Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
ового и серьезного врага
наживали себе. 13..
Сетование израильтян.
В тот же день вечером, в клубе, Эммануил Захарович и Иосиф Яковлевич
преспокойно сидели и играли в карты; своим равнодушным видом они старались
показать, что наделавшая в городе столько шума статейка нисколько до них не
относится, но не так на это дело смотрел Никтополионов.
Узнав о своем удалении, он, как разьяренный тигр, приехал в клуб.
- Эй, вы, язи-вази, это что такое? - подлетел он прямо к Эммануилу
Захаровичу.
Тот протянул на него длинный и несколько робкий взгляд.
- Там на вас чорт знает кто что пишет, а вы на меня, - продолжал
Никтополионов.
- Сто мы на вас? - сказал Эммануил Захарович, в самом деле ничего не
знавший.
- Да кто же? Меня вон из службы вытурили, - отвечал с пеной у рта
Никтополионов. - Они там убийства делают, людей режут, - продолжал он без
всякой церемонии, обращаясь ко всей компании, собравшейся в довольно
значительном количестве около них: - а я стану писать на них.
- Сто зе это такое вы говорите? - произнес, бледнея, Эммануил
Захарович.
- Писать!.. - повторял ничего уже не слышавший Никтополионов. - Да
ежели бы что вы мне сделали, так я прямо палкой отдую.
- Вы не мозете меня дуть! - вспетушился наконец Эммануил Захарович.
- Нет, могу! - возразил ему Никтополионов: - я еще прапорщиком вашему
брату рожу ляписом смазывал... Стану я тут на них писать!
- При меня ницего зе не написано, - сказал Эммануил Захарович.
- Нет, написано, врешь! Только не я писал... Я писать не стану, а
доказывать теперь буду.
- И доказывайте! позалуста, позалуста! - отвечал ему гордо и злобно
Эммануил Захарович.
- И докажу, погань вы проклятая! - заключил вслух Никтополионов и уехал
куда-то в другое место браниться, вряд ли не к самому начальнику края.
Эммануил Захарович, весь красный, но старающийся владеть собою, стал
продолжать играть. Иосиф Яковлевич тоже играл, хоть и был бледен.
Кончив пульку, они, как бы по команде, подошли друг к другу.
- Ну, поедемте зе! - сказал один из них.
- Ja! - отвечал другой.
В карете они несколько времени молчали.
- Вы слысали, сто он сказал? - начал Эммануил Захарович.
- О, зе ницего-то, ницего! - отвечал Иосиф.
- Кто зе писал-то? - спросил Эммануил Захарович.
- О, это зе узнать надо! - отвечал Иосиф. - Я зе знаю одного
целовека... Он зе говорил мне про Михайлу.
- Гм! - отозвался Эммануил Захарович.
- Теперь зе я знать буду, к какому целовеку тот ходит. Тому целовеку
он, знацит, говорил, и тот писал!
- Гм! - промычал Эммануил Захарович.
Далее они ничего не говорили, и только, когда подъехали к крыльцу,
Эммануил Захарович признес:
- Зить нынце нельзя, зить!
- Нельзя, нельзя! - подтвердил с чувством и Иосиф. 14..
Новая радость из Петербурга.
Бакланов, заболевший после смерти Казимиры горячкой, начал наконец
поправляться.
Последнее время к нему беспрестанно стали ездить местные помещики. Они
запирались в кабинете, толковали что-то такое между собой.
К Евпраксии тоже около этого времени приехал брат ее, Валерьян
Сабакеев, широколицый молодой человек с голубыми глазами и похожий на
сестру. Он перед тем только кончил курс в университете.
Однажды их обоих позвали к Бакланову в кабинет. Там сидел гость,
помещик, солидной и печальной наружности мужчина, но, должно быть, очень
неглупый.
Евпраксия и молодой Сабакеев вошли и сели.
Бакланов был очень худ и в заметно раздраженном состоянии.
- Ты знаешь, - начал он, обращаясь к жене: - прислан манифест о
составлении по губерниям комитетов об улучшении быта крестьян.
- Нет, - отвечала Евпраксия совершенно спокойно.
- Я думаю, не об улучшении, а просто об освобождении! - вмешался в
разговор Сабакеев.
