ийся из таинственного  незнакомца  в  личность  самую  популярную,
вошел в заводскую столовую, следом за ним прошмыгнул Куликовский.  Свободных
мест было много, но он облюбовал стул по соседству с Назаровым.
   - Разрешите? - вежливо осведомился он.
   - Конечно, - приветливо  ответил  инженер,  успевший  запомнить  молодого
красивого токаря, не раз интересовавшегося новыми станками
   О природе этой заинтересованности Назаров даже не задумывался, благодушно
приписывая ее вековечному влечению молодежи к новой технике. Не было  ничего
особенного и в том, что разговор  сразу  зашел  о  монтаже  станков.  Сделав
несколько дельных замечаний, Куликовский, неожиданно понизив голос, обронил:
   - К этим станкам да настоящих токарей - чудеса бы делали!
   - За хорошими токарями у вас дело не станет! - весело ответил Назаров,  с
аппетитом отправляя в  рот  очередную  ложку  с  морковными  и  петрушечными
деталями. - Мало ли у вас в цехе золотых рук? Костромин, Сысоев,  Коваленко,
Федоров, Карасев, Примаков, Татарчук, Голованов... Я, на что новый  человек,
и то с полсотни насчитаю.
   - Токари, действительно,  хорошие,  -  отозвался  Куликовский,  несколько
удивленный осведомленностью и памятью недавно приехавшего инженера.  -  Слов
нет, очень хорошие, но... только, товарищ Назаров, не каждый человек с новым
делом справится. Костромин - тот, конечно, в полной силе,  а  вот  Сысоев  и
Федоров - староваты. Сысоев - слепой, а Федорову  вовсе  на  пенсию  пора...
Коваленко справится, Татарчук тоже, может быть, справится, а  Карасев  -  не
знаю...
   - Лучший и способнейший из молодых токарей, - ответил Назаров.
   - Так оно считается. Не спорю: токарь хороший, "о только...
   - Что "только"?
   - Рекордсмен.
   - Я слышал другое.
   - Это про  новаторство?  Что  он  первый  скоростное  и  силовое  резание
применил и пневматическое крепление деталей усовершенствовал?.. Так это  все
раньше его выдумано было... И перевыполнение норм у него ненастоящее.
   - Ненастоящее?
   Инженер  Назаров  с  аппетитом  обедал,  что,  однако,  не   мешало   ему
внимательно слушать  собеседника.  Куликовский  был  хитер,  даже  по-своему
неглуп,  но  не  проницателен.  Внимание  Назарова  показалось  ему  хорошим
признаком.
   -  Как  понять  "ненастоящее"  перевыполнение  норм?  -  с   любопытством
переспросил тот.
   Куликовский оглянулся вокруг (этот трусливый жест не укрылся от  внимания
конструктора) и, наклонившись к своей тарелке, шепотом ответил:
   - Блат у него могучий.
   Как  уже  заметил  читатель,  Назаров   был   не   только   инженером   и
конструктором, но и человеком, как говорится,  с  живинкой.  Сама  его  идея
изучать работу новых станков не "в теплице", а на рядовом машиностроительном
заводе была достаточно хороша. Вопрос о том, кто  станет  у  новых  станков,
должен был решаться администрацией, партийной и общественными  организациями
завода, но он не мог  не  интересовать  конструктора.  Назаров  хотел  знать
судьбу станков. Только поэтому он остался  внешне  спокоен  и  так  же  тихо
спросил:
   - Кто же Карасеву... потворствует?
   - Отец! - сообщил Куликовский. - Он на заводе мастером штамповочного цеха
работает и член партийного бюро. Понятно?
   - Понятно.
   - Когда керамику вводили, ни для кого пластин  не  было,  а  для  Леонида
Карасева всегда сколько угодно.
   - Верно?
   Назаров вытащил записную книжку, авторучку и быстро записал:  "NB.  Обяз.
узнать,  какими  резцами  пользовался  Карасев.  Марка,  геометрия  заточки,
державка, крепление".
   Истолковав факт появления записной  книжки  как  благоприятный  для  него
признак, Куликовский продолжал:
   - Я, товарищ Назаров, рекордсменства не признаю. Работать нужно, понятно,
с перевыполнением, "о аккуратно,  чтобы  и  станок  и  инструмент  всегда  в
порядке были...
