Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
поучительное соображение.
- Какие они, в сущности, трезвенники, - произнесла она и мельком
поглядела на мужнин бокал, где едва оставалось на донышке разбавленного
коньяку. - За все плаванье ни разу никто не видел, чтобы они пили что-нибудь
крепче столового вина, а чаще всего они ограничиваются кофе.
- К кофе тоже привыкают, как к наркотику, - напомнил ее супруг. - А
бывают лакомки, которые способны сверх меры пристраститься к тортам и
пирожным, и тоже во вред здоровью. - Он окинул беглым, зорким взглядом
коллекцию пирожных со взбитыми сливками на тарелке жены - О нравственности
этих испанцев, какова бы она ни была, нельзя судить по тому, что именно они
едят и пьют, моя дорогая. Что пользы в воздержании от одного лишь алкоголя
тем, кто погряз во множестве других пороков?
- Откуда ты знаешь? - спросила фрау Баумгартнер. - Мне очень нравится,
как они танцуют, а что женщины кокетничают... ну, они ведь цыганки.
- Кокетничают! - многозначительно повторил Баумгартнер. - Ну-ну, Ганс,
мой милый, хватит малинового сока перед обедом, испортишь аппетит.
Он спросил себе еще коньяку и рюмочку вишневого ликера для жены; она
укоризненно улыбнулась ему и потом долго сидела, изредка вдыхая аромат
ликера, отпивая по капельке. Но и ликер не доставлял удовольствия... увы,
уже ничто, ничто в жизни не доставляет удовольствия!
Фрау Риттерсдорф велела палубному матросу поднять повыше спинку ее
шезлонга, опустила на самые брови красную шелковую вуаль, убивая этим сразу
двух зайцев: обрести нежный румянец благодаря отсвету косых солнечных лучей
и укрыться от нескромных взоров, пока она будет вносить новые записи в
дневник - последнее время она его совсем забросила.
"Не преувеличивая, могу сказать, что нет такой минуты, когда бы я наяву
или во сне (да, и в самом глубоком сне!) не тосковала по моему Отто, не
хотела бы его видеть и говорить с ним; но в последние дни мне его особенно
недостает, потому что случилась презабавная история, над которой мы очень
посмеялись бы вдвоем, маленькая комедия, прямо хоть сейчас на сцену: некоего
христианина, женатого на еврейке, по ошибке усадили за капитанский стол.
Внешность сего молодого человека весьма обманчива - с виду он вполне
приличен... можно только пожалеть, что он оказался способен на такую
ужасающую безвкусицу. Но сейчас не время спускать кому-либо подобные ошибки
- попросту говоря, ему надо закрыть всякий доступ в общество порядочных
немцев. Мы все за капитанским столом, разумеется, были восхитительно
единодушны - мы решили, что его следует отправить на самое подходящее для
него место: за один стол с евреем. Как я слышала, кое-кто из пассажиров за
другими столами немножко волнуется по этому поводу. Эти ужасные американцы,
и вульгарные Лутцы (швейцарцы!), и еще более вульгарные Баумгартнеры (они,
кажется, из Баварии) выставляют напоказ свое сочувствие этому типу.
Американцы меня не удивляют, они и сами способны на всякую низость и потому
не замечают низости в других; но немцы даже самого невысокого пошиба...
казалось бы, уже одна их кровь должна бы подсказать им правильный отклик на
подобное явление, тут и задумываться не о чем. Увы, и к голосу крови
прислушиваются не всегда. В Мексике меня это просто ужасало. У меня там были
знакомые, чистокровные немцы из хорошего круга, и они, правда, не часто,
приглашали к себе домой обедать евреев - своих клиентов или компаньонов. И
оправдывались передо мной. "Это, знаете ли, только в интересах дела", -
говорили они, или еще: "Понимаете, в Германии нам бы такое и в голову не
пришло, а здесь это не имеет значения". А я им отвечала: очень даже имеет
значение, Господь Бог все видит, говорю, и наши павшие герои взирают на нас
в горе и изумлении! Так мне однажды написал мой Отто после проигранного
сражения, и я никогда этого не забуду. У него было верное чутье, он никогда
не ошибался! Он гордился тем, что ни один еврей ни разу не переступил порог
его отчего дома, даже при дедах и прадедах. Но довольно, слишком горьки мои
сладостные воспоминания...