- Да-с, прекрасно! - подхватил Бакланов. - Но что же нам-то дадут?..
Заплатят ли, по крайней мере? - обратился он более к помещику.
- Вероятно, что-нибудь в этом роде будет, - отвечал тот.
Лицо Бакланова горело.
- Но как же "вероятно"! Это главное!.. Нельзя же разорять целое
сословие.
- Нельзя разорять только рабочую, производительную силу, - вмешался в
разговор Сабакеев: - а что такое "сословие" - это даже понять трудно.
- Тут пострадает-с не одно сословие, - возразил ему помещик: - а все
государственное хозяйство, потому что парализуются большие землевладельцы.
- Чем же?
- Да тем, что мы должны будем запустить наши поля.
- Кто ж вас заставляет? Наемный труд всегда выгодней! - сказал с
насмешкой Сабакеев.
- Нет, не выгоднее! - перебил его с азартом Бакланов: - у меня вот,
например, в именьи вы за сто рублей в месяц не наймете мужика: его и теперь,
каналью, только силой держать около земли, а тут все уйдут в Питер эти вот
замочки какие-нибудь делать, стены обойками оклеивать, в сущности
пьянствовать.
- Не у одних у вас, а везде, - подхватил помещик: - мужик, как узнает,
что он нужен, так цены себе не уставит.
- И прекрасно сделает! - произнес негромко Сабакеев: - по крайней мере,
хоть поздно, но зплатят ему за старый гнет.
- Да ведь-с это и на нем самом отразится! - сказал помещик. - Мы не в
состоянии будем обрабатывать столько, сколько прежде обрабатывали, а мужики
у себя тоже не прибавят; значит, прямо будет убыток в труде.
- А и чорт с ним, - произнес Сабакеев.
Помещик усмехнулся.
- Как чорт с ним! Хлебом у нас держится и заграничная торговля, хлеб
нужен и войску, и на винокуренные заводы, и в города, - все это должно,
значит, потрястись.
- Сначала, может быть, поколеблется, но потом образуются большие
общинные хозяйства.
Бакланов, все время едва сдерживавший себя от досады, , наконец не
вытерпел.
- То-то-то! - воскликнул он: - на общину надеется! О, молодость
неопытная и невинная!
- Община вздор-с! - произнес и помещик.
- Как вздор? - сказал, в свою очередь, Сабакеев, немало тоже
удивленный.
- А так... Евпраксия Арсентьевна! - продолжал Бакланов, обращаясь к
жене: - нам ваш брат, может быть, не поверит; скажите ему, что наш мужик
ничего так не боится, ни медведя ни чорта, как мира и общины.
- Да, они все почти желают иметь хоть маленькую, но свою собственность,
- подтвердила та.
- Очень дурно, - отвечал Сабакеев: - если наш народ разлюбил и забыл
эту форму.
- Да ведь эта форма диких племен, поймите вы это! - кричал Бакланов: -
но как землю начали обрабатывать, как положен в нее стал труд, так она
должна сделаться собственностью.
- Мы имеем прекрасную форму общины, артель, - настаивал на своем
Сабакеев.
- Гм, артель! - произнес с улыбкою помещик: - да вы изволите ли
знать-с, из кого у нас артели состоят?
- Для меня это все равно! - сказал Сабакеев.
- Нет, не все равно-с! Артель обыкновенно составляют отставные солдаты,
бессемейные мужики, на дело, на которое кроме физической силы ничего не
требуется: на перетаскиванье тяжестей, бегать комиссионером, а хлебопашество
требует ума. Я, например, полосу свою трудом и догадкой улучшил, а пришел
передел, она от меня и отошла, - приятно ли это?
- Может быть, и неприятно, но спасает от другого зла, от пролетариата.
- Да ведь пролетариат является в государствах, где народонасерение
переросло землю; а у нас, слава Богу, родись только люди и работай.
- Мы наконец имеем и другие артели, плотников, каменщиков, -
присоеденил, как бы вспоминая, Сабакеев.
- Что за чорт! - воскликнул, пожимая плечами, Бакланов: - да это разве
общинное что-нибудь?.. Они все наняты от подрядчика.
- У которого они, кроме того, всегда еще в кабале; хуже, чем в
крепостном праве, - присовокупил помещик.