   Как видно, подсаживаясь к  Назарову  и  затевая  с  ним  якобы  случайный
разговор, Куликовский,  выражаясь  языком  дипломатов,  преследовал  "далеко
идущие цели". При этом у него  хватило  ума,  опорочивая  лучших  токарей  и
косвенно восхваляя себя, не удаляться далеко от истины:
   Сысоев слеп не был, но действительно обладал  слабым  зрением,  "старику"
Федорову было 55 лет. Даже сводя счеты  с  Карасевым,  Куликовский  допустил
(помимо прямой  клеветы  на  Федора  Ивановича)  только  одну  "неточность":
Карасев, первым взявшийся за освоение  керамики,  получал  "сколько  угодно"
пластин только в самые первые дни, когда все  остальные  токаря,  побаиваясь
хлопотливого нововведения, упорно держались за твердосплавные резцы...
   Но даже эта осторожность не  ввела  в  заблуждение  инженера.  Берясь  за
стакан с компотом, он неожиданно для Куликовского повернул разговор в другую
сторону.
   - Гляжу я на ваш поселок и не нарадуюсь:  дома  красивые,  зелени  много,
молодежь нарядная, особенно девчата...
   Наблюдение было сделано верно. В часы отдыха  центр  поселка  походил  на
живой цветник. Работницы  "Плюшевой  игрушки",  большие  мастерицы  швейного
дела, умели и любили хорошо одеваться. Глядя на них, не скупилась на  наряды
и заводская молодежь.
   "Девчатами  интересуется,   -   по-своему   истолковал   слова   Назарова
Куликовский. - А что если..."
   И здесь он изобрел такую подхалимскую подлость, что...
   Впрочем, об этом изобретении Куликовского мы расскажем в другое время,  в
другом месте.

   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   Наташа воюет со щитовкой. Гроза и пиво. Что слышали гипсовые статуи
   1.
   Лето выдалось знойное. Ради  спасительных  сквозняков  дом  Карасевых  до
глубокой ночи стоял с распахнутыми настежь дверями и окнами.
   В глубине  сада  Федор  Иванович  устроил  душ,  под  которым  поочередно
обливались все обитатели усадьбы. Только  один  Хап  отказывался  от  водных
процедур. Зато Ивану Ивановну от душа нельзя было (отогнать. Кто бы ни пошел
освежиться холодной водой, она уже тут как тут. Наташа не шутя рассказывала,
что однажды сильная гусыня вытолкнула ее из-под душа и при этом прогоготала:
"Моя вода, моя вода!"
   Когда Федор Иванович усомнился в возможности такого происшествия,  Наташа
заспорила:
   - Ничего удивительного нет, папа: говорят же скворцы и  попугаи!  Правда,
Ивана Ивановна пришепетывает и картавит,  но  понять  ее  можно.  Она  очень
умная.
   - Это хорошо, что умная и что ее понять можно. Вот бы ты и посоветовалась
с ней, что после школы делать будешь?
   Наташа надула губы.
   - Ты только и знаешь надо  мной  смеяться!  Пошутив  над  Наташей,  Федор
Иванович, как говорится, наступил ей на больное место: она  никак  не  могла
разрешить трудного вопроса о выборе жизненного пути. Кем  только  Наташа  не
мечтала быть! И врачом, и лейтенантом милиции, и  экономистом,  и...  Как-то
вечером она озадачила отца самым  последним,  а  потому  и  "самым  твердым"
решением поступить на курсы иностранных языков.
   - Это ничего, что у меня по немецкому четверка. Я  стану  изучать  языки:
китайский и испанский.
   - Что же ты с ними делать будешь? По фестивалям разъезжать?
   - Хотя бы! Зная испанский язык, можно жить в Аргентине.
   - Можно. Только беда в том, что штатных туристов ни в одном учреждении не
держат.
   - Переводчицы нужны везде, даже на нашем заводе, А потом,  когда  я  буду
очень хорошо знать языки, поступлю на работу в Министерство иностранных дел.
   - Вот оно что!.. В дипломаты податься думаешь?
   - Почему бы и нет? Разве девушки не могут  быть  дипломатами?  Для  этого
нужно иметь патриотизм, знать языки, уметь одеваться и разговаривать.
   - И царя в голове, - дополнил Федор Иванович.
   - По-твоему, у меня царя в голове нет? - сердито спросила Наташа.
   - Может быть, и есть царишка, только маленький, да и тот пока спит.
   За шутками Федора Ивановича скрывалось его желание дать Наташе  отдохнуть
от школы и строгих экзаменов.
   "Пусть ее попрыгает. Аттестат - налицо, а зрелости пока не видно.  Придет
время - сама за ум возьмется".
