провокации не поддавался. Если хочет, пусть  звонит  сам.  "А
если подойдет этот, ее муж?" - хмурится Макс. Ну и что - муж? Можно  по-
думать, что жене самого Макса не звонят разные знакомые. "Это другое де-
ло", - Макс мрачен, словно уже позвонил и действительно подошел муж.
   И все повторяется по новой.
   Ирина ему снится чуть ли не каждую ночь, он делится  со  мной,  а  я,
чтоб хоть как-то вывести его  из  этого  ступора,  предлагаю  позвонить.
Только чтоб он сам, а не я. Даже трубку снимаю  и  протягиваю  ему:  на,
звони!
   Макс задумчиво улыбается. Обязательный,  деловой  Макс,  на  которого
всегда можно положиться и который всегда выполняет свои обещания. Слегка
обрюзгший, с обозначившимся брюшком и залысинами на висках.
   Приятель, которому снится девушка его мечты.
   "Ну, хорошо, я ей позвоню, - говорит этот прожженный циник и ловелас.
- И что я ей скажу?" Пусть скажет, что она ему снится.
   "Ты посоветуешь! - Он кольцами пускает дым. - Да, она мне  снится,  и
что дальше? Что я могу ей предложить? Сходить в кино? В театр на  модную
премьеру? В ресторан? В консерваторию? Или на  ипподром?  Ты  же  знаешь
ее..." Я знаю. Но он же хотел просто повидаться,  просто  встретиться  -
скромно и неприхотливо. Посидеть поговорить. В ресторан,  конечно,  тоже
неплохо, чтоб "в лучшем виде" (он подозрительно  косится  на  меня),  но
можно и так, по-студенчески...
   "Ну..." - Макс старательно окутывается дымом.
   Он невозможен, этот старый хрыч, выживший из ума романтик, вся  жизнь
которого теперь уходит в сны. Мне жаль его. В конце концов, не такие  уж
мы старые...

   С Ириной и Ниной мы встретились, как и  договаривались,  возле  метро
"Маяковская". Когда-то, много лет назад, мы уже встречались здесь и  пе-
реулками, переулками большой шумной компанией шли к  дому  Макса,  тогда
все еще молодые, свободные и беспечные.
   Впрочем, обе девушки, решившиеся на вечер забыть, что они детные  ма-
тери семейств, выглядели вполне  сносно  -  и  не  скажешь,  что  прошло
столько лет, столько всего переменилось и вообще, если  честно,  будущее
позади. Если и не все, то, во всяком случае, большая его часть.
   Но сегодня мы не должны были думать об этом.
   Они и вправду были очень милы. Особенно Ирина,  немного  пополневшая,
но, как часто бывает, это только придавало ей еще больше женственности и
какой-то особой привлекательности. А хорошенькое ее личико,  зардевшееся
от моего неловкого комплимента, приняло совершенно то, прежнее, восхити-
тельное выражение девичьей застенчивости. Можно понять  Макса,  которому
она снится столько лет.
   Все складывалось как нельзя более удачно.
   У Макса, как в старину, на уик-энд образовалась пустая квартира  (его
уехали на дачу), а сам он ждал меня (мы созвонились), чтоб выпить пива и
расслабиться после напряженных трудовых будней. Про девушек, которые шли
сейчас вместе со мной по направлению к его дому, он не только  не  знал,
но даже и не догадывался. Отличный намечался сюрприз. Что ни  говори,  а
хоть какой-то просвет в нашей скучноватой, однообразной жизни.
   Мы шли теми же переулками, мимо Патриарших, где  когда-то  целовались
на скамейке, вспоминая булгаковских персонажей, девушки несли подаренные
бордовые, еще очень свежие тюльпаны, и сами они были как цветы  -  любо-
ваться и любоваться...
   Похоже, я сильно разволновался, к тому же впереди нас  ждали  изумле-
ние, растерянность, восторг и проч., и проч. Макс должен  быть  мне  век
благодарен.
   Я предвкушал... В самом деле, не каждый  день  удается  сделать  так,
чтобы по твоей воле сбылись чьи-то сны. Я чувствовал себя добрым волшеб-
ником, по мановению руки которого оживает прошлое. Мы  все  волновались,
как если бы шли на экзамен.
   Может, это и был экзамен?
   Для пущей неожиданности девушки спрятались, спустившись ниже на  один
пролет, и оттуда доносились их тихие смешки.
   Тс-с-с-с...
   Я надавил кнопку звонка.
   Медленно, очень медленно тянулись минуты...
   Я нажал еще, потом еще и еще... В ответ - ни шагов, ни щелчка  откры-
ваемого замка. Тишина. Не слышал он, что ли? Нет, это уж  вряд  ли.  Мой
трезвон поднял бы и мертвого. Значит, его не было, но как же? Мы же  до-
говорились! Если бы ему потребовалось куда-то срочно выйти, он наверняка
бы оставил записку. Я пошарил вокруг глазами - ничего! Никаких знаков...
   Вот это действительно сюрприз.
   Обескураженный, я спустился к девушкам.

