" участок под жилой дом. Участок этот у  нас  под
боком, и мы планировали на нем склад и столовую  строить.  Получился  у  нас
спор, но с "Сельмашем" спорить, конечно, трудно:  кто  они  и  кто  мы?  Наш
директор уже было лапки кверху  поднял...  А  я  говорю:  стоп!  Потому  что
имеется зацепка: в 1941 году, накануне войны, горисполком эту землю за  нами
закрепил, и мы даже котлован копать там начали. Кинулся в  областной  архив:
точно, есть постановление.
   - Теперь грош ему цена! - махнул  юрист  рукой.  -  Во-первых,  давность,
во-вторых, новое постановление...
   - Э, брат! В новом об отмене старого не сказано. Понял? Да  и  не  в  том
дело: есть бумажка, можно в арбитраж идти и ждать, когда разберется... А  мы
тем временем пригнали на участок экскаватор и машин тридцать бутового  камня
и кирпича сгрузили. А "Сельмаш" шляпит: его директор  что  выдумал  -  повел
дело по партийной линии! Вызывают  нашего  директора  в  горком  ко  второму
секретарю. Тут бы все пропало, если бы он поехал, да я уговорил его заболеть
и вместо себя меня послать. Я  беспартийный,  меня  разговором  о  партийной
дисциплине не проймешь. Приезжаю. Секретарь давай мне доказывать: "Сельмаш",
мол, - предприятие всесоюзного значения и прочее... Я  выслушал  и  отвечаю:
это все правильно, но только старое решение не отменено, и мы  уже  на  этом
участке строительство начали. "Как строительство начали?" - "Начали, и  идет
полным ходом". - "Не может быть!" - "Совершенно  точно.  Не  верите:  машина
внизу стоит, можете своими глазами убедиться". Попался он на удочку. "Что ж,
поедем". Приехали, а на участке разгар  работы.  Экскаватор  гремит,  машины
ездят, и уже кладка идет.  Прораб  руками  размахивает,  шестьдесят  рабочих
вовсю стараются...
   - Где вы шестьдесят  строителей  взяли?  -  усомнился  сидевший  рядом  с
Тыкмаревым юрист.
   - Настоящих строителей четыре человека было. Остальные наши девчата.
   - Ловко!
   - Привез я секретаря и  одного  боюсь:  ну-ка  он  из  машины  вылезет  и
спросит, когда строительство началось: постановление  горисполкома  вынесено
одиннадцатого, а мы за дело взялись семнадцатого... Подзываю  прораба:  как,
мол, дела? Тот по моей звукозаписи: "На  сегодняшний  день  земляные  работы
кончены. Уложены плиты фундамента. План строительства  выполнен  на  11,  37
процента". Покачал секретарь головой: "Да, - говорит, - вижу, что-то  не  то
получается"... Теперь "Сельмаш" сам в арбитраж  обратился...  Да  поздно!  В
этот самый день в газете статья "Ценный  почин  работниц  фабрики  "Плюшевая
игрушка", и в ней полное описание воскресника на строительстве столовой...
   - Дальше что было?
   -  Дальше  мы  строительство  свернули.  Через  два  года  только  с  ним
справились... Вот и говорите: "законное основание", "срок  давности"...  Наш
брат, практик, тоже что-нибудь смыслит!
   Посмотрев на племянника, Сергей Семенович спохватился, что, пожалуй,  зря
при нем расхвастался, но Леонид был погружен в свои мысли.
   Когда все молча закусывали, Леонид громко и невпопад сказал:
   - А ведь я, Сергей Семенович, скоро женюсь!

   4.
   Прочитав привезенные газеты и номер "Огонька" (самое интересное он  читал
Анне Степановне вслух), Федор Иванович уютно прикорнул в тени  дуба.  Погода
стояла замечательная, и чувствовал он себя прекрасно  Сообщение  прибегавшей
Наташи о том, что Леонид и Зина гуляют вдвоем по лесу, старших Карасевых  не
обеспокоило, Анна Степановна даже оказала:
   - Пусть себе гуляют, их дело такое...
