профессор  Борис  Федорович,  руководитель  их
разлюбезный, тот выкрутился - не поехал. У него деловая встреча - и все тут!
Молодец,  сразу  видно  - опытный. Между  прочим,  мог бы и их предупредить,
лопоухих матрен. Но кто  самая лопоухая оказалась, так это она, Алла. Хотя в
тот момент ей еще было весело и азартно - против Нинель и Македоновой.
     Поляк вышел и, махая рукой, звал их, манил, зазывал. Потом еще и венгр,
тоже  собрат по  светлому  будущему,  не  поленился -  направился к  русским
симпатичным  девушкам,  к  художественным  натурам,  которые выше  низменных
потребностей.  О чем-то  они, Алла  наблюдала, долго разговаривали.  Но и  у
венгра не вышло, бедный, один вернулся. Стойкие девушки, крепкие орешки...
     Знай наших! Что они, устриц не видали? Да  на  нашем  самом Черном море
сколько хошь - набери этих, как их, мидий, испеки на костре, чем не устрицы?
А пообщаться - пообщаться можно  и  в холле отеля,  и на берегу моря можно -
красотища-то какая!
     Если б знать, что все так  обернется,  она  бы с ними тоже осталась, на
берегу, с Нинель и Македоновой. Втроем бы  стояли. На беду, оказалось, вошла
она в  тот  уютные ресторанчик,  гром его разрази!  И съесть-то  она  ничего
толком не  съела  - только  устрицы,  бокал  белого вина да  чашечка кофе  с
пирожным (крохотное  такое), не  сидеть же с  постной миной рядом с жующими.
Зато  едва взглянула на представленный ей счет, как внутри все похолодело  и
обмерло, убили  ее -  сразу  и наповал.  Она еще вопросительно взглянула  на
разливавшегося  соловьем  поляка,  галантного,  он  ее  всячески  обхаживал,
развлекал,  но тот  сделал  вид,  что  не  понимает,  быстро  стушевался  и,
расплатившись только за себя, был таков. Никакого уважения к даме...
     В автобусе на обратном пути ей вдруг стало дурно  - тошнота подкатывала
к горлу (проклятые устрицы! проклятые поляки!), но она, бледнея, мужественно
старалась не  подать виду, и все чудилось, что подруги - Нинель и Македонова
- злорадно на нее поглядывают. И все равно она правильно поступила, с высшей
точки зрения: лучше разориться,  нежели терпеть такое унижение, как они. Так
себя  и  утешала:  лучше!  -  почти  физически  ощущая при  этом  отсутствие
потраченных тугриков, ну как если  бы у нее ампутировали, к примеру, палец -
боль, пустота и сосущая тоска!

     Нужно  пойти   и   что-нибудь   продать,  сказала   умная   Македонова,
естественно, имея в виду, что  Алла должна пойти  и продать. Заботливая. Что
продать? - спросила Нинель таким тоном, что даже и пытаться не нужно, ничего
не  выйдет. Пойти  в магазин  и  вернуть  купленное,  пусть отдадут  деньги,
сказала Македонова.  Пустая затея, категорически  заявила Нинель, они ничего
не принимают обратно,  у  нее  уже есть опыт. Делают вид, что не понимают. И
тут же добавила: завтра воскресенье, магазины закрыты.
     Это  они  для нее,  Аллы, старались -  искали  выход.  Алла  молчала  с
отсутствующим лицом,  да и  что скажешь? Положение хуже  губернаторского, но
ведь безвыходных ситуаций не бывает. Она ведь даже не паспорт потеряла. Хотя
жутко тоскливо  было сидеть вот так, слушая заботливых  Нинель и Македонову,
которым наверняка чрезвычайно нравилась их теперешняя роль, еще немного -  и
начнут  воспитывать. Они так долго могли, хлебом  не  корми, поэтому Алла не
выдержала, встала и пошла, буркнув что-то про начинающуюся мигрень, про утро
вечера мудренее, не обращая внимания на недоуменно-осуждающие взгляды.