   Макса не было.
   Я, понимаете ли, доставил ему на дом стог сена и лужайку, почти мате-
риализовал преследующий его сон, осуществил мечту идиота -  а  теперь  и
сам не был уверен, что не сплю. Неловко было смотреть на девушек, у  ко-
торых даже тюльпаны в руках как-то сразу пожухли и стали склоняться  до-
лу, увядая прямо на глазах.
   Где же ты, негодник?
   Скорей всего, ненадолго выскочил  за  хлебом  или  пивом,  пытался  я
объясниться, или чтоб с кем-нибудь встретиться по делу,  а  потом  снова
вернуться. Он ведь знал, что я его тут дожидаюсь. Просто  нужно  немного
подождать. Совсем чуть-чуть! Он будет возвращаться и увидит... увидит...
как во сне, как во многих своих самых заветных, самых волнующих снах.
   Впрочем, ничего другого нам и не оставалось. Только  ждать,  ждать  и
ждать. Из крошечной беседки на детской площадке, пустынной в  этот  суб-
ботний июньский вечер, хорошо просматривался подъезд Макса. В конце кон-
цов, никуда не денется.
   Я предложил откупорить шампанское,  предусмотрительно  захваченное  с
собой (представляю, как бы засуетился Макс, - не пивом же угощать  деву-
шек!), и выпить за встречу. Не сидеть же просто так, в ожидании  у  моря
погоды. Пусть Макс отлучается себе на здоровье, а мы пока выпьем. И  бе-
седка такая уютная, незагаженная, среди сильно  разросшихся,  затеняющих
ее кустов сирени, увы, уже отцветшей.  А  все-таки  приятно  встретиться
после стольких лет, нет разве?
   Неправильно, что мы так редко видимся. Несправедливо!
   Мы сделали по глотку (Ирина, помнится, любила именно такое, полуслад-
кое) - прямо из горлышка, как в старину. Мы вспомнили стог, лужайку, не-
бо, звезды, непаханую борозду и желтеющую ниву, шебуршание мышей и запах
осени, песни под гитару и вкус печеной картошки, мы глотнули еще  раз  и
другой - с полным доверием и симпатией друг к другу,  и  тогда  я  решил
все-таки еще раз подняться к Максу.
   Макс, сказал я сквозь обитую дерматином дверь, негромко, но тщательно
выговаривая каждое слово. Макс, сказал я с глубокой горечью, прошу тебя,
Макс, не делай глупостей! Мы же взрослые люди, Макс, ты сам потом будешь
раскаиваться и рвать на себе последние волосы, слышишь?
   Я уперся лбом в прохладный дерматин и  от  обиды  готов  был  распла-
каться, как маленький мальчик. В самом деле, для кого я старался?  Макс,
урод, сказал я с выстраданным чувством, это неприлично,  друзья  так  не
поступают! Ладно, Макс, пошутил - и будет. Мы тебе сюрприз, ты нам, твоя
взяла, открывай, скотина! Я двинул ногой в дверь -  со  злостью,  но  не
очень сильно, чтобы не будоражить соседей. Макс, будь мужчиной,  я  тебя
умоляю! Слышишь?..
   Девушки преданно ждали меня в беседке. На одном из столбиков было на-
искось вырезано перочинным ножиком: "Валя+Петя= ". Чему  это  равнялось,
видимо, то ли не уместилось, то ли резчик,  не  обделенный  эстетическим
чувством, нарочно умолчал. Для многозначительности.
   И шампанского осталось на донышке.
   Мы все-таки еще сидели, ожидая Макса и вспоминая разные забавные слу-
чаи из нашего общего прошлого, мы долго сидели, все еще не теряя  надеж-
ды, пока не стало смеркаться. В доме один за другим загорались огни,  но
в окне Макса по-прежнему было беспросветно темно. Так мы и сидели рядыш-
ком, касаясь друг друга плечами, девушки и я, в наивном  ожидании  этого
старого перечника Макса, преуспевающего менеджера и  тихого  пьяницы.  И
все это время я чувствовал, что на нас смотрят, очень даже  внимательно,
сквозь кусты сирени, сквозь сумрак, может, даже в бинокль. Что  нас  ви-
дят, как видит каждого из нас Господь Бог.
   Только все напрасно.
   А когда уходили, я напоследок быстро обернулся и, кажется, успел  за-
метить, как мелькнула в Максовом неосвещенном окне серая тень. И уже  не
оглядываясь больше, из-за спины показал туда, в окно  на  шестом  этаже,
кулак...
   Эх ты!..


