Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
а первой странице книги декларируется ее подлинность. Приведем этот
любопытный документ. "Из Протокола Президиума Центрального Исполнительного
Комитета СССР. От 5 сентября 1924 года.
§17. О награждении орденом Красного Знамени группы работников ОГПУ.
Принимая во внимание успешное завершение, упорную работу и проявление
полной преданности делу, в связи с исполнением трудных и сложных заданий
ОГПУ... Президиум ЦИК Союза ССР постановляет: Наградить орденом Красного
Знамени тт. Менжинского В. Р., Федорова А. П., Сыроежкина Г. С., Демиденко
Н. И., Пузицкого Р. В. и Пиляра Р. А.
Председатель Президиума ЦИК СССР М. Калинин.
Секретарь А. Енукидзе".
Почему били в литавры? ОГПУ создало фальшиво-подпольную организацию
"Л.Д.", и той удалось заманить в Россию неуловимого Бориса Савинкова.
Это была, как известно, удавшаяся провокация. Заманили и -- убили.
Восторг автора не знает пределов. Он раскрывает и подноготную.
Феликс Дзержинский рассказывает: "Когда Владимир Ильич был еще здоров,
я однажды рассказал ему о нашем замысле выманить Савинкова из-за границы...
Владимир Ильич к нашему замыслу отнесся одобрительно, но сказал, что это
будет такая крупная игра, проиграть которую непозволительно". На заседание
привлечен Луначарский, -- замечает автор, чтоб никто не сомневался: с самого
начала чекисты и литераторы шли в одном строю...
О чем мечтает чекист Сыроежкин, простодушный, слепо верящий партии
богатырь: "Знаешь, я бы что сделал? Я бы о смерти Ильича не объявлял. Нашел
бы похожего человека и, когда выхода нет, показывал бы его".
Словом, чекистская "подпольная" организация свое дело сделала.
Наворотила горы лжи. Савинков с ближайшими друзьями отправляется на подводах
до Минска, прямо на квартиру начальника ГПУ, будто бы явочную, и там его,
друга Ивана Каляева, участника покушений на министра Плеве и великого князя
Сергея Александровича, вяжут, как не вязали и в царской охранке.
О стиле книги не стоило б и говорить, если б он не перекликался со
стилем официальных статей и приговоров. Можно сказать, одна рука водила: "У
железного Феликса добрейшее сердце, оно наполнено любовью к людям, страстным
желанием принести им счастье"; "французская военщина", "брал деньги у
империалистов" (из цитируемых автором документов).
Вторым "классиком" полицейской литературы (а возможно, и первым) стал
Лев Никулин, тот самый Никулин, "стукач-надомник". Чуть ранее Вас.
Ардаматского он опубликовал роман "Мертвая зыбь".
В нем повествуется о том, как сотрудники ОГПУ проникли в Париже в
Высший монархический совет. Чекист Якушев встречался в Париже с генералами
Кутеповым и Врангелем, конечно же, от имени существующей в России подпольной
организации.
Якушеву поверили настолько, что известный черносотенец Шульгин
"инкогнито" ездил в Россию, где от него, нетрудно понять, не отводили глаз.
Только в 1927 году монархисты обнаружили обман. Одни успели уйти через
"финское окно", других уничтожили.
Проводившие эти нелегкие "операции" чекисты были поголовно расстреляны
в 1937 году, на смену им пришел "слой" позднейших провокаторов и мордобийц,
но суть не в этом.
Разведка, шпионаж всегда считались делом аморальным. Тайные убийства,
хищения, обман -- какая разведка гнушалась ими?
Однако нечасто тайные хищения, ложь государственных учреждений,
провокации становились предметом восхищения в русской литературе,
славившейся своей высокой нравственностью.
Василий Ардаматский пытается обелить "органы" -- в деталях. Он подробно
выписал, к примеру, как застрелили в тюрьме генерала Павловского, военного
советника Савинкова. Естественно, при попытке к бегству. Между тем,
Павловского просто "убрали". Без суда. Выстрелом в затылок. Я слышал это от
самого Ардаматского.
