.
     Солнце поднимается - жары набирает.
     Подключился и четвертый пост, и  предупредитель.  На  трех  постах  уже
можно грубо прикидывать - хоть из какого квадрата бьет.
     От начала работы у центральной дежурят двое линейных: бежать по  линии,
какую перебьют - сращивать. А от каждого поста - бегут навстречу, так что на
один перебив два человека, никогда не знаешь, ближе куда.  Починка  линий  -
всего и опасней: ты открыт и в рост, как ни гнись, а при налете - шлепайся к
земле. Когда огневого налета в зримости нет - дежурный линейный и сам бежит,
дело знает. А при горючей крайности - кто-то должен решить и  послать.  Если
Овсянников здесь - то он, а нет - так  я.  Но  по  смыслу  работы  -  и  без
офицеров, сержант от центрального прибора сам гонит, он отвечает: не  хватит
звукопостов, не засечем - может быть больше урона. А каждый такой гон  может
стоить линейному жизни, уже потеряли мы так Климанского.  А  как  раз  когда
порывы, когда снаряды летят - тогда-то и засечка нужна.
     Сейчас - Андреяшин, вот, дежурит. Сел на  землю,  спиной  об  кирпичную
арку. Проворный смугленыш, невысокий, уши маленькие. Только-только взятый, с
25го года. Я прохожу - вскочил.
     - Сиди, не навстаешься!
     Но, уже вставши, сверкает темными просящими глазами:
     - Таащ старштенант! А вы меня в Орле часа на три отпустите?
     Он - из Орла. Рос беспризорником, а какой  старательный  в  деле.  Хоть
бессемейный, а есть же и ему в Орле кого повидать, поискать.
     - Еще, Ваня, до Орла добраться. Погоди.
     - А - когда дойдем? Я - нагоню, нагоню вас, не сомневайтесь!
     - Отпущу, ладно. Да может - и надольше. Неужели ж мы в Орле не постоим?
     - И бурловский! - из погреба кричат навстречу мне.
     Крайний левый! Теперь мы - в комплекте.
     Дугин руки потирает:
     - О то розвага! Ве-се-ло!
     Отдается ему из глубины:
     - Хорошая у вас весельба.
     Ну, теперь не пропадем, засекаем. Привязку бы. (До  привязки  посты  на
планшете поставлены пока грубо, как наметили их по карте.)
     На передовой - толченый гуд перестрельной свалки. Но  -  всплесками.  И
если артиллерийский выстрел попадает в промежуток - то мы его берем.
     У Исакова - каша готова. Побежала посменно центральная с котелками.
     А в воздухе - зачастили, закрылили и наши, и немцы - но  наших  больше!
Схватки не видно, те и другие клюют по передовым. Там - большая стычка, и по
земле взрывы отдаются, вот и засекай.
     Емельянов с предупредителя:
     - Пока сидим с пехотой, своего не отрыли, не дают. И  покрывать  нечем.
Пташинского - как не поцарапало? - пуля погон сорвала.
     Пташинский, его сменщик на предупредителе, - ясный  юноша,  светлоокий,
очень отчетливый в бою.
     Все-таки две цели мы пока нащупали, уже и пятью постами - 415ю и  416ю.
Наша задача - координаты; калибр  -  это  уж  по  ушному  навыку,  да  и  по
дальности можно догадаться.
     Из бригады донимают:
     - Вот сейчас по Архангельскому - (это там  со  штабом  рядом)  -  какая
стреляла?
     - От Золотарева-третьего, 415я.
     - Давайте координаты!
     - Без привязки - пока не точно...
     Отвечают матом.
     Дошагал Овсянников с постов, километров десять круганул.  Пошли  с  ним
хватнуть горячего. Сели на лежачую липу.
