Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
енству, излить на эту женщину все, что накипело в душе,
он хотел оскорбить ее, исхлестать словами, утолить жажду мести, не слушая
никаких возражений. И вдруг, против воли, ощутил жаркий порыв великодушия.
- Нет-нет, пожалуйста, не говорите так, - сказал он почти смущенно. - Я
тоже виноват. Если мы будем продолжать в том же духе, нам придется прощать
друг другу...
- Знаете, что самое ужасное? - дрожащим голосом вымолвила миссис
Тредуэл, - Мы говорим так, будто все это и вправду существует, и, наверно,
так и есть, а мне все кажется, что это страшный, отвратительный сон, я
просто поверить не могу...
- Но это вполне трезвая реальность, - сказал Фрейтаг, и ему захотелось
ее утешить. - Да вы, кажется, сейчас заплачете?
- Какие пустяки, - самым обыкновенным своим тоном заметила миссис
Тредуэл. - Я никогда не плачу.
Она попробовала было засмеяться - и разразилась бурными, неудержимыми
рыданиями. Фрейтаг, как человек женатый, привычный к неожиданным женским
порывам, быстро оглянулся - не появились ли в маленькой гостиной непрошеные
свидетели, стал спиной к двери, чтобы загородить плачущую, если кто-нибудь
войдет, и подал ей большой полотняный носовой платок.
- Ну-ну, - успокоительно приговаривал он, пока миссис Тредуэл утирала
глаза и сморкалась. - Вот так-то лучше. И знаете что? Не пойти ли нам с вами
и не выпить ли по стаканчику хорошего коктейля?
- Одну минуту, - попросила миссис Тредуэл.
Она достала из сумочки зеркальце, пудру и губную помаду и впервые в
жизни накрасилась и напудрилась прилюдно. При одном ли свидетеле или при
целой толпе - это одинаково предосудительно. А ей уже все равно. Она
изнемогла, обессилела и в то же время успокоилась; отвратительны такие вот
мелодрамы, всякие сцены - пошлость, безвкусица, а Фрейтагу доверять нельзя,
он явно по природе своей склонен разыгрывать сцены... однако же (как бы оно
ни получилось, и даже сейчас ясно, что это ненадолго) на душе вдруг стало
необыкновенно легко... Почти беспечно, словно бы махнув на все рукой, она
сказала:
- С удовольствием выпью коктейль, да порцию побольше!
И они вышли в коридор, словно добрые знакомые, исполненные любезности и
взаимного благожелательства.
- Не знаю, сумею ли я уснуть сегодня ночью, - сказал Фрейтаг. - Меня
преследует одна мысль: забавно было бы стащить эту крысу капитана с мостика
и швырнуть за борт. Но теперь, благодаря вам, я сумею устоять перед
искушением.
- Ну почему же? Меня совсем не огорчило бы, если б вы расправились с
нашим капитаном.
- Вы каким-то образом вернули мне хладнокровие. Мне необходимо попасть
в Германию и вывезти оттуда жену и ее мать, только об этом и надо думать, и
я не должен привлекать к себе внимания. Конечно, утопить капитана -
сладостная мечта, но мне нельзя поддаваться соблазну. Я должен забрать их
оттуда.
Когда они уже сидели в баре, он спросил:
- А сегодня правда ваш день рождения? Вы ведь так сказали, когда вошли
в гостиную?
Она кивнула:
- Сорок шесть, представляете?
Его даже покоробило от столь неженственного признания, и, стараясь это
скрыть, он сказал:
- Очаровательно! Желаю вам еще многих, многих лет.
- Но, пожалуйста, не надо слишком много коктейлей. Если мне захочется
еще выпить, я вам скажу.
Фрейтаг обвел глазами бар, народу все прибавлялось. Дженни Браун и
Дэвид Скотт уселись на высоких табуретах и издали приветствовали его на
мексиканский манер - подняв правую руку на уровень лица, ладонью наружу,
легонько пошевелили пальцами. Он ответил тем же, и миссис Тредуэл сказала:
- Это очень мило выглядит.
- Говорят, этот жест означает "поди сюда", - пояснил Фрейтаг.