     В  номере вытряхнула из сумки  с тщанием уложенное барахлишко,  которое
приобрела  здесь:  босоножки,   блузка,   колготки,   темные   очки,  белье,
косметика... Разложенное на кровати, сейчас это почему-то выглядело  жалко и
ненужно, хотя еще день назад она чувствовала себя удачницей, словно откопала
клад. В любезном отечестве днем с огнем не сыщешь, даже  за  большие деньги.
Да  и  времени  нет  искать.   Здесь  же  этой   дребедени  завались,  глаза
разбегаются. И  все  нужное, необходимое,  повседневное, хорошего  качества,
жаль отказываться!
     Если честно, то теперь,  когда уже  все было  куплено, лежало в сумке и
чемодане, празднично  упакованное  в  невесомые  хрустящие пакеты, когда уже
свыклась с приятным  и тоже каким-то праздничным чувством обладания  (словно
что-то новое сулило в жизни), так что ж теперь, значит, пойти  и продать все
это - туфли, блузку?.. Нет, этот вариант ее не очень устраивал, и не потому,
что возьмут  обратно, не вернут денег,  - просто жаль было расставаться, шло
ей  все,  удобно   было,   она  себя  какой-то   другой  чувствовала,  более
привлекательной, женственной...
     И вдруг отнимется?
     Нет,  не  согласна она  была.  И  потом  куда-то  идти,  объясняться  с
продавцами, вымогать деньги, а на  тебя  смотрят как на... Потому что у тебя
на лице, наверно, написано огненными буквами, кто ты есть и откуда, еще одно
унижение... Сколько ж можно?
     Лежала  ничком на постели,  среди хрустящих  пакетов,  из  этой  чужой,
красивой,  легкой  жизни,  а  в  распахнутое в ночь  окно  доносились снизу,
вероятно, из бара на  веранде веселые счастливые голоса. Народ  жуировал, не
ведая и х, вернее, ее проблем. Не комната, а одиночная камера. Да кто просил
поселять  ее  одну?  Пусть  бы  лучше  с  Нинель  и  Македоновой,  заклятыми
подругами, главное - платить меньше!  Хотя они все думали, и профессор Борис
Федорович тоже (не мог точно узнать), что со всех возьмут одинаково...
     Тоска,  тоска!  А  главное,  все  еще   предстояло,  гадкое,  муторное,
разговоры,  упреки,  снова  взгляды, пересуды...  Нинель с  Македоновой  так
просто не успокоятся, еще будут, заботливые, тянуть из нее жилы, хотя сейчас
наверняка  дрыхли без  задних ног, прижав туго  набитые кошелки,  -  им-то в
конце концов что? С ними все в полном  порядке, они могут быть спокойны, это
ей одной такая невезуха.
     Алла рывком подняла  себя  с  постели - к зеркалу, не  ожидая, впрочем,
ничего хорошего: устала, к глазам морщинки  собрались (вот так  стареют!)...
Только ничего  не выйдет, она  так  просто не сдастся! Ну-ка, улыбочку,  вот
так,  теперь  еще,  веселей, беззаботней,  уже  лучше,  немного  пудры, чуть
подправить глаза, губы (помада здешняя,  очень приятная)  -  совсем недурно!
Один раз живем!

     Бар,  как  она и предполагала,  был полон. Все столики заняты,  да и  у
стойки  выстроилась  плотная шеренга, на которую падали цветные отблески  от
красиво  и загадочно мерцающих разноформенных бутылок, дрожащих  в зеркалах,
неяркие  красные  фонари  мягко  прореживали сумрак, где-то под потолком,  в
клубах сигаретного дыма ненавязчиво витала знакомая музыка...
     - О, Аня! - услышала вдруг голос.
     К ней или не к ней?