   Наташа достала из машины полотенце и, сказав, что идет на речку купаться,
улетучилась.
   Запах  леса,  влажное  дыхание  близкой  реки,  легкий  шум  листьев  так
подействовали на Федора Ивановича, что он задремал.
   "Умаялся за неделю, - подумала Анна Степановна, вглядываясь в  поседевшие
виски заснувшего мужа. - И то сказать: дело не молодое, да и работа -  то  в
цехе, то на заседаниях".
   Прикрыв лицо Федора Ивановича  от  мух  носовым  платком,  она  поудобнее
устроилась у него в ногах и, чтобы не  заснуть  самой,  достала  из  корзины
протершиеся носки Леонида, иголку, клубок штопки. Тут  ей  захотелось  пить.
Бутылка с водой была под боком, и Анна  Степановна  всласть  попила,  глотая
воду прямо из горлышка.
   За этим занятием и застал ее Семен  Голованов.  Подкравшись  поближе,  он
прицелился фотоаппаратом и, только щелкнув затвором, сказал:
   - Добрый день, Анна Степановна!
   - А, Сеня!.. Что это ты? Неужто меня с бутылкой снял?
   - И вас с бутылкой и Федора Ивановича.
   - Некрасиво этак-то?
   - Очень красиво! Наклею в альбом и сделаю подпись: "Прогульщик  и  лодырь
Федор Иванович  Карасев  и  его  жена,  горькая  пьяница  Анна  Степановна".
Попробуйте докажите, что не так!
   - Ох ты и выдумщик!
   Карасевы понимали и любили шутку. У Наташи хранился целый альбом снимков,
сделанных Головановым в самые неожиданные моменты.  Помимо  членов  семьи  и
товарищей, в альбоме были  увековечены  Клякса,  Хап,  даже  свирепая  Ивана
Ивановна.
   - А Ленька где? - спросил Голованов, пряча в футляр аппарат.
   - Где-то с Зиной гуляет, - объяснила Анна Степановна.
   - Закономерно!
   - А Наташа купаться побежала.
   - Тоже закономерно!.. Когда придут, скажите, что мы их  около  танцевалки
ждем.
   - Передам... Ты, Сеня, закусить не желаешь ли?
   - Перед танцами совершенно невозможно: боюсь потерять изящество и грацию.
   - Небось, от бутерброда с котлеткой не потеряешь!
   - Гм!..
   По опыту зная, какие котлеты  умеет  жарить  Анна  Степановна,  Голованов
облизнулся.
   - Соглашаюсь, чтобы сделать вам приятное, но не думайте,  что  откупитесь
такой жалкой взяткой: пленка будет проявлена,  снимок  отпечатан  и  передан
куда следует, по назначению.
   - Да уж и то в альбоме  места  не  осталось...  Таким  образом,  и  Федор
Иванович, и Анна Степановна, и Голованов, и оповещенные им товарищи  Леонида
были спокойны.

   5.
   По неписаному закону  одно  из  лучших  мест  на  Тавре  в  выходные  дни
переходило в полное  владение  женщин  и  детворы.  Длинный  песчаный  пляж,
пологое неглубокое дно гарантировали здесь безопасность и удобство  купания,
а густая тень ветел и дубов защищала купающихся от лишнего усердия солнца.
   Па своем любимом месте Наташа застала Лилиан. Выбрав тенистый уголок  под
кустом ивняка, Лилиан (на ней был купальный костюм) сидела и вышивала. Рядом
стояла  открытая   сумка,   из   которой   выглядывали   бесконечные   мотки
разноцветного шелка.
   - Ты и здесь вышиваешь, Лилиан? - удивилась Наташа.
   - Как видишь, - улыбнулась Лилиан. Скинув платье, Наташа подсела к ней.
   - Покажи, Лиля.
   Лилиан передала  Наташе  кусок  полотна,  вдоль  края  которого  тянулась
длинная гирлянда цветов.