Он по-прежнему переводил взгляд с одного лица на другое, точно ждал,
что все на него уставятся - прежде ему ничего подобного и в голову не
приходило. Лутцы и Баумгартнеры встретились с ним глазами и кивнули - ну
конечно, самые тупые из всех тупиц на корабле, у них, наверно, просто не
хватает ума понять, что произошло. Все его недавние соседи по капитанскому
столу были тут же, но словно не замечали его. Даже испанцы, невозможная
публика, - и те на него не посмотрели, хотя одна из танцовщиц, молоденькая
Конча, в последнее время частенько впивалась в него глазищами, и, уж
наверно, неспроста. Даже молодая кубинская пара не обращала на него
внимания, хотя он столько раз играл с их детишками - трубил в картонные
дудки, подставлял себя под выстрелы их водяных пистолетов, разгуливал по
палубе, посадив девочку на одно плечо, мальчугана на другое; даже горбун,
даже этот нелепый верзила из Техаса - Дэнни - и те его будто не видели; ему
как-то не пришло в голову первым с кем-нибудь заговорить, и почему-то он не
вспомнил, как ему раньше хотелось, чтобы так называемые спутники держались
от него подальше.
- Совсем упустил из виду, - сказал он и нахмурился сильнее прежнего. -
Может быть, вам неприятно появляться в моем обществе? Помните, я ведь
отверженный.
- Вы уверены? А известно вам, сколько у вас друзей?
- Начать с того, что у меня тут нет друзей, по крайней мере я их не
знаю, - мгновенно вспылил он. - Разве что какие-то шапочные знакомства,
этого сверх достаточно.
- Тогда не все ли вам равно, разговаривают с вами или нет? - спросила
миссис Тредуэл.
Все всколыхнувшиеся было в ней чувства медленно, но верно отступали,
прятались в привычную раковину. "Опять я дала себя втянуть в ненужные
отношения", - упрекнула она себя и, сжимая ножку бокала и глядя чуть выше
Фрейтагова галстука, холодно, спокойно подумала: этот господин так же
несносен в своем роде, как скучнейший Дэнни - в своем. И все же побоялась,
что он заподозрит перемену в ее мыслях и настроении, и поспешно прибавила,
что среди пассажиров есть и кое-какие довольно приятные люди (она не
назвала, кто именно), но сказать по совести, она будет рада и счастлива,
если до конца плавания никто на нее и не посмотрит.
- Меня тоже это не трогает, - сказал Фрейтаг. - Нисколько. Но поймите,
когда люди - да еще те, кого вы презираете, - чувствуют, что можно вам
хамить, - это совсем другое дело.
- Безусловно, - сказала она и допила свой коктейль.
- Выпьете еще? - предложил он и, не дожидаясь ответа, попросил: -
Выпейте, пожалуйста. Мне тоже хочется.
- Охотно, - сказала она.
И пока они ждали коктейля, она облокотилась на столик, подперла щеки
ладонями и заговорила с обычной небрежной любезностью, как говорят о
совершеннейших пустяках, просто чтобы не сплошь молчать:
- Представьте, раньше мне казалось, что вы самый беззаботный человек на
свете, может быть, единственный, у кого нет никаких огорчений; не
проболтайся я так глупо этой ужасной Лиззи, я с удовольствием и дальше в это
верила бы. Очень было бы забавно, и незачем было бы о вас думать. А теперь,
похоже, мы с вами как-то связаны, нам следует стать вроде как друзьями и
стараться разговаривать друг с другом, даже когда не очень хочется: пускай
все эти чужие люди, которых мы больше никогда не встретим (надеюсь, что
не)встретим!), видят, что мы не перегрызлись, назло Лиззи, и Риберу, и
капитану, и всем прочим...
Фрейтаг слушал - и порядком приуныл. У него еще прежде мелькнуло
опасение, как бы интимная сцена, что разыгралась между ними в маленькой
гостиной, не навела эту даму на мысль о еще большей близости. Наверно,
когда-то она была прехорошенькой девушкой, она и сейчас очень недурна - в
особом, не броском, пожалуй, уж чересчур утонченном стиле, - но лечь в
постель с женщиной сорока шести лет... брр, подумать страшно! Он даже
испугался, как бы лицо его не выдало нахлынувшего ужаса. Есть верный способ
завоевать неотвязную преданность собаки: надо ее постоянно бить. Некоторые
женщины - вроде такой собаки. Эта очень прилично перенесла трепку (вполне
заслуженную) - но неужели теперь от нее не отвязаться? Надо бы выяснить, что
у нее на уме.