     -  Не Аня,  а  Алла, -  раздраженно буркнула  под  нос, еще из того, из
прежнего настроения, но тут же одернулась, очень даже хорошо, отлично, пусть
будет Аня, ее это вполне устраивает.  Аня, Беата, Мария,  Эльжбета, Луцилия,
Клеопатра, Корделия, кто угодно... Если б кто знал, как ей обрыдла эта Алла,
несчастная, сил никаких нет!
     Аня? О'кей, Аня, превосходно!
     Она неожиданно для самой себя улыбнулась - д р у  г о й улыбкой, тут же
ощутив  почти радостно: другая! Аня, Маня, без разницы. И подходивший  к ней
(к кому же еще?), ее приветствовавший знакомый венгр тут же был этой улыбкой
ослеплен, сбит с ног, повержен и полонен. Бережно коснувшись ее руки,  повел
к  столику,  вокруг  которого  сидели  еще  несколько  человек,  знакомых  и
незнакомых, бутылки стояли, бокалы, чашечки с кофе...
     Ей  тоже улыбались - восторженно,  едва ли не  с восхищением.  Коньяку?
шампанского? вина? Лица в сумерках красивые, таинственные, возбужденные, она
(кто?)  красивая, вина, пожалуйста, а вообще-то она, пожалуй, бы  и  коньяка
(гулять так гулять!)... В бокале янтарно плескалось, искрилось - прозит! - и
внутри зажглось, горячо побежало по жилам, затрепетало.
     До нее вдруг снова  донесся  тот самый  аромат магнолии (либо какого-то
другого  южного  растения),  сладковатый,  дурманящий,  который  чуть  ли не
предчувствием  счастья  (вместо  катастрофы)  охватил,  когда  они вышли  из
маленького здания  аэропорта  и  увидели  вдалеке  бело-розовый, с  красными
черепичными  крышами  городок, разбежавшийся по  склонам  горы  и  стекающий
постепенно к морю.
     Да, она  его  почувствовала - как в тот,  первый раз,  так же остро,  а
может, еще острей, с какой-то сладкой, захватывающей, пронизывающей насквозь
мукой.
     Аня? Ну конечно, Аня, Анна домине, донна Анна, в час рассвета холодно и
странно, в час  рассвета ночь  мутна, дева Света, где ты,  донна Анна? Анна!
Анна! Тишина!  О, она даже говорит по-английски! она красивая? Ладно, почему
она  должна   возражать,  бьютифул  так  бьютифул,   коньяка  так   коньяка,
шампанского так шампанского,  очень хорошо, и что  же  это за  растение  так
обалденно пахнет?  Неужели  все-таки  магнолия? Интересно, как  по-английски
магнолия? А  вот и новый человек,  похоже,  не англичанин и не венгр, ах, он
датчанин, принц Гамлет, быть или не быть - вот в чем вопрос, ту би ор нот ту
би,  она давно собиралась перечитать  "Гамлета", великое  произведение! А вы
видели (дид ю си ауэр филм вис Смоктуновский),  по-моему  (ин  май  опиниен)
замечательный!  Не  видели?  Как  же  вы так?  Обязательно  посмотрите  (итс
несесери ту си)!..
     Тихо откуда-то сверху музыка (умеют  же!), а Нинель и  Македонова пусть
дрыхнут, пусть  смотрят  черно-белые  сны  с манатками, которыми  набиты  их
кошелки (платья вечерние привезли, спины открытые, кому нужны их спины)!
     Танцевать? Что ж, можно и потанцевать, отчего ж? Она грустная? Нет, она
не  грустная,  с  чего вы  решили?  Она задумчивая.  Музыка...  Море... А вы
чувствуете  этот  аромат,  совершенно  роскошный,   упоительный!   Вероятно,
магнолия.  Маг-но-ли-я! Огоньки  то  вспыхивают, то  гаснут.  Она хмелеет от
этого аромата. Нет, она совсем не хочет спать, ей даже очень хорошо.