     Простодушного Овсянникова, да с  его  владимирским  говорком,  -  люблю
братски. Курсы при училище проходили вместе, но  сдружились,  когда  в  одну
батарею попали. На Северо-Западном,  в  последний  час  перед  ледоходом  на
Ловати, он сильно выручил батарею, переправил  без  облома.  Или  тот  хутор
Гримовский нас скрестил - весь выжженный, одни печные трубы стоят, и немцами
с колокольни насквозь просматривается. Центральная вот так же в погребке,  а
мы с ним сидим на земле, ноги в щель, между нами - котелок общий.  Так  пока
этот суп с тушенкой дохлебали - трижды в  щель  спрыгивали  от  обстрела,  а
котелок наверху оставался. Вылезем - и опять ложками таскаем.
     Тут-то, за нашим склоном, Желябугские Выселки  немцу  прямо  не  видны,
только с воздуха. Кручу махорочную цыгарку, а  Виктор  и  вообще  не  курит.
Рассказывает, как и где посты поправил. Кого,  по  пути  идучи,  видел,  где
какие части стоят. В Моховом у  немцев  виден  сильный  пожар,  что-то  наши
подожгли.
     - Натя-агивают. Будем дальше толкать, не задержимся.
     Не докурил я, как слева, от главной сюда дороги  -  колыхаются  к  нам,
переваливаются на ухабинках - много их! Да это - "катюши"!
     Восемь машин полнозаряженных, дивизион, они иначе не ездят. Сюда, сюда.
Не наугад - высмотрел им кто-то площадку заранее. И становятся все  восьмеро
в ряд, и жерла - поднимаются на немцев. От нас - двадцать  метров,  в  такой
близи и мы их в стрельбе не видели. Но знаем:  точно  сзади  стоять  нельзя,
вбок  подались.  И  своим  -  рукой  отмахиваю,  предупреждаю,  все  вылезли
лупиться.
     Залп! Начинается с крайней - но быстро переходит по строю, по строю,  и
еще первая не кончила - стреляет и восьмая! Да "стреляют"  -  не  то  слово.
Непрерывный, змееподобный! - нет, горынычеподобный оглушающий шип. Назад  от
каждой - огненные косые столбы, уходят в землю, выжигая нацело, что  растет,
и воздух, и почву, - а вперед и вверх полетели десятками, еще  тут,  вблизи,
зримые мины -  а  дальше  их  не  различишь,  пока  огненными  опахалами  не
разольются по немецким  окопам.  Ах,  силища!  Ах,  чудища!  (В  погребе  от
катюшиного шипа бабы замерли насмерть.)
     А крайняя машина едва отстрелялась - поворачивает на отъезд. И  вторая.
И третья... И все восемь уехали так же стремительно, как появились, и только
еще видим, как переколыхиваются по ухабам дороги их освобожденные  наводящие
рельсы.
     - Ну, щас сюда по нам жарнет! - кто-то из наших.
     Да и не жарнет. Знают же немцы, что "катюши" мигом уезжают.
     Идем с Овсянниковым досиживать на липе.
     Чуть передых - мысли лезут пошире.
     - Да! - мечтаю. - Вот рванем еще, рванем - и какая ж пружина  отдаст  в
Европе, сжатая, а? После такой войны не может не быть  революции,  а?..  это
прямо из Ленина. И война так называемая отечественная  -  да  превратится  в
войну революционную?
     Овсянников смотрит мирно. Помалкивает. С тех пор, как он нашел у немцев
бензинный порошок, - уже не верит, как пишут в газетах,  что  немцы  вот-вот
без горючего остановятся. А беспокой у него - о предупредителе:
     - Им там - головы не высунуть, не то что кипятку. - Окает: -  Плохо  им
там. Посмотримте по карте: на сколько я могу перенести их вбок? назад? Я  их
быстро перетяну, даже без отключки.
     Померили циркулем. Метров на триста-четыреста можно.
     Пошел - шагастый, неутомимый.
     А Митька Петрыкин, вижу, ладит, как бы ему в  пруду  искупаться.  Зовет
свободных вычислителей, те щели роют.