Ардаматский пишет так, словно никогда не существовало ни тридцать
седьмого года с его морями крови, ни Архипелага ГУЛАГ, перемалывавшего
невиновных.
Строго говоря, рассказывается о том, как начиналась подготовка к
великой резне. Большой террор. Как возникла ложь -- "во славу революции".
Возникнув и утвердившись "во славу", что стоило ей, Большой лжи,
распространиться в любую сторону?..
С каким восторгом описывает Вас. Ардаматский и дальнейшее
предательство! "С этим Султан-Гиреем (князем, руководителем повстанцев. --
Г.С.) чекисты вели на Кавказе смелую игру. Подлинный Султан уже давно сидел
в Ростовской тюрьме, а в горах действовал очень похожий на Султана чекист по
имени Ибрагим, который исправно передавал в руки своих товарищей последние
остатки банды Султан-Гирея".
Таков и нравственный уровень "Мертвой зыби" Льва Никулина...
Подобная нравственная "оглушенность" встречается, как известно, порой и
у Н. Тренева, и у Б. Лавренева, и у В. Катаева.
И это пишется, и переиздается, без изменений и в конце шестидесятых, и
в семидесятых годах, и -- не только, как видим, бывшими следователями. Идут
и идут косяками книги с перевернутой моралью. Зловещая антилитература,
которая вот уже много лет разлагает нравственные устои народа, героизируя
ложь, вероломство, предательство.
II. ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ
У литературы аморализма есть еще один аспект, который в последние годы
стал доминирующим. Он заслуживает особого рассмотрения, ибо здесь капканы
ставят особенно широко. На всех дорогах. И бывшими следователями. И бывшими
подследственными, не ведающими порой, что творят.
Начнем с цитат:
"Будущее Соломона родители представляли себе по-разному. Отец мечтал
сделать сына богатым торговцем-коммерсантом, а мать спала и видела своего
Соломона раввином или, на худой конец, цадиком. Но Соломон рассудил
по-своему: еще в юности он, выявив не только недюжинный ум, но и острый
политический нюх, вступил в Бунд. Тот же верный нюх помог ему верно
сориентироваться после революции и, порвав с Бундом, а затем вступив в
РСДРП... стал делать карьеру. За образец взял Льва Троцкого... Носил френч
военного покроя, галифе, заправленные в хромовые, всегда начищенные сапоги,
и всегда держал про запас революционнейшие фразы..."
"...Теперь я прослеживаю линию, считываю родословие, -- черное
родословие сынов израилевых в наши дни. Да, да, вот оно: Соломон породил
комиссаров, комиссары посмеялись над его душевной наготой, наивной
прямолинейностью и упрятали в желтый дом. Комиссары породили наркомов, те
поставили комиссаров к стенке, сослали в лагеря. Наркомы породили... кого?
Да его, разумеется, Болотина, -- кого еще! Вот он, жалкий последыш линии, ее
гаснущее окончание".
"...Кроме укороченной и деформированной руки, Болотин еще и кривобок:
не хватает нескольких ребер. Я так настойчиво обрисовываю его физическую
неполноценность, потому что тип человека, который в нем осуществлен,
нерасторжим в моем представлении с внешним уродством. В памяти всплывают еще
два еврея подобного типа -- у одного не хватало двух пальцев на ноге, другой
был горбат". "...У Болотина должно быть поле деятельности, где царит
абсолютное разрушение, абсолютное зло"... "И вот я иду к Болотину...
ободранный телевизор, грязный потертый диван... Квартира в таком виде, будто
здесь идет ремонт, хотя сразу понимаешь, что никакого ремонта нет... И вот
тут-то и приходит мысль о цельности замысла, господствующего тут (курсив
автора рассказа. -- Г.С.)... Та самая зона абсолютного разрушения, которую
предтечи Болотина получили в масштабах всей России, ужалась до размеров
одной квартиры -- и вот я лицом к лицу с результатом! Ха, ха! Хорош бы был
Василий Розанов с его апофеозом еврейскому чувству дома здесь, у Болотина.