   - Опять сама узор выдумала: какая ты фантазерка! Почему у  этой  гвоздики
одного лепестка нет?
   - У цветов лепестки опадают. Наташа сама смыслила в цветоводстве.
   - Конечно, опадают, но зачем  это  изображать?  Цветок  должен  быть  как
цветок: у яблони пять лепестков, у оирени и  жасмина  -  по  четыре.  И  это
красиво.
   - Может быть, но я думаю иначе. У меня есть  вышивка:  цветы  отцветающей
груши. Знаешь, когда розовинка внутри становится гуще. На одном  из  цветков
уцелело только три лепестка, два летят по ветру. Внутри венчика пчела.
   - И ты вышила все это?
   - Да. Хочешь, зайди посмотри.
   - Ты прекрасно вышиваешь, Лиля, но рисунков твоих я как-то не понимаю.  И
вот сейчас: ты сделала набросок на полотне, а вышиваешь не так.
   - Отступаю от контуров?
   - Да.
   - Я поправляю рисунок.
   - И портишь его! Когда я кладу фрукты на вазу,  я  всегда  укладываю  их,
чтобы они выглядели красивее.
   - Прячешь пятнышки и червоточины?
   - Конечно, не показываю.
   Лилиан улыбнулась, потом задумалась.
   - И я так делаю... иногда...
   К девушкам подошла Зина Пилипенко.
   - Это ты? Где же Ленька? - удивленно спросила Наташа.
   - Наверное, пошел к ребятам: они его ищут.
   - Я думала, что вы будете гулять дольше.
   Зина, не отвечая, начала снимать платье.  Оно  было  длинное,  узкое,  из
упругого липкого шелка. Наташа помогла ей.
   Рядом со стройной, загоревшей Лилиан Зина казалась толстой и рыхлой.
   Наташа ущипнула ее за складку на боку.
   - Какая ты толстушка, Зина! Как поросеночек.
   - Уж не такая толстая.
   - Что же ты не лезешь в воду?
   - Нужно сначала отдохнуть и обсохнуть. Йода теплая?
   - Не очень: говорят, где-то град выпал...  А  я  еще  выкупаюсь.  Пойдем,
Лиля?
   Лилиан сложила вышивку в сумку и легко поднялась. Обе девушки побежали по
горячему песку к  реке.  Вбежав  в  воду,  Наташа  вскрикнула,  окунулась  и
медленно поплыла, часто и сильно бултыхая ногами. Лилиан зашла далеко в воду
и нырнула. Через несколько секунд ее пестрая косынка показалась на  середине
реки. Плыла она свободно и быстро по направлению  к  другому  берегу,  густо
заросшему лозняком. Здесь, под глинистым обрывом, били ключи, и  внизу  вода
была особенно холодна. Держась за ветки, Лилиан вскарабкалась на берег, и ее
косынка, удаляясь, замелькала  в  кустах.  Там,  совсем  близко,  находилась
заросшая тростником, стрелолистом и аиром  старица  реки.  Посредине  заводи
плавали округлые листья  и  молодые,  только  еще  зацветающие  цветы  белых
кувшинок. Лилиан поплыла за ними.
   - Лиля! Лилиан! - кричала ей Наташа. -  Лилька!..  Противоположный  берег
безмолствовал.
   - Эта Лилька прямо сумасшедшая! - сказала Наташа Зине. - Она когда-нибудь
утонет!.. А ты все еще сидишь? Иди же купаться!
   Зина поднялась и  пошла  к  реке.  Входила  в  воду  нерешительно,  зябко
поеживаясь.
   Наташа не выдержала и начала кидать в нее пригоршнями сверкающей воды
   - Что ты делаешь? - с испугом закричала Зина и тяжело бултыхнулась. - Ай!
   - Теперь плыви!
   Но Зина не поплыла. Сидя на мелком песчаном дне, она обливалась водой.