     А вот и притянули к нам: справа - от 2го дивизиона,  слева  -  от  3го.
Вкапывают свою подводку и они. Наша центральная станция, по проводам, -  как
важный штаб, во все стороны лучами. В погреб втиснулись  теперь  и  они  все
трое, на чурбачки, а телефоны уж на коленях.
     И сразу - меня к телефону. Из 3го, комбат 8й Толочков. Нравится он  мне
здорово. Ростом  невысок,  отчаянный,  и  работе  отдается  сноровисто,  все
забывает. Хорошо с ним стрелять.
     - Цели, цели давай! Скучаю.
     - Ну подожди, скоро будут. Ждем привязки. Вот 418ю щупаем.
     Без звуковой разведки - артиллерийскую цель и найдешь редко:  только  в
притемке, по вспышке, прямым наблюдением - и если позиция орудия открытая.
     И из 2го дивизиона - сразу же мне трубку. По голосу слышу - сам комдив,
майор Боев.
     - Саша, у нас серьезная работа сегодня, не подведи.
     - Сейчас продиктуем несколько, но пока без привязки.
     - Все равно давай. А вот что: вечерком приходи ко мне в домик.
     В штаб дивизиона, значит.
     - А что?
     - Там увидишь.
     Я, было, наружу - а сюда, по ступенькам Юра Куклин почти бегом. И  сует
мне лист - со всеми нашими координатами.
     - Если постоите - еще уточним.
     - Спасибо, ладно. - И сразу передаю планшетисту Накапкину.
     Он тут же набирает измерителем с точностью до  метра  по  металлической
косоразлинованной угломерной линейке -  и  на  планшете  с  крупной  голубой
километровой  сеткой  откладывает  икс  и  игрек  для  каждого   звукопоста,
исправляет прежние временные.
     Теперь - заново соединяет точки постов прямыми, заново перпендикуляры к
ним, а от них заново - ведет лучи на цели. Начиная с 415й  все  цели  теперь
пошли на новую откладку.
     По ленте центрального прибора для  каждого  звукоприемника  течет  своя
чернильная прямая. Там, на посту,  колыханье  мембраны  отдается  здесь,  на
ленте, вздрогами записи. По  разнице  соответственных  вздрогов  у  соседних
приемников и рассчитывается направленье луча  на  планшете.  И  в  идеальных
условиях, как ночью и в холодную сырость, эти три-четыре луча все сходятся в
одну точку: то и есть - место вражеского орудия, диктуй его на наши огневые!
     Но когда много звуковых помех да еще  эта,  от  зноя,  отгибающая  звук
инверсия -  то  все  звуковое  колебание  расплывчато,  искажено  или  слабо
выражено, момент вздрога нечеткий, откуда считать? А не так угадаешь отсчеты
- не так пойдут и лучи на планшете. И желанной точки - нету,  растянулась  в
длинный треугольник. Ищи-свищи.
     Кажется, так и сейчас. Ботнев нависает над Накапкиным, хмурится.
     С Ботневым - тоже у нас немало за плечами. Шли,  как  обычно,  на  двух
машинах. К назначенному месту не проехать иначе, как по  этому  проселку  на
Белоусово. Но стоп: воткнут у дороги шестик с надписью: "Возможны мины".  Да
блекло и написано как-то. А на боковые дороги переезжать -  далеко  отводят,
даже прочь. Э-э-эх, была не была, русский авось. На полуторке Пашанина - рву
вперед! Ногами давишь в пол - как бы удержать,  чтоб  мина  не  взметнулась,
глазами сверлишь дорогу вперед: вот не  под  этой  кочкой?  вот  не  в  этой
разрыхленке? Прокатили метров триста -  слышим  сзади  взрыв.  Остановились,
выскочили, противотанковая пешему не  опасна,  смотрим  назад:  у  ляховской
машины сорвало правое колесо, крыло, но остальное цело, и Ляхов, и в  кузове
бойцы - только Ботнев, с его стороны взорвалось,  -  тоже  цел,  но  куда-то
бежит, бежит по  холмику  вверх.  И  там  очнулся  в  одичалом  непонимании,
полуконтуженный.  (Но  первая  машина  и  дальше  прошла,  достигла   места;
остальное, что надо, донесли на руках.)