   ПЕРЕУЛОК

   1

   На отца напали.
   Факт сам по себе фантастический: отец - и что бы на него!  Отец  нас-
только всесилен и могущественен, что по отношению к нему невозможна  ни-
какая агрессия. Он не то что неуязвим, но как бы по ту сторону.  Ему  не
надо защищаться, потому что на него не могут напасть. Всем известно, что
он - отец. Не имеет значения, что он щупленький и невысокого роста,  по-
тому что на самом деле он - безмерный, как безмерно небо или океан.
   Отец - это отец.
   И на него напали.
   Он появился совсем не такой, как обычно. Молчаливый, и руки  подраги-
вают.
   Непонятно, куда смотрит, и глаза  грустные,  задумчивые.  Щупленький,
хотя и безмерный. Узкоплечий. Не Шварценеггер...
   В соседнем переулке напали, где с одной стороны какой-то  научно-исс-
ледовательский институт, а с другой - глухая бетонная стена хлебозавода.
Глухой такой, темный переулок, как и все прочие переулки.
   Вечером лучше не ходить, особенно когда в институте кончается рабочий
день и гаснет свет.
   Отец между тем всегда там ходил, возвращаясь с работы,  и  никого  не
боялся, потому что отец и страх -  несовместимо.  Безмерность  не  знает
страха, потому что сама может внушать его. Отец ходил, и никогда ничего,
а тут...
   Он даже и не поздно шел, и  еще  не  совсем  темно  было.  Два  парня
навстречу, спокойно, мирно, и вдруг - ногой. С раскрута. Без  предупреж-
дения. В полном молчании. И второй - тоже ногой. Прямо. И тоже в  полном
молчании, словно бы они оба, здоровые такие, - немые. Оттого что молча -
еще неожиданней.
   Вдвоем - на одного.
   На отца!
   Только не на того напали. От одного удара отец уклонился, по  инерции
парня закрутило, а ногу второго он перехватил и вверх сильно дернул, от-
чего тот повалился, как столб, не ожидая такого отпора, а потом отец уже
побежал. Не очень быстро побежал, чтобы дыхание сохранить и успеть  раз-
вернуться, если станут его догонять. Чтобы лицом к лицу.
   С достоинством, хотя и побежал. Словно вовсе и не  убегал,  а  просто
хотел выбраться на более оживленное место. Чтобы не забили насмерть (это
отца-то!) и к бетонной стене не прислонили.
   Чтобы поближе к людям.
   Он, может, даже вовсе и не бежал, а  уходил,  только  быстрым  шагом.
Трудно представить, как если бы лев убегал от зайца или морской  свинки.
Или даже от двух морских свинок. Нет, отец просто шел быстрым шагом,  не
оборачиваясь, спеша с работы домой, к ужину, а те вначале за ним  погна-
лись, но потом почему-то передумали и отстали. Может,  испугались  отца.
Он уходил, а они за ним гнались и не догнали.
   Он боком немного удалялся, а они все отставали и отставали.
   Может, тот, кого отец так ловко свалил, травмировался, а может, сооб-
разили, что лучше не связываться, потому что не просто же так  все  неу-
дачно у них вышло и отец исчезает, оставляя им фунт презрения.  Даже  не
оглядывается.
   Брезгливо не смотрит в их сторону.
   Такой он был - отец! И что с того, что у него руки нервно потом  под-
рагивали, а возле правого глаза жилка пульсировала, и взгляд печальный и
задумчивый, и сам, щупленький, ссутулился...
   Пусть знают!