   - Ну хоть зайди поглубже и окунись!.. А вот и  Лилиан  плывет.  Посмотри,
сколько она кувшинок нарвала!  Лилиан  плыла  через  реку  наискось,  против
течения, держа в одной руке охапку белых  цветов.  Когда  глубина  позволила
стать на ноги, она пошла к берегу. Наташа кинулась ей навстречу.
   - Лиля, милая, дай цветочек!
   Мокрые, освеженные купанием девушки снова расположились на берегу. Лилиан
задумчиво рассматривала цветы кувшинок, а Наташа плела венки.
   - Сделаю венки себе и вам, опущу в воду, чтобы они не завяли, и пойдем  в
них на танцплощадку.
   Увлеченная окружающим, купанием и цветами, Наташа все  забывала  спросить
Зину о чем-то важном и нужном, но наконец, вспомнила.
   - Почему вы все-таки так быстро расстались с Леонидом? Я думала, вы  весь
день вместе гулять будете. Зина пожала плечами.
   - Зачем? Наташа, может быть, и была легкомысленна, но в  наблюдательности
отказать ей было нельзя.
   - Вообще ты какая-то чудная стала. И к нам не заходишь, и ничто  тебя  не
интересует... И так уже давно. Когда Ленька приехал и я тебе пошла  сказать,
ты даже не обрадовалась, а если обрадовалась, то самую чуточку.
   Зина сидела, опершись локтями о колени и покусывая нижнюю губу.
   - И такой противной манеры молчать и  кусать  губы  у  тебя  не  было,  -
продолжала Наташа. - Ну скажи откровенно, почему вы расстались?
   - Стало скучно, и расстались.
   - Тебе.. тебе стало скучно с Леонидом?!
   - Да.
   - Но ведь ты его... Я была уверена, что вы друг друга любите.  И  мама...
Даже папа так думал!..
   - Я и любила... немного.
   - Только "немного"? Что ты  говоришь,  Зина!  Немного  любила,  а  теперь
разлюбила совсем?
   - Может быть, не совсем... Но ты этого не поймешь, Ната!
   Наташа действительно ничего не понимала.
   - Я, Ната, ухожу с завода и уезжаю.
   - Ты уходишь с завода?!
   - Да, уже подала заявление.
   - Неправда! - воскликнула Наташа, хотя поняла, что Зина говорит правду.
   - Да, я подала заявление об уходе с завода. Меня пригласили  солисткой  в
областной  народный  хор,  и  я  согласилась.  В  городе  мне  предоставляют
квартиру...
   - Ты согласилась?! А заводской хор? Кто же  будет  выступать  на  вечерах
самодеятельности? Ты... Ты подумала об этом?
   - Я же говорила, что ты  меня  не  поймешь...  Ты  думаешь  о  заводе,  о
Леониде, а я - о другом. У меня хороший голос. Я могу стать артисткой.  -  И
хорошо! Но разве артистки не могут любить, быть женами?
   - Могут. Но быть женой Леонида я не могу.
   - Почему?
   - У Леонида своя дорога, у меня - своя.
   - Потому что он простой рабочий-станочник, а ты - артистка?
   Зина пожала плечами.
   - Наш областной хор имеет большой успех. Он выступает в Москве, в  Киеве,
в Ленинграде... Скоро поедет в Польшу, Чехословакию, Венгрию. Возможно, и  в
капиталистические  страны  поедет.  Как  же  я  могу  быть  женой  человека,
который...
   - Который тебе не пара?
   - Который прочно прикреплен  к  какому-то  поселку  и  живет  только  его
интересами...
   - Какая же ты есть после этого! Зина прикусила губу и отвернулась:
   - Суди как хочешь...
   - Ты же любишь Леонида?
   - Не настолько, чтобы связать себя на всю жизнь с  поселком.  Есть  места
получше, и... люди получше встречаются.
   Наташа вскочила; Глаза ее засверкали гневом.