- Но мы же друзья, правда? - осторожно спросил он.
Ему еще предстояло узнать, что он может не опасаться ее приставаний, -
и предстояло удивиться тому, как его это раздосадует; но сейчас ее ответ
отнюдь его не успокоил. Меж тем миссис Тредуэл уже вполне собой овладела и с
улыбкой пила второй коктейль, дожидаясь удобной минуты, чтобы улизнуть.
- Конечно, друзья, - ответила она самым ободряющим тоном, Фрейтагу бы и
во сне не приснилось, что мысли у нее прямо противоположные.
Что ж, решил он, надо только вести себя в меру скромно, быть начеку и
держаться от нее подальше. Он залпом допил коктейль, поставил стакан и
отодвинул его от себя. Миссис Тредуэл отставила свой, не допив. Пора было
разойтись, и тут Фрейтага опять охватили сомнения: вовсе она ему не нужна, И
однако не хочется совсем ее упустить.
- После всех неприятностей мы с вами чудесно провели время, - сказал
он. - И гораздо лучше узнали друг друга, правда?
Она улыбнулась, но смотрела при этом не на него, а сквозь него, словно
сквозь стекло.
- О да, разумеется, гораздо лучше, - сказала она и неторопливо пошла
прочь.
Фрейтага опять зло взяло - не ярость, как прежде, а все-таки жгучая
досада. Слишком много было самых разных причин для гнева, и не так-то просто
сосредоточиться на подлинных, главных причинах. Но одна из них - способ,
каким капитан заставил его раскрыть свой секрет, и во всем виновата эта
женщина, вот она идет прочь, и под полотняным платьем (с виду оно дорогое и
сидит прекрасно) почти незаметно, как движутся ее стройные ноги и узкие
бедра. Хоть она и всплакнула, что-то не верится, чтобы она всерьез
раскаивалась; и наперекор всему, что он ей сказал, ему отчаянно захотелось
еще сильней ее унизить, так или иначе выставить перед всеми на позор, дать
такой урок, чтоб век помнила... В эту минуту, как всегда один, появился
Левенталь, остановился у стойки, и ему подали пиво. Фрейтагу перехватило
горло, казалось, он вот-вот задохнется - до чего же все это оскорбительно!
Нет, не будет он сидеть за одним столом с этим евреем... И не из-за того,
что Левенталь еврей, доказывал он сам себе, словно спорил с кем-то
посторонним, кто его осуждает, совсем не из-за этого. А из-за того, что
учинили над ними обоими. Однако никогда он не признается, что оскорбили не
только его. И тут молнией вспыхнула мысль: но ведь я не против евреев... как
бы я мог? Ведь и Мари еврейка, Мари... но с какой стати огорчаться за этого
жалкого человечка, за нелепого торгаша - он же всюду и для всех будет
посмешищем. "Любопытно, продает он частицы креста Господня?" - спросила
как-то Дженни, и Фрейтаг с веселым ехидством сообщил: "Говорят, у него там
есть такой крохотный ковчежец ручной работы из слоновой кости, в крышку
вделана маленькая лупа, а внутри тоненькая, с волосок, щепочка!"
"Даже не знаю почему, но мне это противно, - сказала тогда Дженни. -
Представляете, какой-нибудь христианин станет ему продавать щепочку от
Ковчега завета, или камешек от Стены плача, или кусочек ногтя с ноги
Авраама?" - "Ну, его не проведешь, - ответил ей Фрейтаг. - Он бы сказал: у
меня, мол, у самого такого товару полно!" И они весело посмеялись, а вот
теперь Фрейтага грызет совесть - зачем он вместе с этой пустой девчонкой
насмехался над одним из сородичей Мари. Но то было прежде, чем его выставили
из-за капитанского стола. И он в бешенстве напомнил себе, что должен терпеть
Левенталя, должен обращаться с ним прилично, как бы тот себя ни вел и что бы
ни говорил - даже не будь других причин, это его долг перед Мари. Да и перед
самим собой, иначе он перестанет себя уважать... Скажу, чтобы еду приносили
мне в каюту, решил он; иногда можно перекусить и на палубе. А разговаривать
с ним буду, только когда этого не избежать. После столкновения с Фрейтагом
Левенталь и несколько повеселел, и успокоился. Он всегда чувствовал себя
уверенней, а порой чуть не ликовал, когда наконец (рано или поздно это
непременно случалось) затаенная враждебность, недобрые замыслы, ядовитые
туманы ненависти обретали форму, цвет, направление и голос: в такие часы
вновь на деле подтверждается его неизбежная участь - участь еврея; не
остается сомнений, незачем больше ждать и остерегаться, опять его преследует
весь мир, мир дикарей, и это бесспорное доказательство, что он избран Богом.