Да, уж Розанов развел бы руками, уж он бы кое-что понял в Болотине!.. куда
же деваться от Болотина? Куда ускользнуть от того, что окружает тебя со всех
сторон, нависает над тобой и давит, давит?"
Как легко понять, это цитаты из одной книги, прослеживающей "черное
родословие сынов израилевых..."
Первая цитата взята из антисемитского романа Анатолия Димарова "Путями
жизни", опубликованного в советском журнале "Днипро".
А последующие -- из диссидентского парижского журнала "Континент".
окрещенного всеми советскими изданиями -- антисоветским...
Произошла неожиданная, на журнальных орбитах, идейная "стыковка"
изданий советских и антисоветских? По национальному вопросу -- одному из
главных вопросов нынешней России?..
Остановимся здесь и -- поразмышляем.
"Прельщение и рабство национализма есть более глубокая форма рабства...
Это очень глубоко вкоренено в эмоциональной жизни человека, более глубоко,
чем его отношение к государству".
Не знаю, читал ли Сталин Бердяева. Пасынок духовной семинарии, не
исключено, интересовался. Во всяком случае, великорусский поворот его, под
знамена Кутузова и Суворова, был предвиден прозорливым Бердяевым до деталей,
что немудрено: Бердяев обобщил в нем великий опыт Екатерины II и Николая I,
Ленина и Дзержинского, вытолкавшего философа Бердяева в Париж:
"Когда самое дурное для человека переносится на коллективные
реальности, признанные идеальными и сверхличными, то оно становится хорошим
и даже превращается в долг. Эгоизм, корысть, самомнение, гордость, воля к
могуществу, ненависть к другим, насилие -- все делается добродетелью, когда
переносится с личности на национальное целое".
Сталинский поворот 1942 года был облегчен тем, что, вопреки
утвердившемуся представлению, в том числе и в диссидентской литературе, в
России никогда не было интернационализма. Иначе говоря, равенства трудящихся
всех рас и наций. Не было и быть не могло: не было уважения к человеческой
личности.
Кто когда уважал в дни Октября духовный мир человека, особенно если он
не отвечал сиюминутным лозунгам? Великий гуманист Короленко был отброшен,
как падаль, ибо протестовал в своих письмах против глумления над людьми,
против бессудных расправ над украинцами, русскими, евреями.
О духовном мире верующих и говорить нечего. Я уже упоминал об этом, --
в двадцатом году были запрещены специальным декретом два языка:
старославянский и иврит как "языки религиозных обрядов", языки церковников.
Личность, которая, в отличие от самого поэта, "наступает на горло
собственной песне" одержимо-фанатично, раз и навсегда, т.е. расстается со
своей культурой, религией или традициями, -- теряет духовное своеобразие,
иначе говоря, умирает. Становится пресловутым "винтиком".
Революция вела к бездуховности, -- это было заложено в ее основы, -- а
не химеры "интернационального братства", хотя выцветшие лозунги уже полвека
твердят об обратном.
А национальные мифы мессианства она добивала сама. К началу второй
мировой войны от них не осталось в душах молодежи даже тени.
Я был взят в армию в ноябре 1939 года и, помню, что о захвате Львова,
Черновиц, Белостока красноармейцы уж иначе и не говорили, как с веселой
иронией: "Единокровных братьев освобождаем!.."
Самый неразвитый солдат знал, что Сталин отодвигает, в предвиденье
войны с Германией, государственные границы. Политруки доводили эту мысль до
каждого: кремлевские куранты в те дни еще вызванивали в глухую полночь
"Интернационал". Об "единокровных братьях" трещали только газеты.
Наконец, даже часы на Спасской башне Кремля стали вызванивать уж не
"Интернационал", а "песню без слов", как окрестили в СССР гимн Советского
Союза. Хоры перестали петь: "Нас вырастил Сталин на верность народу", а
нового текста все не было...
Голым атомное государство ходить не может ("Безыдейность режима не
могла не тревожить этот режим", -- справедливо заметил Амальрик). Мундир
государственного шовинизма пришелся впору.