- Общину наш народ имел, имеет и будет иметь, - сказал уверенным тоном
Сабакеев.
- Ваше дело! - произнес помещик.
- Ведь вот что бесит, - говорил Бакланов, выходя из себя (от болезни он
стал очень нетерпелив): - Россия решительно перестраивается и управляется
или вот этаками господами мальчиками, или петербургскими чиновниками,
которые, пожалуй, не знают, на чем и хлеб-то родится...
Помещик потупился, а Сабакеев покраснел. 15..
Бедное существо.
У Софи происходила сцена: к ней вдруг приехал Эммануил Захарович, в
одно и то же время красный и зеленый.
- Я зе делал для вас все, а на меня зе писут! - закричал он на Софи.
- Что вы? - возразила ему та.
- Писут, сто я целовека убил.
- Кто на вас пишет? - спросила Софи.
- Вас зе брат писет... Я в острог его сазать буду.
В припадке гнева, Эммануил Захарович и не заметил, что Басардин был у
сестры и сидел в соседней комнате. При последних словах его, Виктор вышел.
- Поди, он кричит на меня за тебя, - сказала ему Софи.
- Как вы смеете кричать на сестру мою? - придрался Виктор к первому же
слову.
- Я не крицу. Вы зацем писете на меня? - отвечал Эммануил Захарович,
попячиваясь.
- Я вас спрашиваю, как вы смеете кричать на сестру мою? - говорил
Виктор, хватая Эммануила Захаровича за галстук. - Сейчас тысячу целковых
давайте, а не то в окно вышвырну! - кричал он и в самом деле потянул
Эммануила Захаровича к окну.
- Сто зе вы делаете! - кричал тот, отпихиваясь от него своими огромными
но трусливыми руками.
- Боже мой! что вы? Звонят! Перестаньте!.. - говорила перепугавшаяся
Софи.
Звонил Бакланов, который недавно лишь стал выезжать и приехал к первой
Софи.
- Как вы похудели, кузен! - воскликнула та, сколько могла овладев собою
и радушно встречая его в дверях.
- Что делать! Болен был.
- Но отчего же?
- Впечатление прошедшего меня так потрясло... - отвечал с улыбкой
Бакланов.
- Какого же это прошедшего? - спросила Софи, как бы не поняв. - Брат
мой Виктор, - поспешно прибавила она потом, желая показать, что не одна была
с Эммануилом Захаровичем, усевшимся уже в темном углу.
Виктор мрачно поклонился Бакланову. Ему всего досаднее было, что в
такую славную минуту ему помешали.
"Его бы немножко только, - думал он: - в окно-то повысунул, он
непременно бы тысячу целковых дал".
- Это кузен наш, Бакланов, - пояснила ему Софи.
- Нет, племянник, - поправил ее Бакланов.
- Ну, все равно, это еще лучше; вы меня, значит, должны слушаться.
- Во всем, в чем вам угодно и что прикажете! - отвечал Бакланов,
вежливо склоняя перед ней голову.
Эммануил Захарович при этом пошевелился своим неуклюжим телом. Его,
кажется, обеспокоила новая мысль, что, пожалуй, и этот братец за шиворот его
тряхнет.
- Вы ведь здесь служите? - спросил Бакланов Басардина.
- Да, как же, по откупу-с, - отвечал тот с насмешливою гримасой. -
Хочу, впрочем, бросить, кинуть, - прибавил он.
Бакланов придал своему лицу вопросительное выражение.
- В наше время стыдно уж... Тут такие гадости и мерзости происходят...
- объяснил Виктор.
Бакланов при этом невольно взглянул на Эммануила Захаровича; но лица
того было не видать, потому что он сидел, совершенно наклонив голову.
Софи тоже сконфузилась; но Виктор не унимался.
- Можете себе представить, - говорил он: - у нас ни один целовальник не
получает жалованья, а, напротив, еще откупу платит. Откуда они берут,
повзвольте вас спросить?
- Скажите! - произнес Бакланов тоном удивления (его начинало уж все это
забавлять). - Говорят, они и прибавляют чего-то в вино.
- Чорт знает чего! Всего: и перцу, и навозу, и жидовских клопов своих!
Этого Эммануил Захарович не в состоянии был выдержать и вышел.
- Как это можно! - сказала Софи брату.
