая гордость?

   5.
   В тот момент, когда Федор Иванович, сидя на скамейке в саду, размышлял  о
судьбе сына, а Наташа доказывала самой  себе,  что  ни  белых  медведей,  ни
"Москвичей" в природе не существует, издали донесся долгий и веселый  сигнал
легковой машины. Сразу забыв про химию, медведей и даже про  чувяки,  Наташа
опрометью кинулась на улицу.
   - Папа, мама! Ленька приехал!
   Выскочив из машины, Леонид по-мужски,  троекратно  расцеловался  с  отцом
(при этом  Федор  Иванович  сделал  вид,  что  приезд  сына  на  собственной
автомашине - дело обыкновенное), а затем загреб в свои широкие объятия  мать
и сестру. Он так крепко сжал их, что Наташа закричала:
   - Что ты делаешь?! Ты так маму задавишь! Железное кольцо разомкнулось,  и
Леонид заявил:
   - Мамочка, родная, хочу есть, как семьдесят семь тысяч  голодных  волков!
Ни маковой росинки сегодня во рту не было.
   Анна Степановна всполошилась:
   - Как же так? Неужели без завтрака выехал?
   - Не до того было. Выезжал рано.
   - Так по дороге закусил бы. Чай, столовые по дороге попадались?
   - Выпил в Ефремове газировки, на большее финансов не хватило.
   - Да ведь денег ты брал с запасом!.. На плохой конец, у тети  Лизы  занял
бы...
   - И запас растратил, и у тети занял - и  все  растратил.  Запасные  части
брал, книг много купил. Последний раз стал расплачиваться - сорока копеек не
нашел, пришлось одну книжку отложить.
   - Ох, как же это так - целый день не евши!..
   Через несколько  минут  Леонид  сидел  на  веранде  перед  сковородкой  с
яичницей. Он только принялся за еду, как перед ним предстала Наташа.
   - Почему она такая? - гневно спросила она.
   - Кто "такая"? Яичница?
   - Не яичница, а машина. Почему она такого невозможного зеленого цвета?
   - Представь себе, Натка, с точно таким  вопросом  я  обратился  к  одному
специалисту, и знаешь, что он мне ответил? Он ответил: "Она зеленая  потому,
что ее покрасили зеленой краской".
   - Это я и без твоего специалиста знаю. Но неужели не было  машин  другого
цвета?
   - Были всякие, даже черные...
   - Фу!
   - Коричневые...
   - Фи!
   - Серые, мышиного цвета...
   - Бр...
   - Были еще такие... Ну как тебе сказать?.. Как твой зимний халатик.
   - Цвета какао с молоком?
   - Примерно.
   - Да отстань ты от него! -  прикрикнула  на  Наташу  Анна  Степановна.  -
Человек с голоду помирает, а ты к нему пристаешь.
   Но остановить Наташу было не легко.
   - Полюбуйтесь на него! Были машины цвета какао с  молоком,  а  он  выбрал
лягушачьего!
   - Не лягушачьего, а болотного.
   - Не болотного, а самого что ни на есть  пре-раз-ля-гушачьего!  Я  всегда
говорила, что у тебя нет вкуса!
   Спор с сестрой не помешал Леониду  расправиться  сначала  с  яичницей,  а
потом с тарелкой  щей  и  изрядной  порцией  солянки.  Запив  эту  благодать
стаканом холодною молока, Леонид поспешил к машине, где застал  вооруженного
складным метром отца.
   О постройке гаража или о сооружении временного навеса для машины Карасевы
думали и раньше, но дело это сулило большие неприятности и  под  благовидным
предлогом уточнения габаритов "Москвича" все время оттягивалось.
   - Придется отодвинуть калитку на метр сорок и расширить  на  полметра,  -
поделился Федор Иванович своими расчетами. - Я уже размерял: вот здесь будет
проезд, а гараж вон там.
   Он показал в глубину сада, на красивую  двадцатилетнюю  грушу,  в  темной
зелени которой светились огоньки мелких завязей.
   Ознакомившись с планом отца, Леонид понял, что  вместе  с  грушей  должны
будут погибнуть клумба с Наташиными георгинами и большой  куст  сирени.  Это
был наименьший ущерб, вызванный вселением "Москвича"  на  густо  озелененную
усадьбу.
   - Жаль, папа, такое дерево валить.
   Жаль? Леониду и впрямь было жаль рубить красивое,  молодое,  плодоносящее
дерево, но слова его прозвучали как-то очень спокойно,  и  Федору  Ивановичу
показалось, что настоящая жалость бывает не такая.
   "Старое  и  новое...  Непреложный  закон  диалектики",  -  подумал  Федор
Иванович и тотчас почувствовал, что где-то в тайниках души у  него  возникла
ничем не объяснимая неприязнь к вторгнувшемуся в его быт "Москвичу" Про себя
усмехнулся: "Стар становлюсь. Антимеханизаторское настроение".
   Молодость бывает  эгоистична.  Не  заметив  грустной  задумчивости  отца,
Леонид принес топор, пилу и лопату.
   - Я калиткой займусь, а уж грушу ты сам... - сказал Федор Иванович.
   Когда  топор  первый  раз  ударил  по  корню  дрогнувшего   и   испуганно
зашумевшего дерева, Федор Иванович отвернулся и едва не крикнул: "Подожди!"
   Как ни силен был первый удар, раненое дерево еще можно было вылечить.  Но
Федор Иванович промолчал.