И всегда оказывалось, что это не так уж скверно, как он опасался; никогда
невозможно предугадать, как на сей раз проявится преследование, но уже ясно:
по-настоящему тебя ничем не удивят... каждый раз все немного по-другому и
всегда одно и то же, но, в конце концов, не смертельно, с этим можно
справиться. Слова... что такое слова? Оскорбления, угрозы, брань, грубые
остроты - подумаешь... все это его не задевает; от варваров ему нужно только
одно, и этого он уже добился: они с ним торгуют. Почему бы не продавать им
идолов, если они поклоняются идолам? И притом за хорошую цену. Он
зарабатывает на этом деньги и заработает еще; он прекрасно знает, какие
заветные двери можно открыть при помощи денег. Как приятно будет в один
прекрасный день посмотреть, насколько высоко он поднимется с деньгами - так
высоко, что его уже не посмеют оттуда сбросить! На душе у Левенталя стало
чуть ли не празднично; он залпом выпил пиво и спросил еще, он предвкушал,
как вечером увидит за своим столом герра Фрейтага и даст тому почувствовать,
что стол - его, Левенталя, и что Фрейтага здесь только терпят из милости...
Левенталь закурил хорошую сигару и не спешил пить вторую кружку пива. Краем
уха он слышал, что эта свинья Рибер хотел вышвырнуть его из каюты - и
остался с носом, потому что этого Рибера тоже никто не желает заполучить в
соседи! Будет что рассказать кузине Саре, когда он наконец, даст Бог,
доберется до Дюссельдорфа. Левенталь был несколько огорчен и разочарован,
когда Фрейтаг не явился к ужину и ему пришлось есть все те же безвкусные
рыбные консервы в одиночестве. Надо уговорить его вернуться за этот стол,
хотя бы для видимости. Надо сказать ему на палубе, когда кругом будет
побольше народу, и громко, чтобы все слышали: мол, вы не обижайтесь на то,
что я тогда сказал, герр Фрейтаг. Мол, если для вас не нашлось другого
места, милости просим за мой стол. Интересно послушать, что он на это
ответит!
Левенталь порядком расстроился и рассердился, когда на его вопрос
официант ответил без обиняков:
- Герр Фрейтаг сказал, что поужинает позже, один.
Миссис Тредуэл сидела на краю своей койки и застегивала туфельки,
переодеваясь к ужину; Лиззи поглядела на нее и вся затрепыхалась, радостно
захихикала. Миссис Тредуэл равнодушно подняла глаза, и Лиззи очертя голову
ляпнула:
- Ой, я хочу послушать, что вам сказал герр Фрейтаг!
- Ничего особенного, - небрежно отозвалась миссис Тредуэл. Поднялась,
встряхнула свое серебристое плиссированное платье, облеклась в него и, на
ходу застегивая пояс, пошла к двери. - Кажется, он полагает, что в целом это
очень приятная перемена - кажется, он имеет в виду, что его теперешнее
общество гораздо лучше прежнего...
Она подобрала юбку и неслышно закрыла за собою дверь.
Дэвид и Дженни подняли бокалы с коктейлем и чокнулись.
- Salud, Дэвид, лапочка! - сказала Дженни. - Правда, какая дикость, что
Фрейтага выставили из-за капитанского стола?.. Подумай, он столько всякого
мне про себя рассказывал, а вот об этом, про жену, ведь это так важно, не
сказал ни слова! Но он ее просто боготворит!.. А вся эта история -
постыдная, неслыханная, правда?
