Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
то я только что сейчас приехала с могилы моего мужа, мне не до
гостей.
Иродиада неторопливо вышла.
В своей комнате, тоже очень чистенькой и красиво прибранной, она нашла
черноватого, курчавого молодого господина, с явно еврейскою физиономией,
большого, должно быть франта, с толстою золотою цепочкой на часах и в
брильянтовых перстнях.
- Сто-зе-с? - спросил он, модно помахивая шляпой.
- Они больны... не могут принять, - отвечала Иродиада.
- Ах ты, Бозе мой, Бозе мой! - произнес посланный: - так господин
убивается... так!
- Они очень нездоровы! - отвечала Иродиада прежним ровным тоном.
Посланный не уходил и продолжал смотреть себе на руки и на сапоги.
- Могу ли я с вами переговорить два слова? - сказал он наконец.
- Что? - спросила Иродиада.
- Два слова! - повторил он и вслед за тем начал что-то такое
скороговоркой объяснять Иродиаде. Она его слушала как-то насмешливо-холодно.
- Так? - заключил он.
Молодой человек торопливо засунул руку в боковой карман, вытащил оттуда
бумажник, вынул из него сторублевую бумажку и подал ее Иродиаде. Та
равнодушно приняла ее. Молодой человек протянул к ней руку; она хлопнула по
ней своею рукой, которую он и поцеловал с чувством, а затем, надев еще в
комнате шляпу набекрень, модно расшаркался и вышел. Иродиада как-то мрачно
посмотрела ему вслед.
Софи между тем все еще продолжала сидеть в задумчивости. Вдруг раздался
звонок. Софи даже вздрогнула.
- Иродиада! Иродиада! - крикнула она.
Та проворно вошла.
- Скажи, что я не могу принять, что я спать легла, - говорила Софи и
начала торопливо развязывать шнурки у платья, как бы затем, чтобы в самом
деле раздеться и лечь.
Иродиада вышла в переднюю.
Софи напрягла весь слух, чтоб услышать, что там будет говориться; она
закусила свои красивые губки, лицо ее побледнело.
Иродиада наконец возвратилась.
- Что ты так долго?.. - сказала почти с тоской Софи.
- Это не Эммануил Захарыч!.. - отвечала та.
- Как? - спросила Софи и взялась уж рукой за бьющееся сердце.
- Это Александр Николаевич Бакланов! - договорила Иродиада.
- Ах! - вскричала Софи и, вскочив, побежала навстречу.
Перед ней, в самом деле, стоял Бакланов.
Первое время они ничего не в состоянии были говорить, а взяли друг
друга за руки и смотрели один другому в глаза.
Иродиада, с подсвечником в руках, тоже смотрела на них.
2. Опять поэзия.
- Хорошо ли у меня здесь? - было первое слово Софи, когда они уселись с
Александром в будуаре.
- Да! - отвечал тот, сияя весь радостью.
- Ах, Боже мой! Погоди, постой! - воскликнула вдруг Софи, закрываясь
рукою.
У ней невольно потекли слезы.
- Ну вот и ничего, прошло!.. Иродиада, дай воды! - прибавила она, снова
открывя свое прелестное лицо, хотя щечки ее еще дрожали.
Иродиада, с несколько лукавым видом, подала ей воду: она еще в
Ковригине, когда Бакланов и Софи бывали там, догадывалась о чувствах,
которые молодые люди питали друг к другу.
- Ну, так как же? - заговорила Софи.
- А так же!.. - отвечал ей Бакланов, смотря на нее с нежностью.
- Как же ты приехал сюда?
- А так!.. Как ты мне написала, что муж твой помер и другое прочее, так
я сейчас к дяде Ливанову... знаешь, я думаю, его?
- Да! Когда мы, в первый год моего замужества, ездили с Яковом
Назарычем в Петербург, так часто бывали у него...
- Он не ухаживал за тобой?
- Было немножко! Постой, как он называл тогда меня!.. Да!.. Прекрасной
Юдифью, и все пророчествовал, что я не одному Олофрен, а сотне таких
посшибаю головы.
- Что ж, это правда? - спросил Бакланов.
- Не знаю, может быть, -отвечала Софи кокетливо. - Ну-с, отправились вы
к дяде?
- Отправился к дяде и говорю: так и так, грудью страдаю, а около этого
времени я прочитал, что здесь место уголовных дел стряпчего открылось.
