Чаплыгин  в  том  же  году  рассчитал  крыло
сверхзвукового самолета, а понадобилось в сорок пятом. И так далее.
   - Все ясно, - сказал толстяк. - Как там чай?
   Я притащила чайник и заварила чай.
   - Кому-то надо давать материалы, в которых нуждается страна, -  сказала
я скрипучим голосом фразу, более  пригодную  для  публичного  выступления,
нежели для частной дружеской беседы. Я убеждаю себя не бояться таких фраз,
хотя бы потому, что многие мои товарищи их боятся. И  Завадский  посмотрел
на меня с удивлением. Теперь мне уже будет труднее объяснить, что я, как и
он, верую свято - из ничего чего не получается.  Без  науки  можно  делать
только   примитивные   вещи.   В   программе   записано:   наука    станет
производительной силой.  А  с  нас  требуют  работы,  которые  как  пробки
вылетали  бы  из  института.  Нужна  галочка  -  внедрилось,   внедрилось,
внедрилось. Нас торопят, толкают, ругают,  подстегивают,  подгоняют...  Мы
нервничаем, спешим, начинаем халтурить, у нас получается плохо. И  мы  это
знаем, но ничего  не  можем  поделать.  В  химии  вся  быстрая  работа  от
лукавого. Если бы можно было быстро и хорошо!
   - Ладно, - сказала  я,  -  я  пошутила.  Все  все  понимают.  Бессемер,
Чаплыгин, Арбузов, Циглер, Натта.
   Все-таки я сумела сделать так, что мой гость замкнулся в себе. Со  мной
так часто получается, что  я  сбиваю  человека  с  толку,  создаю  о  себе
превратное впечатление. Неосторожным словом, или репликой, или неожиданной
резкостью. В конце концов Завадский, меня еще мало знал, а может  быть,  я
дура, может быть, намерена не работать, а зарабатывать, а моя  диссертация
- липа, классическая химическая компиляция, результат  не  моей  дружбы  с
наукой, а моей дружбы с начальниками науки. Все это, пожалуй, промелькнуло
в синих глазах, внимательно посмотревших на меня. Ох, я знаю эти  пытливые
взгляды честных  трудяг,  не  умеющих  разбираться  в  людях.  Мой  гость,
безусловно, принадлежал к этой породе. Теперь он не  захочет  говорить  со
мной. Я хотела, чтобы он рассказал мне о Тереже. Но  его  интеллигентность
не позволит ему говорить со мной о Тереже.
   - Хороший чай? - спросила я.
   - С женщинами вообще трудно разговаривать. Хотя и приятно, - сказал он.
И после этого замолчал надолго.
   О чем он думал, глядя мимо меня в окно на  зубчатую  стену  кремля,  я,
естественно, не знала. Он  улыбался  дружелюбно,  но  какая-то  неловкость
поползла, поползла между нами.  Теперь  уж  поможет  только  то,  что  нам
предстоит вместе работать и вариться в одном котле. Друзьями так быстро не
становятся, попробовала я себя утешить.  Ничего.  Неловкость  возникла,  я
сама виновата, но это ничего, так и должно быть, он хороший человек,  а  я
дура. Кажется, ему просто стало скучно.
   - Я была сегодня в церкви, - сообщила я.
   - Потрясающие фрески.
   - Я их не видела.
   - А зачем вы ходили? Молиться?
   - Было много народа. К фрескам было не подойти.
   - Жаль, жаль.
   Мы пили чай.
   - А помните ваш приезд, - засмеялся он, - с клетчатыми чемоданами...
   - Если бы не вы...
   - Моя роль была скромной.
   Из холла послышался рев толпы.
   - Наши забили гол, - сказала я. - Размочили.
   По  телевизору  показывали  международный  матч.  Завадского   это   не
интересовало.
   Он налил себе третью чашку чая, я  протянула  ему  ресторанский  сахар.
Разговаривать нам было не о чем. Ну и пускай. Чем я была виновата, и что я
могла поделать. Все это тоска. Не  разговаривать  тоска.  А  разговаривать
тоже тоска.



3

   Белла Иванова считает, что подъем большой  химии  неразрывно  связан  с
успехами ее мужа Роберта Иванова, совершается при его участии и в какой-то
степени  под  его  руководством.  В  химии  полимеров   ему,   несомненно,
принадлежит почетная роль.  Она  считает,  что  Роберт  удалился  сюда  из
Ленинграда для совершения великого открытия или по сверхзаданию. Все,  что
больше похоже на действительность, обычно ее мало  интересует.  Но  иногда
вдруг начинают интересовать мелкие подробности и  кто  что  сказал  и  как
посмотрел. Она начинает спрашивать, что сказал  директор  Роберту,  и  что
Роберт на это ответил, и что потом сказала секретарша.