- Ну, я слыхал и похуже, и ты тоже, - заметил Дэвид. - Но, конечно,
гнусность.
- По-моему, нам надо поговорить с Фрейтагом, пускай знает, как мы к
этому относимся.
- Валяй, говори, - сказал Дэвид-лапочка ледяным тоном, глаза его гневно
вспыхнули. - С каких пор ты ищешь оправданий?
- Почему, когда Я поминаю Фрейтага, ты становишься такой несносный,
Дэвид? - тихо, огорченно сказала Дженни. - Ты же прекрасно знаешь, что он
женат и без памяти любит жену, он человек общительный, и ему одиноко, тут на
корабле, в сущности, не с кем словом перемолвиться... ох, как глупо, мне
просто совестно об этом говорить. Я тебя не понимаю. Прежде ты никогда не
ревновал...
- Вот как? - спросил Дэвид, словно бритвой полоснул. - Ты уверена?
- Ну, если ревновал, так зря, и сейчас тоже зря, - сказала Дженни. - Но
все равно, пускай, лишь бы...
- Что лишь бы? - ласково спросил Дэвид: обоими овладела предательская
нежность, та сердечная размягченность, которая всегда только сильней их
запутывала. - Почему тебе хоть немного не льстит, если я ревную? Может быть,
все дело как раз в ревности? А по-другому объяснять мое поведение просто
глупо.
- Нет, мне это не льстит, - сказала Дженни, - но знаешь, что я думаю?
Ты дико разозлишься, Дэвид. Я подумала, может, ты пригласишь Фрейтага за наш
стол, ему, наверно, ужасно неудобно сидеть с тем нелепым человечком...
- Нет, я не злюсь, - сказал Дэвид. - Я только потрясен твоей
очаровательной сообразительностью. А может быть, Левенталю тоже нелегко?
- Ну конечно, Дэвид, с чего ему веселиться? Но прежде одному ему было
не так уж плохо, и, если Фрейтаг перейдет к нам, Левенталь останется один,
как был, так ему вполне уютно.
- А почему ты думаешь, что Фрейтагу сидеть и разговаривать с нами будет
приятнее, чем с Левенталем? - спросил Дэвид. - Откуда мы знаем, может,
Левенталь его вполне устраивает?
- Я думала, ты его спросишь, - сказала Дженни. - Teбe это проще.
- Почему? Он твой приятель, а не мой. Я с ним за все время и десяти
слов не сказал.
- Нам бы надо иметь общих приятелей, - сказала Дженни. - Хорошо, если б
нам стали нравиться одни и те же люди. Но тебе удобней спросить.
- Не понимаю, что у тебя на уме, - сказал Дэвид, ноздри его побелели,
черты заострились. - Мне кажется, ты пробуешь обращаться со мной как с
мужем.
- Никогда не была замужем, - возразила Дженни. - Не знаю, какое такое
обращение требуется мужьям.
- Приглашай Фрейтага за наш стол, если тебе угодно, - сказал Дэвид. - А
я с восторгом перейду к Левенталю.
И сердца их вновь закаменели так внезапно, что оба и сами удивились.
Обменялись холодными взглядами, полными ожесточенного упрямства, и каждый
молчаливо решил: если все это разобьется вдребезги, не я стану подбирать и
склеивать осколки! В другом углу бара, у них обоих на виду, виновник их
ссоры (вернее, предлог для ссоры), Фрейтаг, преспокойно распивал коктейли с
миссис Тредуэл - красивая пара, в отличном настроении, явно не нуждаются,
чтобы к ним лезли с помощью и сочувствием. При виде их все хладнокровие
Дженни, решимость, уверенность в своей правоте развеялись как дым. Она
обернулась к Дэвиду и смиренно подняла первый осколок чего-то, что они
разбили, потом другой и попыталась заново сложить в нечто целое.
- Дэвид, лапочка, я бы выпила еще... даже лишнего бы выпила. Столько
кругом всякого, и никак я не отучусь соваться в чужие дела.
Чета Баумгартнер с восьмилетним Гансом расположилась по соседству с
самым большим столом в баре - его заняли испанские танцоры, они жадно
поглощали огромные ломти торта и запивали их немыслимым количеством сладкого
кофе с молоком. Фрау Баумгартнер не удержалась и высказала по этому поводу
соответствующее