     Венгр  танцует  с волоокой  брюнеткой. Констанц, кажется.  А  датчанина
зовут Крист, Кристофер. Только вдруг он вовсе не датчанин, а агент КГБ? Арнт
ю эджент оф  КГБ? Она удивляется своей смелости, а Крист смеется, хорошо так
смеется - по вкусу ему пришлась шутка: русская спрашивает его, датчанина, не
агент ли он КГБ,  в этом что-то есть.  Она тоже смеется, они вместе смеются,
потом снова пьют коньяк, смотрят на танцующих, тоже танцуют...
     Восхитительная, неповторимая ночь,  говорит Крист, все замечательно (ол
райт, вери уэлл), не правда ли? Да-да, отвечает она почему-то шепотом и идет
танцевать с венгром, чувствуя на себе восхищенный взгляд датчанина - Криста,
Кристофера. Она немного  опьянела, великолепная ночь, может  быть, чуть-чуть
пройтись? Какие замечательные здесь звезды, яркие, много-много звезд!
     Вот и звезды  она наконец  разглядела  - когда завтра уезжать.  Аня или
Алла?  Аня, решено! В час  рассвета... И рука Криста  вокруг ее талии -  так
мило  с  его  стороны, она  совсем  пьяная,  аромат магнолии, звезды  совсем
близко,  ту би ор нот ту би? Нет, она не успокоится, пока не узнает,  как же
называется это таинственное растение, которое так восхитительно пахнет.
     Уже  совсем  поздно. Наверно,  в самом  деле  скоро  рассвет. Кристофер
провожает  ее.  Они  медленно  поднимаются по  лестнице  на  ее  этаж,  к ее
номеру...  Они  идут.  Аня  никак  не  может попасть ключом  в замок.  Крист
забирает у нее ключ и легко отпирает дверь. "Тссс!" - она прикладывает палец
к губам, как  будто в  номере  кто-то может  быть,  кроме них  двоих.  Крист
тревожно  улыбается:  ему все  нравится,  ему  нравится все, что  делает эта
русская - Аня, Алла...
     Обернувшись, она видит близко, совсем близко его лицо, блестящие глаза,
кажется, она сходит с ума...

     Когда утром Алла спустилась в фойе, Нинель и  Македонова уже  ждали ее,
примостившись возле своих баулов.
     - Ну что? - вчерашним осуждающим тоном спросила строго Нинель.
     -  А что? - по лицу Аллы скользнула усмешка. - А, ты все про  то? - Она
лениво взмахнула рукой.  Да все  в порядке,  она совершенно запамятовала про
отложенное, в записной книжке лежали. Вчера стала  вечером перебирать вещи и
вдруг вспомнила. Никаких проблем...
     - Ну ты даешь! - воскликнула Македонова.
     - Шутишь? - подозрительно воззрилась на нее Нинель.
     Ане вдруг  снова стало их  жалко - всех: Македонову,  думающую, что она
очень умная, стойкую, целенаправленную Нинель, и особенно почему-то эту, как
ее, Аллу. Ал-л-лу. В час рассвета...
     Они возвращались.



ХОЛОДНЫЕ РУКИ



     Ох и  кутерьма  же началась  накануне его приезда. Только о  том и было
разговоров, приедет-не приедет, сможет-не сможет, удастся-не  удастся.  А по
сути, захочет или не захочет.
     Силин  трижды звонил, но точно ничего не  сказал, только  что -  хочет,
просто жаждет,  и  если не  получится, будет безумно жаль, ведь  Лиза -  его
юность, а это, может, самое  ценное, что  у человека есть в  жизни - юность,
воспоминания о юности, друзья юности...
     Так и не ясно было, приедет или нет.