   2 Потом сыновья просят, умоляют отца еще раз показать, как все  было.
Как он здорово тех... Парни, значит, стояли или, верней, шли  навстречу.
Один, значит, ногой, с раскрутом, а другой, без раскрута, прямой от  се-
бя... Так, да?
   Отец расставляет обоих, старшего и младшего: он как  бы  движется  по
тротуару навстречу этим крутым, в джинсе, и они  ему  навстречу,  совсем
уже близко, почти рядом, и тут один из них (старший) делает типа фуэте -
довольно высоко, но медленно задирает ногу (правую) и  как  бы  касается
отца. Верней, чуть не касается, потому что  отец  ловко  успевает  укло-
ниться, и пока старший вертится, одновременно балансируя, чтобы удержать
равновесие, отец демонстрирует уход-уклон от удара младшего (согнутой  в
колене ногой от себя), ногу подхватывает и рывком поднимает...
   Толчок.
   Младший тяжело валится на крестец (больно), но  на  лице  у  него  не
столько боль, сколько восхищение.
   Конечно, все замедленно, все не по-настоящему, хотя и  очень  похоже,
все с улыбкой, и если младшенький слегка ушибает себе  крестец,  то  это
еще раз подтверждает отцовскую бойцовскую сноровку.
   Молодчина батя!
   Вроде как из безмерности, из разверзшихся небес грянула  молния  -  и
повергла.
   Справедливость восстановлена... Правда, не совсем молния. Но  ведь  -
победа.
   По-бе-да!
   Иногда они меняются местами, и тогда уже кто-нибудь из сыновей, стар-
ший или младший, выступает в роли как бы ничего не подозревающего  отца,
идущего по пустынному переулку, а отец становится одним из  тех  парней,
что на него напали, и вся сценка разыгрывается с самого  начала.  Каждое
движение повторяется вновь и вновь, словно они  пытаются  постичь  некий
тайный смысл.
   Вернее, смысл всей этой невозможной, немыслимой, фантастической ситу-
ации.
   Дело в том, что все произошло очень быстро  и  неожиданно,  объясняет
отец, он даже не успел испугаться и действовал абсолютно бессознательно,
подчиняясь инстинкту самосохранения. Либо пан, либо пропал... И те  пар-
ни, конечно, тоже не ожидали, что все получится вовсе не  так,  как  они
задумали или предполагали, - ведь отец был один и с виду  щупленький,  к
тому же и немолодой.
   Откуда им было знать, что это - отец?
   Почему-то сыновьям хочется еще и еще раз проиграть всю ситуацию: что-
бы отец шел и они ему навстречу...  А  вдруг  что-нибудь  похожее?  Ведь
всегда что-то происходит, и если уж с отцом, то с ними и подавно. Никог-
да нельзя знать наверняка, что тебя ждет.
   И никто не знает.