     Не-ет, треугольник порядочный. Где-то, где-то там 415я, а не дается.  А
она явно - ста-пятидесяти, и не одиночное орудие. И - дальше надо ловить, но
и из записей, взятых, суметь же высосать. Утыкаюсь в ленты 415й.
     По размытым началам - отсчетов не  взять,  но  искать  какой  другой  -
пичок, изгиб? - и взять отсчеты по ним?
     На местных тут, в подвале, мы даже не смотрим, иногда прикрикнем,  чтоб
не галдели. А вот мальчишка, лет десяти, опять к ступенькам пробирается.
     - Ты куда?
     - Смотреть. - Лицо решительное.
     - А огневой налет, знаешь такой? Не успеешь оглянуться - осколком  тебя
продырявит. В каком ты классе?
     - Ни в каком, - втянул воздух носом.
     - А почему?
     Война - нечего и объяснять, пустой вопрос. Но мальчик хмуро объясняет:
     - Когда немцы пришли - я все свои учебники в землю закопал. - Отчаянное
лицо. - И не хочу при них учиться.
     И видно: как ненавидит их.
     - И все два года так?
     Шморгнул:
     - Теперь выкопаю.
     Чуть отвернулись от него - а он по полу, на четвереньках, под  столиком
вычислителя пролез - и выскочил в свою деревню.
     Меня - к телефону. Помощник начальника штаба бригады нетерпеливо:
     - Какая цель от Золотарева бьет, дайте цель!
     Да я же ее и ищу, дайте  подумать.  Мне  бы  легче  -  ткнуть  иглой  в
планшет, они десяток снарядов сбросят и успокоятся.  А  при  новом  обстреле
сказать - это, мол, новая цель. Но не буду ж я так.
     Который раз объясняю  ему  про  помехи,  про  самолеты,  про  инверсию.
Потерпите, работаем.
     А меня - к другому телефону. Из 3го дивизиона, начальник штаба. Тот  же
вопрос и с тем же нетерпением.
     Этого, капитана Лавриненку, я хорошо  узнал.  Хитрый  хохол.  Один  раз
зовет пристреливать: кладем  первый  снаряд,  корректируйте.  -  Сообщаю  им
разрыв: теперь надо левей  двести  метров  и  дальше  полтораста.  -  Кладем
второй, засекайте. - Нету разрыва. - Как может быть нету? мы  выстрелили.  -
Ах, вон что: записали мы разрыв, но на полкилометра правей. Куда ж  это?  Вы
там пьяные, что ли? - Ворчит: - Да,  тут  ошиблись  немножко,  ну  засекайте
дальше. - И с одного же раза не поверил. Другой раз скрытно дал связь и к 1й
звукобатарее, моя 2я, и обеим сепаратно: засекайте пристрелку! И - опять  же
сошлось у двух батарей. Теперь-то верит. Но вот теребит: когда ж координаты?
     Да, кладет тяжелая, ста-пятидесяти, разрывы  левее  нас,  между  штабом
бригады и штабом 3го - она и есть, наверно, 415я, но такой бой гудит,  и  по
переднему краю и от двух артиллерий - не возьмешь: при каждой  засечке  цель
на планшете ускользает куда-то, треугольник расплывается по-новому.
     То и дело предупредитель запускает ленту.  Одной  неудачной  сброшенной
ленты ворох покрыл Дугину все ноги по колена. Уже большую катушку сменили.
     А надо - кому-то поспать в черед. Федя, иди в избу,  поспи.  А  я  пока
буду здесь, догрызать 415ю.