   Она отворяет мне дверь со словами:
   - Ну скажи, откуда я знала, что ты придешь!
   Я смотрю на ее голову.
   - Можно перекрасить, но, по-моему, не стоит. Ничего  получилось?  Идет?
Что? Нет? - говорит Белла.
   - Ужас, - отвечаю я.
   - Предыдущий цвет был лучше?
   - Н-не знаю.
   - Раз не знаешь, значит, хуже, - говорит Белла. - А по-моему, хорошо. И
все-таки я знала, что ты прядешь. Даже хотела приготовить роскошный ужин.
   - Не приготовила?
   - Я бы приготовила, если бы были деньги.
   - Купила чего-нибудь?
   - А-а, деньги... Значит, голова плохо? Недорыжила?
   - Этого бы я не сказала.
   - Деньги будут и очень много. Я тебе тогда дам.
   - Вот будет хорошо.
   - Нет, серьезно. Робик кончает книжку. Это, конечно, не "Война и  мир",
но солидное исследование, которого давно ждут химики.
   Я прохожу в комнату. В комнате одна стена ярко-лиловая,  на  ней  висят
железные и деревянные цепи, иконы и глиняные тарелки.
   - Все надо выбросить, - говорит Белла, перехватив мой взгляд.
   - Где Роберт?
   - В обкоме.
   - Зачем?
   - Не знаю, - отвечает она с  улыбкой,  означающей,  что  в  обкоме  без
Роберта не могут обойтись. - Придет, расскажет.
   - Радуешься?
   - А что, ведь приятно, конечно. Хочешь позвонить в Ленинград? В кредит.
   - Хочу принять ванну.
   - А я пока сварю кофе, - говорит Белла, глядя в зеркало на свои волосы.
   В ванной на стеклянной полке под зеркалом  цветы  в  горшке  и  батарея
банок с кремами.
   - Мажься, - раздается голос Беллы. - Хочешь, я тебе все подарю? Все эта
банки можешь забрать. Они твои.
   Я молчу. Ей, конечно, надо идти  работать.  Или  родить.  Все  это  уже
говорено, и ничего нового не прибавишь. Она могла бы работать переводчицей
у нас в институте, она знает английский язык. Или в школе. Детей бы учила.
Дети как раз таких любят.
   Белла за дверью говорит:
   - Бери все. Я тебя очень люблю. Я тебе еще что-нибудь подарю.
   И уходит на кухню варить кофе, по дороге запускает магнитофонную ленту.
   Я  знаю,  почему  Роберт  в  обкоме,  его  хотят  сделать  заместителем
директора по науке. Хорошо  это  или  плохо?  Кто  знает!  Для  института,
наверное, хорошо. Молодой, энергичный,  смелый,  прогрессивный.  Блестящий
ученый. И вообще  здесь  дают  двигаться  молодым.  Если  Роберта  сделают
замдиректором, мне-то будет лучше. Он поможет нам. Я и  сегодня  пришла  к
нему, чтобы он нам помог. Я решила открыто заявить,  что  Тереж  обманывал
руководство института и Комитет, расписывая перспективность  своих  тем  и
докладывая о том, что им сделано. Им ничего не сделано  и  не  могло  быть
сделано, ибо у нас нет чистого сырья для этих  полимеров,  и  в  ближайшие
годы его не будет. У американцев сырье есть, но они отказываются  его  нам
продавать именно потому, что понимают: у нас оно будет не скоро. У нас еще
нет технологии, нет методов  очистки.  Нашим  сырьем  являются  достаточно
сложные химические продукты.


   Я понимаю, что вступаю в борьбу, которая  может  мне  оказаться  не  по
силам, но что делать? Другого выхода нет, я все обдумала и выбрала. А если
Роберт будет замдиром, он поддержит нас.
   Но когда он приходит домой, я начинаю его пугать:
   - Ничего хорошего из этого не получится. Ты не тот тип. На таком  месте
требуется    человек-жертва.    Талантливый    эрудит-дилетант,     ученый
администратор.
   - Это я, - смеется Роберт.