Не надо думать, что великодержавная буффонада была безропотно
воспринята всеми. Даже поэт Алексей Марков, обрушившийся в свое время на
"Бабий Яр" Е. Евтушенко, казалось, надежный, правый, "свой", -- вдруг заявил
в 1968 г. на одном из публичных обсуждений, что ему стыдно называться
русским. Начались неожиданные для властей протесты в
научно-исследовательских институтах -- против "танковой политики" в
Чехословакии, Африке, на Ближнем Востоке; на заводах откровенно заговорили:
"черножопым помогаем, а самим жрать нечего".
Даже молодые сотрудники КГБ порой переставали вести себя, как автоматы.
Рассказывали, лейтенант КГБ, обыскивавший дом генерала Григоренко, все время
спрашивал у Григоренко, а чего он хочет, есть у него положительная
программа?.. Это вовсе не входило в его обязанности. Задачей оперслужбы было
собрать все в мешки и опечатать; все остальное -- дело следователей. А этот
молодой оперативник был живо, по-человечески заинтересован: что делать-то?
Есть положительные идеи?.. О подобном выспрашивали и у Краснова-Левитина, и
у Эдуарда Кузнецова -- солдаты лагерной охраны, дорожный конвой.
Когда в связи с публикациями моих выступлений на Западе меня вызвали на
Лубянку, и я в беседе с "искусствоведом в штатском" сказал, что у писателей
есть основания для беспокойства: более одной трети их было в лагерях,
молодой "искусствовед" перебил меня с очевидной искренностью:
-- А вы знаете, что в ЧК-НКВД было срезано шесть слоев! При крушениях
отвечают стрелочники!
Подобные мысли вряд ли порождают энтузиазм.
Идеи! Как воздух нужны были идеи! Тотальная прививка шовинизма,
мессианства, долга перед "прогрессивными народами", -- чего угодно:
советский солдат, высаженный хоть на Огненной земле, должен ощущать, что
ступает тут по праву. Как освободитель.
Первую (после Сталина) прививку новобранцам было "рекомендовано"
сделать на страницах журнала "Молодая гвардия"197. Еще в первом году
юбилиады, продуманном, как увидим, всесторонне. Это было наступление по
всему фронту.
По "странному совпадению", одновременно с романом Василия Ардаматского
воспевшего провокации ЧК, день в день с поэмой С. В. Смирнова, вдруг
воспевшего Сталина:
...не о нем ли, как о капитане,
Мы трубили тоже неспроста!
Это он в годину испытаний
Не сходил с командного поста... сразу после публикации скандального
романа В. Закруткина, в котором положительный герой уже грозит своему
противнику:
-- Ты Сталина не тронь... Мы знаем, почему Сталин встал вам поперек
горла... -- зашевелился и журнал "Молодая гвардия", напечатав запевную
статью угрюмого критика Чалмаева, идеолога "нутряного патриотизма".
Даже Александр Солженицын, сердцем приявший этот всплеск "смутно
вспомненной национальной идеи", и тот поежился от сумбура "заурядного
темноватого публициста Чалмаева (а вероятно, за ним стоял кто-то поумней)".
Журнал "Молодая гвардия" вдруг затрясло, как корабль, брошенный твердой
рукой на подводные камни. В пролом хлынула, во всех жанрах, "нутряная тема",
которую особо впечатляюще выражал в подпитии мой товарищ военных лет Костя
Зародов: "Я р-русский весь! Меня родила Вологда!.."
Я весьма благодушно взирал тогда на эти его, как считал, всполохи
национальной гордости, особенно участившиеся, когда Сталин поднял тост "за
русский народ". Однако почему-то именно Костя Зародов с его все
усиливавшейся мрачноватой гордыней стал со временем Константином Ивановичем
Зародовым, главным редактором самой реакционной газеты "Советская Россия", а
затем членом ЦК КПСС и шеф-редактором международного коммунистического
журнала "Проблемы мира и социализма", лидером и теоретиком "твердой линии" в
мировом коммунистическом движении. Его принимает Л. Брежнев, о чем
сообщается в специальном коммюнике, для сведения французской, итальянской и
других "пошатнувшихся" компартий. На него с надеждой глядят адепты "великой
и неделимой" советской России как на "твердую руку", которая сменит
полуживых лидеров.