     Енько с двумя трубками на голове, а  балагур.  Доглядел:  там,  глубже,
какая ж девушка прелестная сидит.
     - А тебя, красуля, как звать?
     Кудряшки светлые с одного боку на лоб. И живоглазка:
     - Искитея.
     - Это почему ж такое?
     Старуха с ней рядом:
     - Какое батюшка дал. А мы ее - Искоркой.
     - И сколько ж тебе?
     - Двадцать, - с задором.
     - И не замужем??
     - Война-а, - старуха отклоняет за молодую. - Какое замужество.
     Енько - чуть из трубки не пропустил, одну с уха отцепляет мне:
     - Лейтенант Овсянников.
     Сообщает Виктор с предупредителя. Ползком пришлось. Перетащил их  назад
немного. Тут два камня изрядных,  за  ними  траншейку  роем.  Но  все  равно
горячее место.
     - А вообще?
     -  А  вообще:  справа  на  Подмаслово,  наши  танки  два  раза  ходили.
Вклинились, но пока стоят. По ним сильно лупят.
     - Ну ладно, хватит с тебя. Возвращайся,  да  отдохни.  Еще  ночь  какая
будет.
     - Нет, еще с ними побуду.
     Все-таки, других целей мал-помалу набирается. Прямо чтобы в  точку-  ни
одной. Но по каким треугольник небольшой -  колем  в  его  центр  тяжести  и
диктуем координаты обоим дивизионам. А 415ю - каждый раз по-новому разносит,
не дается.
     А эта Искорка - тоже непоседа, пробирается на  выход.  Платье  в  поясе
узко перехвачено, а выше, ниже - в полноте.
     - Ты - куда?
     - А посмотреть, чего там у нас разобрато. Все хозяйство порушат.
     - Да кто ж это?
     - Ну да! И ваши кур лавят, - глазами стреляет.
     - А где ваша изба?
     Легкой рукой взмахнула, как в танце:
     - А по этому порядку крайняя, к лозинам.
     - Так это далеко, - удерживаю за локоть.
     - А чего ж делать?
     - Ну, берегись. Если подлетает -  сразу  наземь  грохайся.  Еще  приду-
проверю, цела ты там?
     Порх, порх, вертляночка, по ступенькам - убежала.
     Изводим  ленту.  Слитный  гул  в  небе,  наших  и  ваших.  Ах,   рычат,
извизгивают, на воздушных изворотах, кому достанется. И еще друг по другу из
пулеметов.
     Сверху, от входа, истошно:
     - Где ваш комбат?
     И наш дежурный линейный - сюда, в лестницу:
     - Товарищ старший лейтенант! Вас спрашивают.
     Поднимаюсь.
     Стоит по-штабному чистенький сержант, автомат с  плеча  дулом  вниз,  а
проворный, и впопыхах:
     - Таащ стартенан! Вас - комбриг вызывает! Срочно!
     - Где? Куда?
     - Срочно! Бежимте, доведу!
     И что ж? Бежим. Вприпуск. Пистолет шлепает по бедру, придерживаю.
     Через все ухабы отводка  проселочной  к  Выселкам.  Во-он  виллис-козел
стоит на открытой дороге. Подъехать не мог? Или он это мне в проучку? Бежим.
     Подбегаем. Сидит жгуче-черный полковник Айруметов.
     Докладываюсь, рука к виску.
     Испепеляя меня черным взором:
     - Командир батареи! За такую работу отправлю в штрафной батальон!!
     Так и обжег. За что?.. А и - отправит, у нас это быстро.
     Руки по швам, бормочу про  атмосферную  инверсию.  (Да  никогда  им  не
принять! - и зачем им что понимать?) А на  постороннюю  стрельбу  вздорно  и
ссылаться: боевой работе - и никогда не миновать всех шумов.
     Слегка отпустил от грозности и усмехнулся:
     - А бриться - надо, старший лейтенант, даже и в бою.