Еще разыгрался небольшой скандал: герра Рибера с самого начала
поместили в одной каюте с евреем, и теперь он вынужден там оставаться,
потому что некуда больше перейти, подумать только! Меня мало трогает, что
будет с этим Рибером, он неисправимый невежа и пошляк, для меня загадка,
почему он очутился за столом капитана - может быть, потому, что он какой-то
там издатель и в этом качестве достоин некоторого внимания, но я не столь
жестока, чтобы сказать, что он заслужил подобную участь. Во всем,
разумеется, винят казначея; а он в свою очередь винит их агента в Мехико,
который о многих пассажирах сообщил неполные или ложные сведения. Я же
никого не виню, я только слегка забавляюсь, эта пустячная историйка меня
немножко развлекла, а то наше плаванье проходит довольно скучно".
Фрау Риттерсдорф откинула вуаль со лба, завинтила колпачок самопишущей
ручки, наклонилась вперед и осторожно потянулась: оттого, что она так долго
писала, не меняя позы, у нее онемели шея и плечи; на беду, поблизости опять
оказался один из испанцев, танцор по имени Тито, так называемый муж их
"звезды" Лолы и предполагаемый отец ужасных близнецов, которые вообще-то
вряд ли принадлежат к роду людскому: поистине дьявольское отродье, так и
ждешь, что прямо у тебя на глазах они вспыхнут пламенем, окутаются серным
дымом и провалятся в преисподнюю. Так вот, о Тито: позапрошлым вечером,
когда она, фрау Риттерсдорф, приятнейшим образом потанцевала с
очаровательным молодым помощником капитана, этот самый Тито нахально
подступил к ней и имел наглость тоже пригласить ее на танец. Каждый раз,
вспоминая, что было дальше (а ей ни на минуту не удавалось об этом забыть),
она вся краснела, так и заливалась краской до корней волос, ее мгновенно
бросало в жар. Она и сейчас отчаянно старалась не вспоминать, нарочно ни
словом не упомянула об этом происшествии в дневнике, отгоняла от себя мысль
о нем; и даже принялась торопливо, снова и снова повторять все молитвы,
какие знала, точно заклинание против злого духа.
Надо было непринужденно, приветливо, но решительно ему отказать, как
будто человеку порядочному, чтобы он и не подозревал, как ее ужаснуло его
неприличное приглашение, а вместо этого она застыла, раскрыв рот, будто
онемела, и его черные змеиные глаза, искушая, поблескивали совсем-совсем
близко; и вдруг, без всякого ее согласия, ее подхватило и понесло, точно
облачко, в легчайших, нежнейших и таких уверенных объятиях, в каких она
никогда еще не бывала, в танце, о каком она и не мечтала с невинных
девических лет, и вновь она почувствовала себя чистейшей, воздушной,
бесплотной феей... нет-нет, едва не застонала фрау Риттерсдорф, неужели я
допустила такое? Неужели я и вправду себе это позволила?
Когда все кончилось, он мимолетно поцеловал ей руку и умчался, а она,
ошеломленная, осталась в одиночестве; мимо, кружась, как на карусели,
пролетела Лиззи Шпекенкикер с круглым, точно гриб-дождевик, Рибером,
крикнула насмешливо: "Где же ваши кастаньеты?" Вернулся молодой помощник
капитана и опять пригласил ее, прежде с ним было так легко и приятно
танцевать, а теперь они топтались тяжело, неуклюже, никак не могли
подладиться друг к другу. "Я не смею ни на секунду оставить вас одну, вас
непременно похитит какой-нибудь цыган!" - сказал он словно бы шутя, но она
поняла: это и предостережение, и выговор. Да, она вела себя просто
неслыханно, и ох, как бы ей досталось от ее дорогого Отто, он всегда был
скор на суд и расправу... на краткий безумный миг она чуть ли не
порадовалась, что его больше нет. И тотчас опомнилась: да ведь если бы жив
был Отто... о, будь он жив, ни за что бы она не оказалась на этом паршивом
пароходишке, в компании этих жалких людишек. Она всегда выглядела и
держалась как настоящая светская дама, и муж гордился ею, в каком бы
обществе они ни очутились! И сейчас надо будет вести себя так, чтобы Лиззи
не посмела упомянуть о наглой выходке испанца за капитанским столом, Да и ни
от кого она не потерпит намеков и шуточек на этот счет. фрау Риттерсдорф
приготовилась любому дать суровый отпор; но ничего такого не понадобилось.