"Национализм всегда приводит к тирании", -- Н. Бердяев предвидел и это.
А началось так безобидно и даже весело: "Я р-русский весь! Меня родила
Вологда..."
Когда давняя зародовская тема заполонила "комсомольский корабль"
доверху (и Запад облаяли, который-де "задыхается от избытка ненависти", и
корень всех бед отыскали: "мещанство оторвалось от национальной почвы"),
Москва тревожно заговорила о "дозволенном советском славянофильстве".
"Дозволили бить своих, чтоб чужие боялись", -- невесело шутили в Союзе
писателей, откуда, у всех на памяти, выносили почему-то помиравших один за
другим "безродных космополитов".
Шутки замерли у всех на устах, когда смысл комсомольско-нутряного, от
земли, напора разъяснила статья кандидата исторических наук С. Семанова.
Оказалось, по С. Семанову, подлинная и благородная революция в СССР
произошла в... 1937 году, когда цвет русской науки и культуры был перерезан.
"Теперь ясно, что в деле борьбы с разрушителями и нигилистами перелом
произошел в середине 30-х годов, -- сообщил он... -- именно после принятия
нашей Конституции (она была принята 5 декабря 1936 года. -- Г.С.) ...
возникло всеобщее равенство граждан перед законом". "Эти перемены оказали
самое благотворное влияние на развитие нашей культуры".
"Новый мир" А. Твардовского более не существовал.
Самиздат нокаутировал "истинно-русского" Семанова без промедлений203.
Напомнил ему, что именно в 30-х "благотворных" годах была уничтожена не
только советская культура, но и та, о которой Семанов будто бы печется.
"Храм Христа Спасителя в Москве разрушен не в первые годы революции.
Его спокойно, по плану, утвержденному Сталиным, снесли в тех самых
благословенных 30-х годах. И храм Спаса-на-бору (XIV в., с перестройками XVI
в.) внутри Московского Кремля, и Чудов, и Вознесенский монастыри (XIV-- XV
вв.) там же, и Красное крыльцо Грановитой палаты -- все это было снесено
тогда же, с благословения или по прямому указанию Сталина. При этом на месте
Вознесенского монастыря был построен никому не нужный Кремлевский театр
бездарной архитектуры".
Как же может С. Семанов, "ученый-историк", из солоухинской когорты
"защитников памятников старины", датировать начало расцвета русской культуры
1937 годом?
"А вот может, -- гневно продолжал автор самиздатской статьи, -- и тем с
головой выдает себя. Ибо, в сущности, нет ему дела ни до русского народа, ни
до русской литературы, а важна и дорога ему идея русской
великодержавности... Семанов, Чалмаев и прочие "неославянофилы" имеют полное
основание питать признательность к Сталину... В ту пору великодержавный
шовинизм был объявлен Сталиным единственной и незыблемо верной ("вечные
ценности") коммунистической идеологией, а всякое несогласие с ним --
антикоммунизмом, антисоветчиной... И, по мановению пальца законодателя...
черносотенцы, не имея иной возможности защищать свои взгляды, с
удовольствием устремляются внутрь господствующей идеологии, уютно
устраиваются в ней и с течением времени ее перерабатывают".
Такого срывания с себя "коммунистических одежд" не вынесли руководители
ЦК партии Суслов, Демичев и романовы. Прикрывая ладошками "срамные места"
доктрины, обнаженные семановыми-- чалмаевыми и самиздатом, они приказали
приспустить на "комсомольском судне" государственный флаг великодержавия...
Выпороли "козла отпущения" -- редактора.
Однако тот же флаг продолжал реять над многими государственными
издательствами, в частности над Военным и "Московским рабочим",
публиковавшими одну за другой открыто погромные книги Ив