- Однако он премилый! - заметил ей Бакланов, указывая головой на
уходящего Эммануила Захаровича.
- Ужасно! - отвечала она: - я видеть его почти не могу.
Вслед затем Софи однако вызвали в задние комнаты. Там разъяренным
барсуком ходил Эммануил Захарович.
- Я зе для вас ницего не залел, а надо мной, знацит, только смеютца, -
начал он.
- О, полноте, пожалуйста, отвяжитесь! - отвечала ему Софи.
- Езели теперица старого братца и этого нового, знацит, не прогоните, я
денег давать больсе не буду...
- Ах, сделайте одолжение, пожалуйста; я только о том и молила Бога! -
воскликнула Софи.
- Я зе не дурак!
- А когда не дурак, так и отправляйтесь - нечего вам здесь оставаться!
- проговорила Софи и вышла; но в спальне у себя она встретилась с Виктором.
- Если ты, - начал он: - этому подлецу не скажешь, чтоб он дал мне
тысячу целковых, я всю историю с тобой опишу.
- Пишите, что хотите! Что хотите! - отвечала с отчаянной досадой Софи,
зажимая себе уши.
- Я все опишу, как он с мужем твоим поступал и как тебя потом опутал...
Я не пощажу и тебя - мне, матушка, все равно!
- Виктор! - воскликнула Софи: - я просила тебя всегда об одном...
оставь меня в покое. Брани меня, где хочешь и как хочешь, пренебрегай мною
совершенно, но не ходи только ко мне.
- Ишь, как же, да! Ловка очень!.. Нет, шалишь! - отвечал он ей своим
незабытым кадетским тоном. - Продалась жиду, дура этакая, да и в руки взять
его не умеет.
- О, Господи! - стонала Софи, ломая руки.
- Я все напишу! Нынче не старые времена, - говорил Виктор, уходя.
Софи едва совладела собой и вышла к Бакланову.
- Что такое с вами? - спросил тот, сейчас же заметив ее встревоженное
лицо.
- Ах, кузен, я отовсюду окружена врагами! - произнесла она, садясь
около него.
- Э, полноте; неужели же и я ваш враг? - успокаивал ее Бакланов.
- Вы-то больше всех мой враг, - сказала Софи, покачав головою: - не
была бы я такая, если б ты не поступил со мною так жестоко.
- Да, - произнес протяжно Бакланов: - но я имел на то большое право.
- Никакого! Никакого! - воскликнула Софи. - Я была чиста, как ангел,
пред тобой!
- Ну!.. - произнес многозначительно Бакланов.
- Как хочешь, верь или не верь! - отвечала Софи, пожимая плечами. - Но,
во всяком случае, я теперь просила бы тебя, по крайней мере, сохранить
дружбу твою ко мне, - прибавила она, протягивая к нему руку.
- Но я-то дружбой не удовлетворюсь, - отвечал Бакланов, целуя ее руку.
- О, полно-ка, перстань, пожалуйста, шутить!.. - отвечала Софи,
которая, в самом деле, в эти минуты было, видно, не до того. - От врагов
моих лучше спаси меня! - говорила она.
- И грудью и рукой моей! - отвечал Бакланов: - но только опять
повторяю: дружбой я не удовлетворюсь.
Софи посмотрела на него.
- Знаешь, мне ужасно неприятно и тяжело это слышать: неужели же я так
уж низко пала, что меня никто хоть сколько-нибудь благородно и любить не
захочет!
- О, Бог с вами, что вы, кузина! - перебил ее Бакланов.
- Да, я знаю, вы все думаете: "э, она такая, что от нее сейчас всего
требовать можно... это не то, что наши жены, сестры... она женщина падшая!"
- все это я, друг мой, очень хорошо знаю.
- О, Бога ради, кузина!.. - повторил Бакланов еще раз и во весь
остальной вечер был глубоко почтителен к ней.
- Я у вас буду на этой же неделе, и вообще когда вы только позволите и
прикажете, - сказал он, раскланиваясь при прощаньи.
- Пожалуйста! - повторила ему Софи свое обычное слово.
"Она чудная женщина! Чудная!" - повторял он мысленно всю дорогу. 16..
Начинающееся служение идее.