"Похлопочите, говорю, чтобы перевели меня". Он сам поехал к министру.
- Какой, однакоже, добрый, - заметила Софи.
- Какое, к чорту, добрый? Я денег у него около этого времени попросил
взаймы, так боялся, что это часто повторяться будет.
Софи засмеялась.
- Поехал я наконец, - продолжал Бакланов: - и что я чувствовал,
подъезжая сюда, и сказать того не могу: вдруг, думаю, она уехала
куда-нибудь, или умерла, - что тогда со мною будет?.. Приезжаю в гостиницу -
и спросить не смею; наконец почти шопотом говорю: "Здесь такая-то госпожа
живет?" - "Здесь", говорят... Я и ожил.
- О, какой ты милый! - воскликнула Софи.
И молодые люди, сами не отдавая себе отчета, поцеловались.
- Дело в том, - продолжал Бакланов: - что по случайному, может быть,
стечению обстоятельств, но ты одна только была и осталась поэзией в моей
жизни; а то - эта глупая студенческая жизнь, в которой происходил или голый
разврат или ломанье вроде Печорина перед какою-нибудь влюбленною госпожой.
- А была же такая? - произнесла весело-ревниво Софи.
- Была! - отвечал Бакланов. - Потом этот Петербург, в котором, если у
девушки нет состояния, так ее никто не возьмет, и они, как тигрицы, кидаются
там на вас, чтобы выйти замуж, а потом и притащут к вам жить папеньку,
маменьку, свячениц, родят вам в первый же год тройников.
Софи покачала с улыбкой головой.
- Ты такой насмешник, как и прежде был! - сказала она, глядя с любовью
на Бакланова: - впрочем, и здесь все то же, если не хуже! - прибавила она с
легким вздохом.
- Но здесь у меня ты есть! Пойми ты сокровище мое! - воскликнул
Бакланов: - здесь я для тебя одной буду жить, тобой одной дышать.
- О, да, - воскликнула Софи с полным увлечением.
- Ты свободна, я свободен! - говорил Александр.
- А мать у тебя умерла? - спросила Софи.
- Да! - отвечал он почти с удовольствием: - что же-с? - продолжал он,
вставая и раскланиваясь перед Софи: - когда вы прикажете мне явиться к вам и
сказать: Софья Петровна, позвольте мне иметь честь просить вашей руки, и что
вы мне на это скажете?
- Я скажу: да, да, да! - отвечал Софи.
- Софья Петровна! - продолжал Александр в том же комическом тоне (от
полноты счастья он хотел дурачиться и дурачиться): - будете ли вы мне женой
верной и покорной?
- Буду, верной и покорной, но только небережливой, потому что мотовка
ужасная.
Бакланов вдруг встал перед ней на колени.
- "Божественное совершенство женщины, позволь мне перед тобой
преклониться!" - проговорил он монологом Ричарда. - А ты отвечай мне, -
продолжал он, хватая ее ручку и колотя ею себя по лицу: - "Гнусное
несовершенство мужчины, поди прочь!".
- О, нет, милый, чудный! - отвечала та, обхватив и целуя его голову, а
потом Бакланов поднял лицо свое, и они слились в долгом-долгом поцелуе.
Обоим им тогда было - Софье двадцать три года, а Бакланову двадцать
шесть лет.
3. Выставляющиеся углы действительности.
На другой день майское утро светило в будуаре Софи сквозь спущенные
белые шторы. В комнате было полусветло и прохладно.
Софи, в спальной блузе, в изящных туфлях, с толстою распущенною косой,
сидела перед своим туалетом. Она сама представляла собою не менее полную
свежести и силы весну.
Иродиада, тоже в стройном и, по случаю праздника, белом платье, засучив
кокетливо рукава, убирал госпоже волосы.
Софи, впрочем, на этот раз не с обычным вниманием занималась своим
туалетом, не прикладывала и не примеривала свои волосы, как им лежать
следовало, а все предоставила Иродиаде и сама сидела в задумчивости.
- Александр Николаич надолго сюда приехали-с? - спросила та вдруг.
- Надолго... Он служить здесь будет, - отвечала Софи.
Что-то вроде насмешливой улыбки пробежало по лицу Иродиады.