   Но здесь Федор Иванович оказался не совсем прав. У Наташи, кроме  головы,
склонной к фантазиям, была пара хороших карасевских рук, умевших и  любивших
работать. Этим рукам и суждено было определить ее судьбу.
   После экзаменов Наташа под руководством Леонида легко и быстро  научилась
править машиной. Но увлечение автомобилизмом ничуть не мешало ей  заниматься
цветоводством. Никогда эта отрасль  земледелия  не  поднималась  на  усадьбе
Карасевых на такую недосягаемую высоту! Исчерпав все  возможности  небольшой
территории своих клумб, Наташа перенесла  кипучую  деятельность  в  "зеленый
цех" завода, где ее знали еще юннаткой.
   Пришла оттуда взволнованная, рассерженная и с места в карьер  набросилась
на Федора Ивановича.
   - Не понимаю, папа, куда ваша парторганизация смотрит!
   - Чем она тебе не угодила?
   - Парторганизация должна все знать, всех критиковать, а ваше бюро ни разу
не удосужилось заслушать доклад Дмитрия Федотовича.
   - Есть дела поважнее.
   - Если дело, то всегда важное!  Представь  себе:  все  пальмы  на  заводе
заражены подлой плющевой щитовкой!
   Любовь к растениям  досталась  Наташе  по  наследству  от  самого  Федора
Ивановича, и он озаботился:
   - Как же это Дмитрий Федотович допустил? Сильно заражены?
   - Сплошь. А пальмы большие и красивые. Я посоветовала лечить их эмульсией
- знаешь, как мы делали? - мыльный раствор с керосином... Я уже  две  пальмы
обработала и других никому не доверю! Обтирать нужно очень тщательно.
   Начатая Наташей в общезаводском масштабе война с подлой щитовкой и вывела
ее на правильный путь. Узнав, что в  кабинете  директора  завода  стоят  две
пальмы, она, подговорив знакомую секретаршу,  проникла  в  это  святилище  в
отсутствие хозяина и рьяно взялась за дело. И нужно же было  случиться  так,
что директор прервал обход цехов раньше положенного  времени!  Вернувшись  в
кабинет (ему  потребовалось  срочно  поругаться  по  телефону  с  директором
смежного завода), он прежде всего почувствовал резкий запах керосина.
   - В чем дело? - грозно спросил он стоявшую на лестнице-стремянке девушку.
   Директор был крутоват характером, и многие его побаивались, но  у  Наташи
на права и обязанности администраторов был свой взгляд.
   - Дело в том, - без обиняков заявила она, - что вам, Владислав Яковлевич,
из подхалимства поставили в кабинет самые лучшие и красивые пальмы.  Входить
в ваш кабинет все боятся, а пальмы больны щитовкой и могут погибнуть.
   - Гм! - озадаченно почесав затылок, сказал директор. (По множеству важных
дел он не замечал ни красоты пальм, ни  утонченного  подхалимажа  начальника
административно-хозяйственного отдела.) - Вы, собственно,  кто?..  Работница
оранжереи?
   - Я Наталья Федоровна Карасева! - звонко отрекомендовалась Наташа.
   - Федора Ивановича дочь?
   - Его.
   - А что это за штука такая - щитовка?
   -  Мелкое  насекомое,  паразитирующее  на  растениях.  Вот  посмотрите...
Крохотное, но ужасная гадость!
   Директор посмотрел и согласился. Беседа о паразитах обещала  перерасти  в
лекцию, но ее довольно скоро прервал телефонный звонок.
   И здесь Наташе довелось стать свидетельницей поучительного разговора,  из
которого выяснилось, что даже такие ответственные  товарищи,  как  директора
больших заводов, не  застрахованы  от  личных  неприятностей.  Сняв  трубку,
директор некоторое время молча слушал, причем лицо  его  приняло  скучающее,
потом сердитое выражение.
   - Ты говоришь: звонила шесть раз? -  наконец  сказал  он  собеседнице.  -
Могла бы совсем не звонить, хоть на  работе  оставила  бы  меня  в  покое!..
Что?.. Захар Маркович советовал? Так он известный  свинья  и  пролаза...  Но
послушай: тройки по математике, а теперь и по немецкому - непреложный  факт,
и доказывать, что черное - не черное, а  белое,  я  не  стану,  ни  в  какой
институт не поеду и никого просить  не  буду!..  Понятно?..  Что?..  Аллочка
плачет?.. Ничего, поплачет и успокоится... Причем здесь бессердечие?  Просто
здравый смысл и уважение к себе... Ну, матушка, это уж ни в какие  этические
ворота не лезет!.. Не понимаешь?.. Поговорим дома... Что?.. К черту!