Никто не упомянул о случившемся; казалось, никто ничего и не слыхал. Даже
Лиззи на другой день не посмела к ней сунуться со своей дерзко намекающей
усмешечкой. И в конце концов ей стало еще хуже: может быть, прикидываясь,
будто ничего не произошло, они тем самым и осуждают ее нравственность и
поведение... но, в сущности, от чьих слов или поступков ей бы полегчало?
Нет, надо попросту обо всем забыть: так она забывает про дона Педро,
так забывает, до чего тяжко было расти в бедной семье и самостоятельно
учиться, чтобы получить в Англии место гувернантки; и вот что ужасно - так
она порою забывает своего Отто. Когда бы о нем ни подумалось (а думается
часто), он вспоминается уже не прежним, из плоти и крови, и не раздается в
ушах его звучный голос, - нет, предстает перед глазами сияющий образ,
парящий над землею, точно ангел, в белом с золотом мундире (хотя он никогда
не служил на флоте, а был армейским офицером, артиллеристом), и в радужном
ореоле вокруг головы меркнут и становятся неразличимы черты его лица. Уже
сколько лет не удается вспомнить, как он выглядел, и так трудно вновь
увидеть прекрасно вылепленную золотоволосую голову, которая покоилась у нее
на груди, когда она целовала его и укачивала, убаюкивала песней, как
младенца, и сердца обоих таяли от нежности, так трудно воскресить это
ощущение...
Ей почудилось, что она тонет, она закрыла глаза, задохнулась, голова
шла кругом; вновь открыла глаза - и увидела Тито: в полном облачении танцора
(черный костюм в обтяжку, широкий красный пояс, короткая курточка, пышное
жабо) он грациозно наклонился к ней и говорит... что же он такое говорит? В
левой руке у него пачка бумажек - видно, какие-то билетики; он отделил один
билетик и протягивает ей, и смотрит в глаза, в упор, без улыбки, точно
гипнотизирует. Фрау Риттерсдорф протянула руку за билетом, но Тито его не
отдал.
- Погодите. Сперва я вам кое-что скажу...
В голове у нее прояснилось, она выпрямилась и стала внимательно слушать
- сейчас он скажет что-нибудь зловещее, запретное или, уж во всяком случае,
неприличное. А оказалось все детски просто и невинно. Труппа надумала
устроить небольшой праздник с участием всех пассажиров и команды; будет
праздничный ужин, все придут в масках, и можно будет сесть за любой стол.
Будет музыка, танцы для всех, а они, артисты, дадут настоящее представление,
в которое включат лучшие свои номера; и еще устроят лотерею, можно будет
выиграть разные красивые вещи - их предполагается купить в
Санта-Крусе-де-Тенерифе, этот город славится искусными изделиями всякой
ручной работы. Празднество будет устроено в честь капитана вечером накануне
прибытия в Виго, где труппа сойдет на берег.
- Мы решили, обидно, чтоб за такое долгое плаванье не было ни одного
праздника, - серьезно и словно бы очень искренне сказал Тито.
Мысли фрау Риттерсдорф еще больше прояснились, в ней заговорила
привычная расчетливость.
- Для артиста вы рассуждаете очень по-деловому, - заметила она. -
Откуда у вас такая практичность?
- Я ведаю всеми делами нашей труппы, - объяснил Тито. - Я и директор, и
импресарио, а моя жена мне помогает.
- Лола? - снисходительно переспросила фрау Риттерсдорф.
- Да, донья Лола, - надменно поправил Тито.