- Я, может быть, замуж за него выйду, - прибавила Софи, улыбаясь.
Иродиада молчала.
- Нравится он тебе? - прибавила Софи.
- Барин молод-с! - отвечала Иродиада.
Некоторое время между госпожой и служанкою продолжалось молчание.
- Александр решительно меня спасет... - проговорила Софи, как бы больше
сама с собою.
Иродиада в это время убирала щетку, гребенку, помаду.
- Денег у вас, Софья Петровна, ничего нет! - проговорила она каким-то
холодным голосом.
- Ну, заложи там что-нибудь! - отвечала Софи беспечно.
- Что, барыня, закладывать-то? Серебро уж все заложено, вещи тоже; не
платье же нести, - отвечала Иродиада.
На лице Софи изобразилась тоска.
- У Эммануила Захарыча можно взять-с! - произнесла с некоторою
расстановкой Иродиада.
Софи взглянула на нее с испугом.
- Они ничего! Дадут-с! Только и желают, чтобы хоть на час, на минуту
вас видеть.
Софи сидела и терла себе лоб.
- Ну, хорошо, поди возьми!.. Скажи, чтобы приписал там к прежнему
счету, - проговорила она торопливо.
Иродиада однако не уходила.
- Когда же им приехать-то прикажете?
Выражение лица Софи сделалось совсем мрачно.
- Завтра что ли-с? - продолжала Иродиада.
- Нет, завтра у меня Александр будет! - воскликнула Софи, как бы
испугавшись.
- Ну, послезавтра-с.
Софи ничего на это не возразила.
4. Чувствительный еврей.
Иродиада, в новеньком бурнусе, с зонтиком и в прелестной шляпке,
которую подарила ей Софи, всего два раза сама ее надевавшая, проворно шла по
тротуару.
Ни в походке, ни в наружности Иродиады ничего не было, что бы
напоминало горничную, так что один приказный, только было перед ее проходом
выбравшись из погребка:
- Ай, батюшки, советница наша, советница! - проговорил он, стыдливо
закрываясь рукой и сейчас же снова погребая в погребке.
По темным известиям, Иродиада сама принадлежала к дворянскому роду и
чуть ли не была дочерью Евсевия Осиповича, который как-то раз приезжал к
секунд-майору погостить и все шутил с одною замужнею женщиной, которая после
того и родила дочь, совершенно не похожую на мужа. Софи даже теперь иногда с
удивлением всматривалась в свою горничную и замечала, что она ужасно похожа
на нее, особенно с глаз.
Перед огромным каменным домом, с колоннами и с цельными стеклами в
окнах всего бельэтажа, Иродиада остановилась и вошла в резную, красного
дерева, дверь. Что тут живет не владетельный какой-нибудь принц, - можно
было догадаться по тому только, что на правом флигеле, выкрашенном такой же
краской, как и дом, была прибита голубая доска с надписью: Контора
питейно-акцизного откупа.
Войдя, Иродиада увидела швейцара с золотою булавой и во фраке,
обложенном позументом.
- Здравствуйте-с! - сказала она, дружески мотнув ему головой.
- Вы к Иосифу Яковлевичу или к Эммануилу Захарычу? - спросил ее тот
несколько таинственно.
- К Эммануилу Захарычу, - отвечала Иродиада.
- Он там у себя, в кабинете теперь, - сказал швейцар, вежливо отворяя
двери.
Иродида, как вступила туда, так и пошла по превосходному английскому
ковру. Мебель в первой комнате была зеленая, кожаная. В углах стояли
мраморные статуи в своей бесцеремонной наготе, отчего Иродиада, проходя мимо
них, всякий раз тупилась.
Далее, в самом кабинете шли ореховые полки по стенам с разными,
поддерживающими их, львиными рожами и лапами. Окна полузакрывались толстою
ковровою драпировкой.
Но что собственно в этой комнате составляло предмет всеобщего внимания
и зависти, так это невзломаемый и несгораемый шкап со скудными лептами
откупа, около которого, сверх его собственной крепости, клались еще на ночь
спать два, нарочно нанимаемые для того, мужика.
Сам Эммануил Захарович, в ермолке, в шелковом сюртуке, в шитых золотом
туфлях, сидел перед огромным письменным столом. Он был мужчина лет
пятидесяти, с масляными, приподнятыми вверх глазами, отчасти кривошей и
сутуловатый - признак несовсем здорового позвоночного столба, и вообще всею
своею физиономией он напоминал тех судей, которые сооблазняли Сусанну.