   Трубка сердито громыхнула о рычаги аппарата.  Директор  так  расстроился,
что забыл о Наташе, и был озадачен, услышав донесшуюся со стремянки реплику:
   - Пр-р-равильно, Владислав Яковлевич!
   - Что правильно? - повернулся он.
   - Что ваша Аллочка поплачет и успокоится... Я это понимаю: сама  едва  не
ревела,  когда  по  химии  четвертую  четверку  схватила.  В  школе   строго
экзаменовали, а в институте... И сунуться туда страшно!
   И Наташа поделилась с директором сокровенной мечтой:
   - Вот если бы заранее знать, какие темы по литературе давать будут, тогда
можно было бы попробовать...

   - Тоже об институте тоскуете?
   - О лесохозяйственном, - простодушно  ответила  Наташа,  не  расслышав  в
вопросе нотки ехидства. - Я ботаником хочу стать, Владислав Яковлевич.
   - За "зелеными друзьями" ухаживать?
   - Я очень это дело люблю. Обязательно стану ботаником!
   - Станете, а потом замуж, и диплом под вышитую скатерку? Знаю я вас!
   - Это только  директорские  дочери  так  делают.  К  чести  Наташи  нужно
сказать, она  сейчас  же  спохватилась,  что  в  директорском  кабинете  так
пренебрежительно о директорских дочерях отзываться, пожалуй, не следовало, и
поправилась:
   - Не все, конечно,  а  некоторые.  У  нас  девушка  соседка  есть,  очень
красивая. Она, правда, не директора, а замдиректора дочь  (он  на  "Плюшевой
игрушке" работает), так она строительный техникум окончила,  а  работать  не
стала, отец не позволил.
   - Ну и подлость!
   - А виноват отец!
   Впервые присмотревшись к Наташе, директор заметил то, что его  удивило  и
смягчило. Несмотря на жаркий спор, Наташины руки ни на минуту не переставали
быстро и удивительно ловко работать. Подумав, он сказал:
   - В сущности, если вы хотите поступить в лесохозяйственный институт - это
дело осуществимое. Поработайте годика два-три на производстве... ну хотя  бы
в нашем "зеленом цехе" и... если не передумаете, ступайте в институт.
   Смоченная эмульсией губка выпала из рук девушки.
   - И верно! - воскликнула она. - Как же я, дурочка, раньше не сообразила!
   Начиная понимать, что разговор с Наташей  дает  ему  крупный  козырь  для
предстоящего домашнего спора, директор решил довести дело до конца.  По  его
звонку  в  кабинет  вошла  взволнованная   секретарша,   имевшая   основание
побаиваться выговора за вторжение  в  кабинет  "постороннего  лица".  Однако
директор улыбался.
   - Попрошу вас, Галина  Владимировна,  поговорить  с  Николаем  Петровичем
насчет определения Наталии Федоровны Карасевой в наш "зеленый цех"...  Туда,
знаете, неплохо молодой закваски добавить... И потом распорядитесь от  моего
имени перенести эти пальмы... куда?
   - В верхнее фойе клуба! - решила за директора Наташа. - Там окна  выходят
на юго-восток, запрещено курить, и получится красиво.
   - Пусть будет так! - утвердил директор.
   Выслушав торопливый, но обстоятельный рассказ Наташи, Федор  Иванович  по
обыкновению подтрунил над ней:
   - Птице-синице в самый раз пристало в лесу с ветки на ветку прыгать.  Вот
только как Министерство  иностранных  дел  и  милиция  без  тебя  с  работой
справятся?
   После  поступления  на  завод  у  Наташи  прибыло  чувства   собственного
достоинства и солидности.
   - Пожалуйста, без насмешек! С завтрашнего дня я штатная работница завода.
Конечно, ты недоволен, что я буду работать в "зеленом цехе", а не  на  самом
производстве, но и наш цех - часть завода... и не смей больше  считать  меня
девчонкой!
   Сделав серьезное лицо (улыбались одни  глаза),  Федор  Иванович  погладил
Наташу по голове и не без торжественности произнес:
   - Хорошо, Наташа. А что мать скажет? Анна Степановна только вздохнула;
   - Хорошо хоть не в горячий цех, ее и на это хватило бы.

   2.
   Леонид читал, лежа на раскладушке, установленной под тенью яблонь,  когда
Федор Иванович, как бы невзначай, подошел к нему.
   - Душно! - сказал он, присаживаясь на край раскладушки.