   3 И вот наступает вечер, ноябрьский, темный, тревожный,  а  отца  все
нет и нет (где-то задерживается), и мать посылает сыновей,  старшенького
и младшенького, встретить его, потому что наверняка  тот  будет  возвра-
щаться своим любимым переулком, несмотря на темень и недавний неприятный
случай.
   Отец полагает, что раз уже было, то больше никогда  не  повторится  -
мол, в одно место два раза не стреляют.
   Может, так и есть, но спокойней, если все-таки ребята сходят и подож-
дут его там, в переулке, а потом вместе вернутся. Парни оба крепкие, на-
качанные, что старший, что младший, пусть сходят. А если отец вдруг  ре-
шит пойти кружным, более длинным путем - по  освещенной  улице,  то  они
просто разминутся, и все.
   Не потеряются...
   Переулок и впрямь малопривлекательный - темный,  пустынный:  с  одной
стороны тоскливая бетонная стена хлебозавода с натянутой поверх нее  ко-
лючей проволокой, с другой - уже погасшие окна научно-исследовательского
института. Глухое такое место, неприятное, где если  ходить,  то  только
днем и по рабочим дням, когда люди. А так никто ничего не услышит  и  не
увидит.
   Братья стоят в темноте, лишь чуть-чуть прореженной  одиноким  фонарем
возле входа в институт. Они ждут. Раньше отец их опекал, раньше  он  был
защитой и подмогой, а теперь они сами готовы грудью встать за него,  они
выше и сильнее (хотя отец все равно отец), они чувствуют свою мощь...
   Мышцы их, накачанные регулярными  упражнениями,  отжимами  и  гирями,
тоскуют под одеждой, томятся по напряжению и действию. Отвага чуть  кру-
жит голову. Им спокойно в этом переулке, где всего несколько месяцев на-
зад их отец так классно обставил двух негодяев. Правда, в последний  миг
он все-таки побежал, а бегущий человек - почти побежденный человек.  Че-
ловек испугавшийся.
   На самом деле ему надо было подскочить к упавшему и пнуть того  тупым
носком тяжелого ботинка, а потом уже расправиться  с  другим.  Последнее
слово нужно оставлять за собой - тогда ты  действительно  король.  Таков
закон. А бежать (как бы ни бежать - с достоинством ли, боком,  оглядыва-
ясь или не оглядываясь) - все равно потерять лицо. Обнаружить свой страх
и свою слабость. Не исключено, что те парни сочли отца трусом, хотя их и
было двое и они были сильнее.
   Братья представляют себе, как это было. И тогда  младшенький,  всегда
щедрый на выдумку, предлагает отца разыграть, как бы все  повторив,  что
уже не раз репетировали, только теперь здесь, где все когда-то  и  прои-
зошло.
   В переулке.
   Шаги издали, быстрые, ближе и ближе, похожие на  отцовские.  Какой-то
человек (отец) спешит, и они, переглянувшись, трогаются  ему  навстречу.
Все короче разделяющее их пространство. Когда тень  приближается  вплот-
ную, почти поравнявшись, их то ли не замечая, то ли  не  узнавая,  стар-
шенький вдруг быстро и резко, с раскрута, бьет высоко поднятой ногой.
   У него получается.
   Удар мощный и, главное, точный, с глухим таким призвуком, за  которым
следует шелестящий, нежный звук падения. Младшенький подскакивает и  до-
бавляет, уже по лежащему.
   Человек не поднимается, а так и лежит темнеющей грудой возле бетонной
стены.
   Неподвижно.
   Словно из безмерности выпадает  человек  и,  пролетев  некое  беспре-
дельное расстояние до земли, шмякается с тяжелым глухим плюхом прямо  на
асфальт рядом с бетонной стеной хлебозавода.
   Еще не совсем понимая, что произошло,  братья,  старшенький  и  млад-
шенький, вдруг резко поворачиваются и срываются с места, как при выстре-
ле стартового пистолета. Они бегут очень быстро, перебирая слегка обмяк-
шими крепкими молодыми ногами, - к повороту, к арке, к своему  двору,  к
дому, к подъезду.
   Они бегут так, как будто за ними кто-то гонится, хотя никто не гонит-
ся (сзади тишина). В груди у обоих, несмотря на тренированность, ухает и
хрипит.
   А позади - тишина и только черное длинное жерло переулка.
   Никто за ними не гонится.


   ПРИСЛУШИВАЮЩИЙСЯ

   Кем-кем, а меломаном Ч. вряд ли можно было назвать. Послушать  музыку
- это конечно, кто ж против (особенно по  настроению),  как  всякий  ма-
ло-мальски культурный человек. Но не так чтоб регулярно  или  тем  более
обивать пороги разных концертных залов  в  надежде  на  лишний  билетик.
Честно говоря, он бы и не отличил хорошего исполнителя от не очень хоро-
шего и даже плохого, потому что музыка и есть музыка, а тонкости и нюан-
сы - это для эстетов и ценителей.
   Для знатоков. На что он вовсе и не претендовал.
   Музыка существовала где-то рядом, целый огромный мир,  как,  впрочем,
литература, или кино, или театр, или живопись, все это было как бы  нес-
колько отдельно, куда можно временно погрузиться. Нырнуть,  чтобы  потом
вынырнуть и жить обычным, самым банальным образом.
   Но возможно, что и не вынырнуть, и тогда с человеком что-то  происхо-
дит, заметное даже невооруженным глазом.
   То человек как человек, а то вдруг смотрит - и не видит, ходит и рас-
качивается в такт, руками и ногами, и даже головой подергивает, или  ру-
кой помахивает, словно дирижирует, или заговариваться начинает,  называя
себя почему-то Родионом Романовичем либо Львом Николаевичем. Или о  себе
внезапно и пугающе в третьем лице: "он улыбнулся", "тут он встал",  "все
в нем напряглось"... Причем и в самом деле улыбается, встает, и что нап-
рягается - тоже можно предположить.
   Выпадает человек.
   Однако даже не будучи меломаном, Ч. тем не менее был зачарован. И сам
чувствовал эти чары, но не как меломан, а иначе. Магическое действие му-
зыки ему тоже приоткрывалось, но, как ни странно, не на концертах  и  не
при прослушивании пластинок, а тем более радио. Тут  он  бывал  довольно
равнодушен. Ему надо было погружаться (духовно), а его выталкивало. Вол-
ны набегали, глубина совсем близко, а он,  бедный,  бился  на  отмели  и
только жабрами судорожно шевелил, завистливо поглядывая на тех, кто,  по
соседству, млел с полуприкрытыми