     Еще б чего сказал? но откуда ни возьмись - вывернулись поверх леска два
одномоторных Юнкерса. И как им не  увидеть  одинокий  виллис  на  дороге,  а
значит - начальство? Да! Закрутил, пошел на пикировку!
     А тот связной - уже  в  козле  сзади.  А  зоркий  шофер,  не  дожидаясь
комбригова решения - раз-во-рот! раз-во-рот!
     Так и не договорил полковник.
     А первый Юнкерс - уже в пике. И, всегда у него: передние колеса  -  как
когти, на тебя выпущенные, бомбу - как из клюва каплю выранивает. (А  потом,
выходя из пике - как спину изогнет, аж дрожит от восторга.)
     Отпущен? - бегу и я к себе. И - хлоп в углубинку.
     Позади - взр-р-ыв!! Оглушение!
     Высунулся, изогнулся: виллис у-дул! у-драпал, во взмете дорожной пыли!
     Но - второй? Второй Юнкерс - продолжил начатый круг -  и  прямо  же  на
меня? Да ведь смекает: у виллиса стоял - тоже не рядовой? Или  с  досады,  в
отместку?
     Думать некогда, бежать поздно - и смотреть кверху  сил  нет.  Хлопнулся
опять в углубину, лицом в землю - чем бы голову прикрыть? хоть кистями  рук.
Неужели ж - вот здесь?.. вот так случайно и глупо?
     Гр-р-ро-охот! И - гарь! Гарью - сильно! И - землей присыпало.
     Цел?? Они-таки часто  промахиваются.  Шум  в  голове  страшный,  дурная
голова.
     Бежать! бежать, спотыкаясь по чертовым  этим  ухабинам.  Да  еще  -  на
подъем.
     Как бы и Выселки не разбомбили, а у нас тут  все  линии  веером.  Да  и
погреб ли выдержит?
     Нет,  отвязались  Юнкерсы:  там,  наверху,  своя  разыгрывается  жизнь,
гоняются друг за другом, небу становится не до земли.
     А от слитного такого гула - и вовсе ничего не запишешь. Иди в штрафбат.
     Соседняя батарея семидесяти-шести - снимается из Выселок,  перетягивают
ее вперед, пожарче.
     Ох, и гудит же в голове. Голова - как распухла, налилась. Да и сама  же
собой: ото всего напряженья этих дней, оттого, что в сутках не  24  часа,  а
240.
     Но  сверх  всех  бессонниц  и  растет  в  тебе  какое-то   сверхсильное
настроение, шагающее через самого себя, - и  даже  легкоподвижное,  крылатое
состояние.
     - Михаил Лонгиныч, отдайте мне все ленты по 415й, я сам буду искать,  а
вы - остальные.
     Послал Митьку принести мне мой складной столик, еще есть, сверхштатный.
Поставил его близ погреба, в тенечек под ракитой.
     - Табуретку найди, из какой избы.
     Притащил мигом.
     Сижу, разбираюсь в лентах. Думаю.
     Уставный прием: снимать  отсчеты  по  началу  первого  вздрога  каждого
звукопоста.  Но  когда  начала  размыты,  не  исправишь,  -   научились   мы
по-разному. Можно  сравнивать  пики  колебаний  -  первый  максимум,  второй
максимум. Или, напротив, минимум. Или вообще искать по всем пяти  колебаниям
однохарактерные места, изгибы малые - и снимать отсчеты по этим местам.
     Делаю так, делаю этак, - а Митька таскает ленты в погреб, на обработку.
Когда треугольник в пересечениях уменьшается - Накапкин зовет меня  смотреть
планшет.
     Между тем 2й дивизион требует от нас корректировки. Близко справа стали
ухать пушки 4й и 5й батареи.
     Мы, сколько разбираем, выделяем их разрывы из других  шумов  и  диктуем
координаты. Они доворачивают - мы опять проверяем.
     С 5й батареей Мягкова все ж  умудрились  пристрелять  и  покрыть