     Каждый телефонный разговор длился минут по двадцать, не меньше, бешеные
деньги,  но  Силина,  судя по  всему, это не  очень волновало. Он  рвался  в
Москву,  прилагал все  усилия,  но  что-то  его там  все-таки  удерживало  -
непонятно что. Говорил, правда, что проблема с обратным билетом, кроме того,
ему еще нужно было в Таллин, оттуда теплоходом до Хельсинки.
     Сергей   звонил   приятелю,   у   которого  на   вокзале  был  знакомый
администратор, и в Таллин - насчет теплохода. Оказалось, все можно устроить,
но  подтверждения от Силина  не  было, и они весь день  накануне  провели  в
ожидании звонка, особенно Лиза, у нее, признавалась, все валилось из рук.
     Вечером появилась  Вероника, подруга Лизы, и  осталась ночевать. Лиза и
не  скрывала, что хочет познакомить ее с Силиным, вернее, они  уже  когда-то
были знакомы,  но  если бы  продолжилось  -  совсем  бы неплохо. Силин вроде
свободен, как и Вероника, и если  вдруг завяжется, то Вероника не прочь бы и
уехать. Тут  у нее не складывалось, она мечтала все  поменять, оторваться...
Мало ли, вдруг бы  у них  все получилось? Уж кто-кто, а он бы  понял ее, сам
через  нечто  подобное  прошел  в  свое время. Переломил, пересилил, откопал
где-то  американку,  женился, уехал, а  теперь  вот снова один, зато  жизнью
доволен.
     Сергей лег спать, так и не узнав,  прибудет ли  Силин, похоже было, что
уже  нет. А  ни свет  ни  заря его  разбудила Лиза,  еще шести даже не было:
только что звонил Силин, он уже в Москве, на подходе, скоро будет у них.
     Все-таки вырвался, ты подумай, на один  день, чтобы повидаться  с ними,
восторженно говорила Лиза, нам вон в Питер никак не выбраться, по соседству,
а он из другой страны!
     И  пока Сергей  с  трудом  продирал  глаза, Лиза, вся душистая, свежая,
словно  день  для нее начался  давно,  все  никак  не могла успокоиться. Что
говорить, приятно когда ради тебя летят Бог знает откуда. Не утратил  Витька
студенческой легкости, каким был,  таким и остался. Как в юности. Он и тогда
умел.

     С появлением Силина, худощавого, быстрого, кутерьма резко усилилась. То
он обнимался в прихожей  с Лизой, ну,  она стала  совершенно очаровательной,
как это он проглядел ее в свое время, потом вдруг на кухне вываливал на стол
разные деликатесы, а в комнате сувениры...
     Он  был  везде,  двигаясь  по  какой-то  своей,  неведомой  траектории,
расхаживал,  озираясь,  рассматривая все,  или вдруг останавливался,  словно
что-то  припоминая,  бросался к  сумке  и  оттуда  извлекал  еще  что-нибудь
сногсшибательное  - стереомагнитолу "Сони" или  кофемолку "Филипс".  Как Дед
Мороз.
     Он с ума сошел, такие подарки!
     Усмехался. Вам-вам... Попробуйте откажи-тесь. Обида на всю жизнь!
     Вероника  смотрела  расширенными  зрачками.  Где-то здесь,  поблизости,
витало  ее счастье. А  как насчет  завтрака?  Почему  не  чувствуется  запах
свежепомолотого кофе?  Где  замечательный деревенский творожок? Нет, сначала
шампанского  - в  честь встречи? Шампанское итальянское, тепловатое, но пить
можно.
     Сергей шел доставать фужеры.
     С  утра очень  даже  элегантно.  Лиза,  а слабо  мне  джинсы  подновить
утюжком? С  каких  это  пор, удивляясь  заграничным  нравам,  джинсы гладят?
Ничего,  хуже не  будет, Силин  решительно стягивал штаны. Халат? Да на что?
Майка все что нужно прикрывает. И действительно прикрывала, а из-под  в меру
волосатые, вполне пристойные Силинские ноги...