   6.
   Строительство навеса было в полном разгаре, когда появились первые  гости
- товарищи Леонида  по  комсомольской  бригаде:  весельчак  и  шутник  Семен
Голованов, кудрявый красавец Игорь  Куликовский  и  белокурый  великан  Иван
Татарчук. После осмотра обновки они включились в работу Карасевых, и  с  ней
было покончено засветло.
   Взявшись за топор, Татарчук заодно покончил с поваленной грушей. На время
этой работы Федор Иванович уходил в глубь  сада.  Вернувшись,  увидел  груду
дров и хвороста. Прямой полутораметровый штамб дерева (как  тщательно  Федор
Иванович  обмазывал  его  известью  этой  весной!)  был  ошкурен   и   стоял
прислоненный к стене сарая.
   - Такое бревнышко в хозяйстве пригодится, - весело сказал Татарчук Федору
Ивановичу. - Груша - дерево крепкое.
   "Дерево, в конце концов, на то и дерево, чтобы служить человеку  живым  и
мертвым", - подумал Федор Иванович, но эта рассудочная  мысль  не  успокоила
его. не рассеяла грусти.
   На ступеньках веранды между  Наташей  и  Анной  Степановной  сидела  Зина
Пилипенко, любимица семьи Карасевых и всего заводского  коллектива.  Немного
выше среднего роста, румяная и пышная, она на первый взгляд могла показаться
слишком полной, если бы ее  полноте  не  сопутствовало  обаяние  здоровья  и
молодости. И уже совсем не замечалась эта полнота, когда, одетая в  расшитое
русское  платье,  с  косами,  небрежно  переброшенными  через  плечи,   Зина
подходила  к  ярко  освещенной  рампе  сцены  и,  солируя,  вела  за   собой
многоголосый заводской хор.
   Увидев  Зину,  Леонид  по-товарищески  предоставил   друзьям   завершение
строительства и поспешил к крыльцу.
   - Сегодня же повезу всех кататься! - щедро пообещал он.
   - Отдохнул бы лучше: ведь из Москвы приехал - не шутка!  -  сказала  Анна
Степановна.
   - Я уже отдохнул, мама!.. Машина, не считая водителя, поднимает троих.  С
первым рейсом поедешь ты, папа и...
   Леонид посмотрел на Наташу и Зину и выбрал:
   - И Зина.
   - А я? - тоном обиженного, готового заплакать ребенка спросила Наташа.
   - Ты - со вторым рейсом. Ты, Семка и...
   - Зиночка! - сделав невиннейшее лицо, подсказала Наташа.
   - И Зина! - согласился Леонид. - Третьим рейсом поедут: Ваня, Игорь и...
   - Зин-зи-зинчик! - снова подсказала Наташа,  сделав  на  этот  раз  такую
хитрую гримасу, что Леонид покраснел.
   - Довольно  тебе,  Натка!  -  проговорила  Зина,  плавным  движением  рук
поправляя концы пестрой шелковой косынки.
   - Язык у тебя без костей,  только  бы  насмешничать,  -  в  свою  очередь
пожурила дочь Анна  Степановна.  -  Однако,  ежели  на  машине  ехать,  чай,
приодеться надо...
   С этими словами Анна Степановна приподнялась.  В  ту  же  секунду  Наташа
воскликнула:
   - К нам Тыкмаревы идут!
   К дому  Карасевых,  наискось  пересекая  улицу,  уверенно  и  неторопливо
двигался высокий и статный пожилой человек, одетый в чесучовый костюм. Рядом
с ним легкой походкой шла стройная молодая девушка.

   ГЛАВА ВТОРАЯ
   Может быть, вначале и скучноватая, но совершенно необходимая
   1.
   Здесь  читатели,  если  хотят,  могут   посетовать   на   автора:   начал
рассказывать об одном, так об одном и рассказывай, в сторону не сворачивай.
   Ох, и нетерпеливый народ эти читатели, особенно молодежь!
   Помню, ехал я в поезде  и  наблюдал,  как  читала  книжку  одна  девушка.
Читала, что называется, запоем. Так увлеклась, что обо всем на свете забыла:
то хмурится, то улыбается, то вздыхает, - одним словом,  переживает.  И  вот
вижу, лицо ее неожиданно становится скучным, она зевает и начинает торопливо
перелистывать  книжку.  Забежала  вперед  страниц  на  десять...   и   снова
увлеклась.
   Книжка была у нее не моя, совсем другого автора, но  мне  все-таки  стало
обидно, и я спросил:
   - Чем объяснить, что вы хорошую книгу с пятого на десятое читаете?
   Она посмотрела на меня и ответила
   - Книжка, верно, неплохая, но только чрезвычайно бестолковая:  все  время
речь о любви идет, но  местами  автор  от  сивки-бурки  плести  начинает:  в
воспоминания, в рассуждения,  в  описания  какие-то  пускается.  Совсем  это
лишнее. Я сейчас такое скучное  место  пропустила,  а  дальше  опять  хорошо
пошло.
   - Про любовь?
   Девушка так увлеклась чтением, что  только  головой  кивнула  и  ответила
междометием:
   - Угу!
   Все это я вспомнил для того, чтобы и у меня не случилось недоразумения  с
читателями. В этом месте повествования писательский долг велит мне  свернуть
немного в сторону и даже вернуться назад. Хотите - читайте эту главу, хотите
- не читайте, но запомните: пропустите ее - жалеть будете!

   2.
   Прежде чем рассказать, кто такие Тыкмаревы, нам придется снова  вернуться
ко временам Церковной.
   Казалось бы, что постройка огромного завода должна была в самое  короткое
время стереть с лица земли порожденный нищетой кустарный кукольный промысел,
но  он  оказался  неожиданно  очень  живучим.  Живучесть  его,  в  сущности,
объяснялась  просто:  Советской  стране   нужны   были   усовершенствованные
сельско