   - Пусть сам он ничего не создаст,  не  изучит,  не  будет  формулы  его
имени, но он объединит, направит, раскидает  свои  мысли  и  идеи,  а  сам
останется ни при чем. Он должен делать  тысячу  дел  в  день,  из  которых
девятьсот он делает за других.
   - Это я.
   - Под его руководством напишут кучи кандидатских и докторских, а он  не
напишет ничего. Безымянный ученый, человек-жертва.
   - Это я.
   - Ты тот, кого  благодарят  в  конце.  А  еще  разрешите  принести  мою
искреннюю благодарность Ивану Ивановичу, чьи  любезные  советы,  без  чьих
любезных советов этот скромный труд...
   - Откажусь!
   - Правильно! Зато сможешь потом говорить, что сам не захотел. А то тебя
снимут раньше, чем ты успеешь обойти тридцать лабораторий.
   - А я и не собираюсь их обходить. Руководить надо в общем и  целом.  Ты
этого не знала?
   А Белла ликует:
   - Смешно, Робик - и вдруг _это самое_. А ему пойдет.  По  этому  поводу
надо выпить.
   - В том-то и дело, что Робик не это самое, - уже вяло договариваю я.
   Все дело  в  Белле,  ей  хочется,  чтобы  Робик  стал  это  самое.  Она
поджигательница, ей хочется шума, почета, поездок в  Москву,  командировок
за границу,  ей-это  надо,  ему  нет.  Ему  не  надо  становиться  научным
руководителем института, я понимаю.
   Но могу только сказать последний раз тихо:
   - Откажись, Робик. Зачем тебе?
   Не эти слова сейчас нужны, и Роберт их не слышит.
   - Ну, тогда поздравляю. Тогда все здорово! Ты молодец!
   Это он слышит.
   Раньше Роберт говорил "я все могу", но это не к тому относилось,  чтобы
стать замдиром и сидеть в президиуме.
   Белла говорит:
   - Если я правильно понимаю, замдиректор - это больше, чем директор.
   - По этому поводу надо выпить, - замечает Роберт и вынимает из портфеля
бутылки. -  Беллочкина  идея...  как  всегда...  правильная...  выпьем  за
Беллочку.
   - А что ты думаешь, -  обращается  Белла  ко  мне,  -  вот  мы  к  нему
привыкли, знаем его недостатки, нам он не кажется выдающимся. Обыкновенный
парень, но эти-то обыкновенные парни...
   - Беллочка... - ласково говорит Роберт.
   - Или вот... - Белла выбегает в другую комнату и возвращается с толстой
растрепанной рукописью и делает несколько танцевальных  движений.  -  Наша
книга, наша книга, - поет она.
   - Беллочка, ласонька, положи, - просит Роберт. - Перепутаешь страницы.
   Она кидает рукопись ему на колени.
   - Держи, - смеется она, - я  спущусь  в  гастроном,  куплю  чего-нибудь
пожевать.
   - Ну, а как ты будешь жить с Диром? - задаю я вопрос. От того, как  они
поделят власть, зависит  очень  много  для  института  и  для  Роберта,  у
которого нет так называемого опыта руководства.
   -  Это  очень  важно,  очень  важно,  -  шепчет   Белла,   не   отрывая
продолговатых ореховых глаз от лица мужа.
   - А Дир сказал мне так: "Когда вас нет, я делаю все, когда меня нет, вы
делаете все. А когда мы оба, то я не знаю, что мы делаем".
   Роберт хохочет. Все это и правда выглядит весело, смешно и хорошо.  Это
может оказаться плохо только для Роберта,  для  него,  потому  что  он  не
человек-жертва и не захочет бросить свою лабораторию, у него там рождается
интересный процесс, и докторскую он пишет. Хотя писать диссертацию у нас в
институте считается стыдно, это "для себя", и  многие  талантливые  ребята
считают более честным сейчас диссертации не писать, а  работать,  выполняя
заказы промышленности. Проблема отдачи - проблема номер  один  для  нашего
института. Все это довольно тяжело примиряется: сегодняшние нужды  страны,
подлинно научная исследовательская работа, проблема отдачи  и  пресловутые
диссертации. А главная непримиримость заключена в двух словах -  быстро  и
хорошо. Вот чего мы никак не можем. Мы можем  быстро  и  плохо,  хорошо  и
медленно. Медленно, чтобы как следует подумать. Годы там,  где  мы  сейчас
считаем месяцами. А этого нам не могут позволить.