На другой день, часов в девять вечера, Бакланов подъехал к огромному
генерал-губернаторскому дому.
- Зачем меня звали, и кто у губернатора? - спросил он, входя.
- Дворянство! - отвечал жандарм, снимая с него шинель.
Бакланов пошел. В большой приемной зале он увидел, что за огромным
столом, покрытым зеленым сукном, сидело несколько дворян. Приятель
Бакланова, солидный помещик, со своим печальням лицом, тоже был тут.
Начальник края, с близко придвинутыми с обеих сторон восковыми свечами
и с очками на носу, что-то такое читал.
Около него, по левую руку, стоял красивый правитель канцелярии, а по
правую - сидел губернский предводитель дворянства, мужчина, ужасно похожий
на кота и с явным умилением слушавший то, что читал губернатор.
Бакланову предводитель его уезда указал на место после себя.
- Что это такое? - спросил его Бакланов.
- Речь говорит! - отвечал ему предводитель, указывая головой на
начальника края.
- О чем?
- Крестьян у нас отбирают на волю! - отвечал предводитель, как-то
странно скосив глаза.
- "Господа! - продолжал начальник края, не совсем разбирая написанное:
- русское дворянство, всегда являвшее доблестные примеры любви к отечеству и
в двенадцатом еще году проливавшее кровь на полях Бородина..."
На этом месте старик приостановился.
- Где и я имел честь получить этот небольшой знак моего участия! -
прибавил он, показывая на один из множества висевших на нем крестов.
- "Русское дворянство, - продолжал он снова читать: - свое крепостное
право не завоевало, подобно..."
- "Феодалам!" - поспешил ему подсказать правитель канцелярии.
- "Феодалам, - повторил генерал: - но оно получило его от монаршей
воли, которой теперь благоугодно изменить его в видах счастья и
благоденствия всем любезного нам отечества..."
Начальник края опять остановился, поправил очки и многозначительно на
всех посмотрел.
- "Этот пахарь, трудящийся теперь скорбно около сохи своей, вознесет
радостный взор к небу!" - говорил он и поморщился.
Речь эту, как и все прочие бумаги, ему сочинял правитель канцелярии, и
старый генерал место это находил чересчур уж буколическим. Но правитель
канцелярии, напротив, считал его совершенно необходимым; сей молодой
действительный статский советник последнее время сделался ужасным
демократом: о дворянстве иначе не выражался, как - "дрянное сословие", а о
мужиках говорил: "наш добрый, умный, честный мужичок".
- "Видимое мною на всех лицах ваших, милостивые государи, одушевление,
- продолжал начальник края: - исполняет меня надеждою, что мы к сему святому
делу приступим и исполним его с полною готовностью..."
- Все? - спросил он, остановясь, правителя канцелярии.
- Все-с! - отвечал тот, беря у него бумагу.
Замечаемые однако начальником края одушевленные лица сидели
насупившись, и никто слова не начинал говорить.
Поднялся губернский предводитель.
- Милостивые государи! - начал он, заморгав в то же время глазами, что
ужасно, говорят, скрывало таимые им мысли. - Милостивые государи! Я радуюсь,
что несу звание губернского предводителя в такое великое время. Первое мое
желание - выразить перед престолом монарха ваши чувства радости и
благодарности. Вам, милостивые государи, дана возможность сделать великое и
благодетельное дело для наших меньших братий!.. Дайте адрес! - прибавил он,
торопливо обращаясь к правителю канцелярии.
Тот подал бисерным почерком написанную бумагу. Она стала переходить из
рук в руки, и все, не читав, подписали ее. Бакланов тоже так подмахнул.
- Еще вчера только эту меньшую-то братию, своего лакея, в полиции
отодрал! - сказал ему предводитель его уезда, показывая на губернского
предводителя.
- Ужасная каналья, теперь за крест и чин все продаст! - проговорил
Бакланов.
Губернский предводитель между тем что-то сменил на своем месте.
- Господа! - снова начал он и окончательно закрыл левый глаз: -
обязанности предводителей в настоящее время слишком важны: я полагаю,
следует им положить жалованье.
Лица предводителей просияли, а у дворянства вытянулись.
- Из каких же сумм? - отозвался было солидный помещик.
- Суммы есть! - подхватили в один голос предводители.
Губернски