От его тона туман в голове фрау Риттерсдорф окончательно рассеялся.
- Я должна немного подумать, - лениво сказала она и сделала вид, что
снова берется за дневник. - Я отнюдь не поклонница лотерей и прочих азартных
игр...
Тут она ненароком глянула в сторону - через два шезлонга от нее заняла
наблюдательный пост Лиззи Шпекенкикер, она прикрылась каким-то журналом
большого формата, но даже и не притворялась, что читает. Неприятнейшее
зрелище! Фрау Риттерсдорф с досадой выпрямилась, спросила коротко,
решительно:
- Почем ваши лотерейные билеты?
- Всего по четыре марки. - Тито скривил губы: дескать, конечно же для
них обоих сумма пустячная.
- Денег я бы не пожалела, - сказала фрау Риттерсдорф.
Не без испуга она поняла, что этот разговор идет у всех на виду. Народ
уже высыпал на палубу для обычной прогулки перед ужином. Новобрачные - те,
разумеется, поглощены друг другом, никого и ничего не замечают. Но доктор
Шуман тоже здесь, о Господи! Студенты-кубинцы в последние дни немного
попритихли, но, уж конечно, способны на любую гадость, и языки у них
презлые; скучнейшие супруги Лутц со своей скучнейшей дочкой - этих хлебом не
корми, только дай посплетничать! Два святых отца... она всегда почтительно
им кланяется, но сейчас рада бы обратиться в невидимку. И еще противный
американец Дэнни со своей мерзкой усмешкой и злыми глазами... кажется, все
пассажиры первого класса, сколько их есть на корабле, наслаждаются тем, что
она попала в такое дурацкое положение, и невозможно им объяснить, как это
случилось; а Тито любезно склонился над ней, будто не сомневается, что ей
очень приятно его внимание, будто пригласил ее, к примеру, выпить кофе и она
вот-вот согласится. И в руке у него уже нет пачки билетов. Фрау Риттерсдорф
призвала на помощь все свое самообладание, решительней прежнего выпрямилась
в шезлонге - и тут увидела, что поблизости прислонились к перилам Лола и
Ампаро, тоже разряженные пышно, как для сцены.
- Я должна еще послушать, что скажут другие, - решительно заявила фрау
Риттерсдорф. - Все это как-то неопределенно, мне еще неясна затея, в которой
вы мне предлагаете участвовать. Это не принято. На лучших кораблях вовсе не
в обычае задавать праздничный ужин в честь капитана почти что на полпути.
Для такого торжества самое подходящее время - вечер за день до прибытия в
порт назначения, это вам всякий скажет. Можете мне поверить, до сих пор я
всегда плавала на самых первоклассных судах, и le beau monde {Высший свет
(франц.).} всегда придерживается этого правила... самое раннее - третий
вечер перед концом плавания, смотря по погоде и другим обстоятельствам...
Нет, я не вижу надобности торопиться только потому, что ваша труппа сойдет
на берег в Виго; почти все мы плывем дальше, до конца. Перед прибытием в
Бремерхафен я с удовольствием присоединюсь к любому плану, чтобы выказать
нашему доброму капитану благодарность за все его труды и заботы о нас во
время плавания. А пока будьте любезны меня извинить.
- Но мы, те, кто плывет только до Виго, тоже хотим отдать дань уважения
нашему благородному капитану, - в высшей степени церемонно произнес Тито;
его немецкий был совсем недурен.
- В хорошем обществе это делается иначе, - нравоучительно сказала фрау
Риттерсдорф; она окончательно вошла в роль ментора, в блеклых глазах ее
вспыхнул проповеднический огонек. - У меня нет оснований полагать, что
капитану будет приятно, если мы станем чествовать его не так, как
установлено общепринятыми правилами хорошего тона... и потом, вам это, может
быть, неизвестно, но едва ли... нет, я, право же, не припомню случая, чтобы
к такому празднику примешивались коммерческие соображения, чтобы что-то
продавали или разыгрывали в лотерею. На ужин в честь капитана билеты не
покупают. В сущности, если разобраться, я все пытаюсь вам объяснить, что на
прощальный праздник капитан сам приглашает пассажиров, а не пассажиры
капитана. Ужин, украшение корабля, значки, музыку - словом, все, кроме
шампанского, предоставляет хозяйственная часть корабля - и не только тем,
кто сидит за столом капитана, но всем пассажирам. Итак, - закончила она
торжествующе (Тито весь обратился в слух, и она надеялась, что урок пойдет
ему на пользу), - вы и ваши друзья можете поступать, как вам угодно, не
вовлекая в ваши планы других пассажиров, чьи понятия о подобных затеях не
совпадают с вашими.