   - Душно! - подтвердил Леонид, не отрываясь  от  книги.  Это  был  изрядно
потрепанный том "Графа Монте-Кристо".
   - И охота тебе этакое  чтиво  пережевывать,  -  заметил  Федор  Иванович,
помнивший, как лет десять назад из-за романтического  графа  Леонид  схватил
вовсе не романтическую двойку по алгебре.
   - Занятно, папа...
   - По первому разу, может, занятно, а перечитывать стоит ли? Ума  от  того
не  прибудет...  Отдохнуть  хочешь,  -  так  на  машине  покатался  бы,  все
интереснее.
   Отложив книгу, Леонид зевнул.
   - Зачем?
   -  Да  посмотрел  бы  хоть,  что  вокруг  делается.   Сейчас   в   городе
строительство идет: новых домов столько, что иных улиц, не узнать. И  на  то
интересно глянуть.
   - Не хочется.
   Федор Иванович только головой покачал.
   - В клуб пошел бы.
   - Скучно.
   "Парню двадцать три года - самый цвет жизни, а он, как старик,  ничем  не
интересуется", - подумал Федор Иванович и вслух спросил:
   - Что у тебя с корреспондентом случилось? Зачем человека обидел?
   О неприятном инциденте в токарно-механическом цехе Федор Иванович знал во
всех подробностях, но хотел услышать, что скажет о нем сам Леонид.
   - Обижать его я  не  думал,  а  если  обидно  для  него  вышло,  так  сам
виноват...
   - Ты по порядку расскажи.
   - Подводит к станку наш мастер  Дмитрий  Федотович  Ордынцев  товарища  и
объясняет, что он из газеты и хочет беседовать  со  мной  о  новаторстве.  Я
напрямик сказал, что беседовать мне не о чем, вот и все...
   - А кого ты к чертовой матери послал?
   - Не его, а свой станок и плавного инженера.
   - Час от часу не легче!
   - Да ты выслушай, папа!.. Я ему вежливо  объяснил,  что  мое  новаторство
давно седой бородой обросло, что о нем уже писано-переписано. Другой  бы  на
его месте ушел, а он пристал: "Вы, - говорит, - проявили себя как новатор, и
не может быть, чтобы у вас сейчас каких-нибудь новых творческих  замыслов  и
идей не зрело". Отвечаю, что нет у меня никаких ни идей,  ни  замыслов.  Все
ясно? Так нет, он опять свое: "Тогда расскажите, о чем вы мечтаете". Тут  уж
я рассердился и на вопрос вопросом: "Что ж, - говорю, - нет дела, так  вы  о
мечтах писать будете?" - "Буду", - говорит.
   Федор Иванович усмехнулся.
   - Тогда, говорю, записывайте... Видите мой станок? Вот  на  нем  немецкая
марка стоит, а на ней год обозначен:
   "1928". Этот станок на пять лет меня старше и, значит, не для меня делан.
Понятно? И сейчас я мечтаю о  том,  чтобы  это  старье  вместе  с  маркой  к
чертовой матери в мартен послать... Записали?.. Пока этот  разговор  шел,  я
деталь крепил и, чего никогда не  было,  оплошку  сделал.  Пустил  станок  и
запорол заготовку. Заготовке - грош цена, дело в факте: не было б  разговора
и брака не было бы. Я и сказал: "Уйди от  рабочего  места,  товарищ!"  -  "У
меня, - говорит, - на посещение цеха и беседу  со  скоростниками  разрешение
главного инженера есть". А я отвечаю: "Прошу мне  не  мешать.  Если  ко  мне
сейчас сам главный инженер  с  глупостями  приставать  станет,  то  и  он  к
чертовой матери полетит".
   - Вот, выходит, и нагрубил, - оценил рассказ сына Федор Иванович.
   - Сам знаю, что нехорошо вышло, но и он виноват.
   - И его не оправдываю: не очень  умно  подошел.  Столкновение  Леонида  с
корреспондентом газеты, по мнению всех, начиная с косвенного его  виновника,
главного инженера, было пустяком: помешали человеку работать, он и  вспылил.
Сам Федор Иванович не придавал этому большого значения. Затевая разговор, он
хотел узнать другое, о чем заговорить сразу считал невозможным. Теперь почва
была подготовлена.
   - Я, как знаешь, не  журналист,  в  газетах  не  пишу  -  со  мной  можно
толковать откровенно, - сказал он. - Скажи мне по честной совести - неужто у
тебя в самом деле никаких мечтаний и желаний не стало?
   - О чем мне мечтать, папа?
   - Выходит, всем доволен