- Ах, бонжур! - проговорил он, увидев входящую Иродиаду, и даже взял и
пожал ее руку.
Буква з у него, так же как и у поверенного его, сильно слышалась в
произношении.
- Софья Петровна приказала вам кланяться, - начала та: - и велела вам
сказать, что вчера они не могли вас принять, так как не очень здоровы были.
Сегодня доктор тоже велел им ванну взять, а завтра - чтобы вы пожаловали.
- Ну сто-з... хоть и завтра, - произнес с грустью Эммануил Захарович.
- Еще Софья Петровна приказали, - продолжала Иродиада тем же бойким
тоном: - так как им таперича денег очень долго не высылают из деревни, -
чтобы вы денег пожаловали... Пусть там уж, говорят, к общему счету и
припишет.
- Денег, - произнес Эммануил Захарович с тем неуловимым выражением,
которое появляется у человека, когда его тронут за самую чувствительную
струну: - я все делаю!.. все!.. - прибавил он.
- Они очень хорошо это и чувствуют-с, - отвечала Иродиада.
- Где зе чувствуют, где? Не визу я того...
- Молоды еще, сударь, они очень! - отвечала Иродиада.
- Ты зе любись Иосифа, любись?
Иродиада улыбнулась и грустно потупилась.
- И меня-то Бог не помилует за то... - сказала она.
- Не Бога зе она боится!
- Бога не Бога, а что в свое еще спокойствие и удовольствие жить
желают.
- В свое удовольствие! - повторил досадливо Эммануил Захарович и,
встав, подошел к заветному шкапу.
- Сколько зе тебе? - прибавил он, вынимая оттуда не совсем спокойною
рукой тысячную пачку денег.
- Всю уж пожалуйте, - отвечала, проворно подходя к нему, Иродиада и
почти выхватывая у него из рук пачку и опуская ее в карман.
На лице Эммануила Захаровича опять промелькнуло какое-то неуловимое
выражение.
- Я приеду! - сказал он каким-то угрожающим голосом.
- Приезжайте-с! - сказала Иродиада и пошла.
Но Эммануил Захарович опять прикликнул ее.
- Ты из насих? - спросил он ее.
- Чего-с?
- Из евреев?
- Нет-с!
- А я думал. сто из евреев!.. - продолжал он, устремляя на нее
недоверчивый взгляд, а потом перенес его на висевшую на стене картину,
изображающую жертвоприношение Авраамом сына. Как тому для Бога, так ему для
своей любви ничего, видно, было не жаль.
В сенях Иродиаду опять остановил швейцар.
- Иосиф Яковлевич просил вас зайти к нему на минуточку, - сказал он.
- Может и сам к нам прийти; мне еще некогда! - отвечала она бойко и,
выйдя на улицу, сейчас же взяла извозчика и поехала домой.
- Привезла, барыня, - сказала она с восторгом, входя и подавая Софи
пачку ассигнаций.
Софи только усмехнулась.
- Что же он говорил? - спросила она.
- Приедут послезавтра вечером.
Софи сделал недовольную мину.
- Вы уж полюбезничайте с ним, - сказала Иродиада.
- Как же, сейчас! - отвечала Софи и, когда Иродиада вышла, она
всплеснула почти в отчаянии руками.
- Господи, когда меня Бог развяжет с этим человеком! - произнесла она.
5.. Воркованье голубков.
Вечера на юге наступают ранее и быстрее.
Софи сидела с Баклановым в кабинете ее покойного мужа, после смерти
которого она сейчас велела вынести все хоть сколько-нибудь напоминающие его
вещи и оставила один портрет его, и то потому, что он был превосходно
написан и вставлен в щегольскую золотую раму. На изображении этом покойный
Ленев был представлен в совершенно ему несвойственной величественной позе и
как бы с презрением смотревшим на оставленный им теперь мир.
Большое створчатое окно, выходившее в сад, было растворено.
Молодые люди сидели - один по одну его сторону, а другая по другую.
С густых и далеко разросшихся деревьев опахивало вечерней свежестью.
- "Ночь лимоном и лавром пахнет!" - продекламировал Бакланов, навевая
на себя рукою в самом деле благоухающий воздух.