Тито быстро переглянулся с Лолой и Ампаро - они подошли немного ближе,
набросив на плечи мантильи. Он звонко щелкнул каблуками лакированных туфель,
откозырял, искусно передразнивая истинно немецкую манеру, улыбнулся и
скороговоркой выпалил по-испански:
- Хочешь не хочешь, вонючая немецкая колбаса, старая задница, а мы
устроим свое представление, и ты тоже за него заплатишь.
Лола и Ампаро визгливо, неудержимо расхохотались и зааплодировали ему.
Тито круто повернулся, все трое отошли подальше и остановились, все еще
хохоча, Тито даже согнулся, держась обеими руками за живот - вернее, за свою
осиную талию. Фрау Риттерсдорф (она не поняла того, что он сказал, или,
точнее, не поверила своим ушам, но подозревала самое худшее и даже
испугалась: ведь этот maquereau {Сутенер (франц.).} способен на все!)
багрово, мучительно покраснела и откинулась в шезлонге.
- Боже милостивый! - сказала она, обращаясь к Лиззи, словно ждала от
нее утешения и поддержки. - Боже милостивый, ну что делать с такими типами?
- С ними всегда можно потанцевать! - сказала Лиззи.
Казалось, злорадство так и брызжет электрическими искрами из всех ее
пор. У фрау Риттерсдорф задрожал подбородок, и Лиззи продолжала уже с
притворным сочувствием:
- А ведь они над вами потешаются, эти свиньи... Вы только поглядите на
них, фрау Риттерсдорф, видали такое нахальство? Чуть не нос вам показывают.
Интересно, что он вам наговорил? Я не расслышала, но, похоже, что-то
Ужасное.
Фрау Риттерсдорф спохватилась: какая оплошность - дать Лиззи отличный
повод развернуться во всем блеске ее талантов! Надо сейчас же исправить
ошибку.
- Вероятно, я не единственная, - сказала она. - Возможно, следующая
очередь - ваша, если только вы уже не получили свою порцию!
Лиззи обмахивалась журналом, точно веером.
- А, да, один испанец - не этот, другой, его зовут Маноло, - и одна
испанка, уж не знаю которая, сегодня утром со мной говорили... видно, у них
дело подвигается... вы и правда ничего не слыхали?
- Нет, - упавшим голосом промолвила фрау Риттерсдорф, - мне никто
ничего не рассказывал.
- Я с удовольствием откупилась, лишь бы они оставили меня в покое, -
самодовольно призналась Лиззи. - Всего четыре марки - и я от них избавилась.
Ради этого и вдвое заплатить не жалко.
- Тогда они станут над вами насмехаться из-за чего-нибудь еще, -
сказала фрау Риттерсдорф. - Меня они по крайней мере не провели!
- Неужели вы думаете, я и вправду пойду смотреть их несчастное
представление? - сказала Лиззи. - Я им дала деньги, как нищему милостыню.
- Я тоже не пойду на них смотреть. - К фрау Риттерсдорф понемногу
возвращалось присутствие духа. - И я ни пфеннига не заплачу за свое право
оставаться от всего этого в стороне!
Обе замолчали и с безмерной досадой проводили глазами легконогих
испанцев, а те скрылись где-то на носу корабля. Только их сорочья трескотня
доносилась оттуда, и от этого еще сгустилось уныние, облаком окутавшее две
распростертые в шезлонгах одеревенелые фигуры.
Фрау Риттерсдорф раскрыла дневник и собралась излагать события дальше.
Призадумалась с пером в руках, потом решительно застрочила:
"Эту слюнтяйку фрау