   - Какая ты гадкая оказалась, Зина! Гадкая, себялюбка,  эгоистка!..  После
этого тебя... тебя нужно выгнать из комсомола!
   Зина оставалась спокойной. Пожав плечами, сказала:
   - Причем здесь комсомол? Да и почему я не могу быть  комсомолкой?  Потому
что лучше других пою и хочу стать артисткой?
   - Потому что...
   Наташа  негодовала:  было  что-то  очень  нехорошее,  даже   порочное   в
расчетливом решении Зины уйти  на  поиски  лучших  мест  и  особенно  в  той
легкости, с которой она жертвовала любовью. Но это было делом ее совести.
   - Хорошо, оставайся в комсомоле! - разрешила  Наташа.  -  Но...  не  смей
больше приходить к нам! Слышишь? Не смей! Я тебя видеть не хочу.

   - Последнее время я и не ходила, избегала встречи  с  Леонидом.  Ты  сама
приставала ко мне, чтобы я согласилась поехать с вами сюда... Может быть, ты
и на этом пляже мне сидеть не позволишь?
   - Я утопила бы тебя сейчас!
   - Дурочка!
   - И... натягивай платье на свою свиную тушу сама, как знаешь!
   Во время этой ссоры снова взявшаяся за вышивание Лилиан не  проронила  ни
слова.
   - Слушай, Лиля! - обратилась к ней торопливо  одевавшаяся  Наташа.  -  Ты
поступила бы так на ее месте?
   - Я никого не любила, но не уехала бы от отца... Его многие не любят,  но
он не пережил бы моего ухода. И я не могу и,  пожалуй,  не  хотела  бы  быть
артисткой...

   6.
   По дороге к стоянке "Москвича" Наташа не  остыла,  только  ее  горячий  и
немного смешной гнев успел смениться другим, горшим чувством -  обидой.  Она
заплакала.
   Слезы дочери всполошили Анну Степановну и обеспокоили  Федора  Ивановича.
Понять что-либо из сбивчивого, прерываемого всхлипываниями  рассказа  Наташи
было нелегко.
   - Да успокойся ты, дочка! - говорил Федор Иванович, держа, ее за плечи. -
Есть о чем плакать...
   - Посуди сам, папа: она... она сказала, что будет искать  места  и  людей
"получше"... Я никогда, никогда, никогда не ожидала, что она окажется  такой
гадкой и подлой.
   - Ну  и  что  ж  из  этого,  что  она  так  сказала?  -  успокаивал  дочь
помрачневший Федор Иванович. - От ее слов мы ни хуже, ни лучше не станем.  И
завод сквозь землю не провалится, и хоровой кружок немногим пострадает.
   - Я никогда не думала, что она окажется такая...
   - Не одна ты, все мы обманывались... И хорошо, что, наконец, ее узнали.
   - Но Леонид ее любит! Папа, мама, поговорите с ним, чтобы он ее разлюбил.
   - У Леонида своя голова на плечах. Правда, не очень еще умная, но  варить
все-таки может.
   - Где он сейчас, Леня-то? - спохватилась Анна Степановна.
   - Они с Зиной уже очень давно разошлись, - все  еще  всхлипывая,  сказала
Наташа.
   "Куда он в самом деле ушел? Развлекаться с товарищами?  Так  не  такое  у
него сейчас  настроение",  -  подумал  Федор  Иванович  и,  покривив  душой,
спокойно сказал:
   - Придет. Не маленький, не потеряется.
   - Я бы его сразу разыскала, но  куда  я  пойду,  такая  заплаканная?..  -
Наташа всхлипнула. - И ни за что не хочу с Зинкой встречаться: еще подумает,
что я из-за нее ревела...
   В грустном молчании сидели Карасевы в  лесу,  оглашенном  звуками  чужого
веселья. Прошло часа полтора, и солнце  успело  опуститься  довольно  низко,
когда, наконец, раздалось близкое шуршание листьев и  хруст  сучьев.  Леонид
шел под руку с Иваном Татарчуком. На ногах он держался твердо, но был бледен
и странно разговорчив.