     Всем делалось  весело от такой негаданной свободы. Шумел душ  в ванной,
на кухне дурманяще пахло кофе. Кипела жизнь...
     Ну, рассказывайте, как вы тут без меня живете, требовал Силин, переводя
светлые отчаянные  глаза  с  одного  на другого,  и  тут  же,  снова  что-то
вспомнив,   срывался,   а    через   минуту   перед    Серге-ем   оказывался
микрокалькулятор с лист записной книжки. Сгодится, да?
     Сергей разводил руками.
     Глаза Вероники как стали большими, так и остались, лишь длинные ресницы
вздрагивали. И сидела тихо, как мышка, с застывшей  улыбкой. Потом примеряла
перед  зеркалом  небесного  цвета  свитерок,  смущалась:  это  мне? А  Силин
танцевал вокруг  и  удовлетворенно  хмыкал: смотри-ка,  в самый  раз, кто бы
подумал? И очень к лицу.
     Он был маг, добрый кудесник, извлекавший из небольшой сумки все новые и
новые дары, пока Лиза шутливо-сердито не прикрикнула на  него: он успокоится
наконец? Выпил  бы  кофе по-человечески! А он, кротко склонясь  головой к ее
плечу, обвил рукой. Уж как  он-то  рад, как рад, как он соскучился по ним по
всем. Сколько же  это он  в  стране не был? Кофе отличный, все замечательно,
пара телефонных звонков и - вперед. В большой загул. Они  как, не против? Он
иностранец, пусть показывают ему Москву, потом они дорого  и вкусно обедают,
срочно пусть узнают про какую-нибудь модную выставку, чтоб  ему, вернувшись,
было что рассказать. Или в театр.
     Чтоб как в юности...
     Силин  азартно  крутил  диск  телефона.   Есть  тут  одна   театральная
деятельница, он с ней там познакомился, жена гениального  режиссера,  она их
куда-нибудь обязательно сводит. К тому  же у нее авто, что тоже  неплохо, он
уже отвык от пеших прогулок. И тут же в трубку: салют, Ленок! Узнала? Ну да,
как всегда бегом,  проездом-пролетом, ночью отбывает, а  как она,  еще любит
его?
     Вроде  как  гости -  они,  а  Силин - хозяин,  энергичное,  добродушное
покровительство изливал он на них, сиротливых провинциалов.
     Вероника  в  новом  голубеньком свитерке  -  Силин  настоял,  чтобы  не
снимала,  ей  к  лицу,  -  помогала  Лизе  мыть  посуду.  Сергей   несколько
остолбенело  соображал,   чем  бы   эдаким  культурным  угостить  Силина:  в
Пушкинском  -  из  собрания  какого-то  коллекционера,  второстепенное,   на
Крымском - американец... Зачем Силину американец?  Разве что смутно знакомое
авангардистское в Доме медика, но тоже неизвестно, стоило ли?
     Силин  же был в полной боевой готовности. Прихорашивавшейся  у  зеркала
Лизе  -  ну  что,  двигаем?  - новую губную помаду,  щеку  для  благодарного
поцелуя, на вопросительные взгляды  хозяев сообщил: дама пока занята,  будем
звонить, а сейчас, если они не  возражают, на полчасика в  один дом, в самом
центре, деловой разговор, а  дальше уже решат. Ну что, москвичи, кто доведет
до Старомонетного переулка - будто сам не знал.

     Вергилием всерьез, от недосыпа, взялся быть Сергей. Действительно начал
выколупывать  из  памяти  скудные  сведения  по  истории  улиц,  по  которым
проходили. Москва плавилась от жары, несмотря на довольно раннее утро, Силин
вертел   головой,  громко  восторгаясь   привлекательностью   полуобнаженных
москвичек, оглядывался,  провожая очередную  красавицу демонстративно долгим
восхищенным взглядом.
     Лиза и Вероника неопределенно улыбались, почувствовав явный спад до сих
пор щедро изливавшег