- А ты все так же любишь стихи? - спросила Софи, лаская его по плечу.
- Ужасно!.. А тут, пожалуй, и сам поэтом сделаешься... Посмотри в эту
сторону! - воскликнул он, показывая ей на запад, где, в самом деле, облака
натворили Бог знает каких чудес: то понаделали они из себя как бы
людей-великанов в шлемах, с щитами, то колесницы, то зверей с открытыми
пастями, и все это было с позлащенными краями.
- А здесь еще! - обернула его Софи в другую сторону.
Там, неведомо от чего, шла целая полоса света, и вообще в небе был тот
общий беспорядок, когда догорающий день борется с напирающими на него со
всех сторон тучами. Вдли уже погремливало.
- Ты любишь гром? - спросила Софи.
- Люблю... В гром любить сильней можно.
- Отчего?
- Оттого, что сама любовь есть не что иное, как электричество.
- Вот как! - сказала Софи и выставилась в окно подальше, чтобы
посмотреть, где именно гремит. При этом грудь ее очутилась на руке
Бакланова.
- А у тебя сердчишко порядочно бьется! - сказал он, дотрагиваясь до
того места, где должно было быть у нее сердце.
- Еще бы! - отвечала Софи, отодвигая его руку и вообще садясь попрямей.
- А помнишь ли, ты меня все Тамарой назывл? - прибавила она после нескольких
минут молчания.
- Да, "Прекрасна, как ангел небесный, как демон коварна и зла!" -
воскликнул Бакланов.
- А может быть, я и в самом деле такая, - подхватила Софи лукаво.
- Ничего! Я готов хть сейчас же купить ценою жизни ночь твою... Вот
пусть в это же окно и вышвырнут.
Софи отрицательно покачала головой.
- Я не хочу того, - отвечала она.
- А я хочу.
- Ни! - возразила Софи по-малороссийски.
Бакланов схватил себя за голову.
- Ну что: ни! - возразил он. - Неужели же тебе нужно это венчание,
чтобы там пели, венцы надевали. Бог и здесь нас благословит.
- Это не Бог, а лукавый бесенок! - говорила Софи: - я хочу за тебя
выйти чистою и непорочною, как девушка. Ведь я почти что девушка!
- Не нужно мне этого, не надо! - воскликнул Бакланов и, вскочив,
схватил Софи в объятия, и в то время, как она слабо сопротивлялась, он
целовал ее в лицо, в шею.
- Постой, погоди! Два слова! - проговорила наконец она.
Александр несколько поотпустил ее.
Софи сейчас же дернула за сонетку, и сейчас же затем вошла в комнату
Иродиада.
- Дай мне капель, - сказала Софи.
- Каких-с? - спросила та в удивлении.
- Ну, каких-нибудь!
Сметливая горничная поняла наконец, что госпожа приказала ей, чтобы
что-нибудь приказать; а потому, налив в рюмку простой воды, принесла ее
вместе с свечой.
- Вам минут через десять прикажете подавать-с? - спросила она с
улыбкой.
- Нет, через пять, - отвечала Софи.
Иородиада ушла.
Портрет Ленева от принесенного огня выглянул из рамы.
Бакланов стоял взволнованный, сконфуженный и растерянный.
Софи подошла к нему.
- Смотрите, вон он сойдет и убьет вас! - сказала она, показывая на
мужа.
Бакланов не мог удержаться и взглянуть на нее. О, как она была
прелестна.
- Прощайте! - сказал он.
- Прощай, - сказала ему и Софи, целуя его по крайней мере в сотый раз.
На дворе была настоящая уж буря: гремел гром, и шел проливной дождь.
6.. Простота провинциальных нравов.
Настоящий прокурор был болен. Бакланову, с самых первых шагов, пришлось
исправлять его должность: в это время, разумеется, ссылались люди на
каторгу, присуждались тысячные имения от одного лица к другому, и все это
наш молодой юрист должен был проверять и контролировать, - но - увы! - кроме
совершенного незнания всех этих обязанностей, у него в воображении
беспрестанно мелькали хорошенькое личико Софи, ее ручка, ножка... В одно из
присутствий, когда он сидел и держал глаза более механически устремленными
на бумаги, вошел сторож-солдат.
- Мозер, ваше высокоблагородие, вас спрашивает, - сказал он.