   - Понимаешь, папа, - сказал он, тяжело опускаясь на траву рядом с Федором
Ивановичем. - У меня с Зиной произошло... маленькое недоразумение, но... оно
будет... лик-ви-ди-ровано... Она  говорит:  "Не  надо  машины"...  Я  с  ней
согласен: не надо, так не надо!.. И навес для нее  напрасно  строили...  Мы,
папа, на то место снова грушу посадим... Ту самую, которую я срубил.
   Федор Иванович все понял. Татарчук успел пояснить:
   - Я его в лесу, далеко отсюда нашел. Шли так, чтобы никто не видел.
   - Ты, Ваня, машину до дома довести сможешь?
   - Думаю, справлюсь, Федор Иванович. Через несколько минут выбравшаяся  из
леса машина плавно катилась мимо огородов, возвращаясь в поселок.
   Ночью, как в достопамятный день приезда Леонида, отец и сын встретились в
саду. Только на этот раз Федор Иванович подсел к Леониду. Помолчав, тепло  и
просто сказал:
   - Жизнь, брат, штука мудреная... И  человек  мудрено  устроен:  не  скоро
раскусишь. Иной вроде бы и  первого  сорта,  а  копнись  поглубже,  гниль...
Бывает и так:  был  человек  первого  сорта,  стал  третьего...  И  наоборот
случается: считаешь человека ничем, а он лучше многих оказался.
   Федор Иванович говорил обобщенно, но было ясно, о чем, вернее, о ком идет
речь. Помолчав, он без видимой связи добавил:
   - А вином, брат, горя не зальешь! От горя, как  от  врага,  прятаться  не
надо: встречай в открытую и стой твердо.
   - Зачем, папа, она обманывала меня и всех нас?
   - Никого она не обманывала, сами мы обманулись...  Только  всего  и  было
сказано

   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   В которой повествуется о ряде чрезвычайных происшествий
   1.
   Велик завод "Сельмаш": от токарно-механического до малярного цеха  добрых
полкилометра, до транспортного - вдвое дальше. Вот  и  бывает,  что  новости
доходят не до всех сразу.
   Приятелей у Леонида Карасева не счесть: с кем подружился на производстве,
с кем раньше - в школе и пионерских лагерях, а иных помнит по детскому саду.
   Около проходной веселая толкотня.
   - Здорово, Карасище! Слыхать было, отпуск отгулял?
   - Отгулял.
   - Говорят, из Москвы машину пригнал?
   - Пригнал.
   - Покатаемся, стало быть?
   В разговор вмешивается другой приятель.
   - Держи карман шире,  нужен  ты  ему!  Он  теперь  с  Зиночкой  Пилипенко
раскатывать будет. Довольно им пешком гулять.
   - Фью, хватился! Зина Пилипенко ушла из токарного.
   - В заводское управление?
   - Нет, брат, хватай выше и  то  не  достанешь!  В  артистки  подалась.  В
областной хор. Третьего дня расчет получила.
   - Этак и Ленька за ней удерет?
   - Верно,  Карасев,  и  ты  бы  хору  предложил:  не  требуется  ли,  мол,
баритональный токарь седьмого разряда?
   И без злобы  сказанная  шутка  может  разбередить  свежую  рану.  Карасев
отстает от группы приятелей.
   Как все знакомо ему на заводском дворе! По асфальтовой  дорожке,  которая
ведет к механическому цеху, извиваются  трещины:  давно  изученный  нехитрый
узор.
   По-прошлогоднему подняли вверх свои еще не зажегшиеся  свечи  разлапистые
каштаны. На клумбах в  черных  влажных  ямках  зеленеют  неокрепшие  высадки
цветов-однолеток. Одни торопливые анютины глазки  и  маргаритки  уже  цветут
желтым, фиолетовым, розовым бархатом.
   Незаметно подошел к токарно-механическому цеху.
   Длинный,  почти  весь  стеклянный,  он  по