   - "А когда мы оба, то я не знаю, что мы делаем", - смеется Роберт.
   - Очень  смешно,  очень  смешно,  блеск,  -  шепчет  Белла  и  бежит  в
гастроном.
   Роберт звонит, зовет Завадского. Мы все  живем  в  одном  доме,  или  в
соседнем, или через пять домов отсюда. И я переезжаю на следующей  неделе.
Одинаковые дома,  одинаковые  лестницы,  одинаковые  квартиры,  обставлены
одинаково.   Наши   квартиры   наполнены   магнитофонами,    телевизорами,
проигрывателями, транзисторами, холодильниками.
   Завадский входит с  видом  человека,  который  смеялся  на  лестнице  и
намерен смеяться весь вечер.
   - Он еще станет бюрократом,  клянусь.  Это  не  шутка,  перемена  пе-аш
среды. Я уже вижу на его лице отблеск чего-то такого.
   - Вы, ребята, на первых порах будете мне  помогать,  -  просит  Роберт,
пожалуй, чуть серьезнее, чем ему бы хотелось.
   - Это ты будешь  нам  помогать,  -  говорит  Завадский,  укладываясь  в
кресло. - Заявляю официально, что я решил пойти по пути хулиганства. Будут
хулиганить, не ходить, не писать. Все кончаю  -  заседания,  бумаги,  все.
Точка. И потом, мне нужен зам по технологии и  бюрократизму,  ты  мне  его
дай. - Завадский потирает руки и заглядывает нам в глаза.
   - Должен дать, - говорю я, - ты теперь все всем должен.
   - Молчать! Знайте свое место! - отвечает Роберт. - Я вас  вызову  через
секретаря.
   - Глупенький, - говорю я, - жизнь сенсаций коротка. Пользуйся.
   - А письмо сегодня было? - спрашивает Роберт Завадского.
   Тот краснеет: одна ленинградская  девушка  пишет  ему  письма  чуть  не
каждый день. Сегодня письмо было.
   - Тогда женись, - смеется Роберт.
   Появившаяся в дверях Белла мгновенно подхватывает:
   - Правда, почему вы не женитесь?
   - Она испортит весь мой порядок. Я тогда ничего не  найду.  Я  знаю.  Я
пробовал. Я был почти женат.
   - Это так плохо? - спрашивает Белла, глядя на Роберта.
   - Все лежало не на месте. Клянусь. Это было ужасно!  И  она  все  время
напевала.
   - Та была другая.
   - Звали ее так же, - смеется Завадский. - Ира. Все они Иры. Клянусь.
   - Письма она пишет изумительные, - говорит Роберт.  -  Женись  на  ней,
старик. Хорошая девочка. И влюблена. Если бы мне писали такие письма!
   -  Хватит,  ребята,  хватит.  Серьезно  прошу,  -  молит  Завадский,  -
вступитесь за меня, Маша.
   Я знаю, как ему неловко. Знаю, что ему неловко, даже когда он  видит  в
почтовом ящике конверт с синими  и  красными  полосками  -  авиа,  хотя  и
приятно. Я знаю это так, как будто сама по утрам вынимаю из ящика  пестрые
конверты с чьей-то надеждой, которую я обману.
   Я говорю:
   - А директор? Надо разделить функции обязательно.
   - С директором надо поступить так, - говорит Завадский, - посадить  его
за столик, константочки какие-нибудь снимать.  Пусть  у  него  будет  свой
столичек.
   Химик-фанатик  готов  посадить  всех  за  столичек.  Беспокоится,   что
руководители науки все дальше отходят от науки.
   -  Ребята,  -  говорю  я,  -  благословите  меня,  я  написала  бумагу,
убедительно доказывающую, что мои темы, обе притом, на данный момент всего
лишь красивая сказка.
   - Не связывайся с Тережем,  прошу  тебя,  Машок,  -  быстро  произносит
Роберт, - его голыми руками не возьмешь. Начнется канитель. Лучше не  лезь
в это дело.
   - Я же сказала: убедительно доказывающую.
   - А я сказал, не лезь. Оставь. Ты не знаешь, как к нему относится  Дир.
Тереж  для  него  персона  грата.  Причины  мне  абсолютно   непонятны   и
неизвестны, но факт. Умный Дир доверяет Тережу. А Тереж... это Тереж...
   - Неужели! - восклицаю я  с  насмешливостью,  которая  ни  до  кого  не
доходит.
   - Понимаешь, миленькая моя, - продолжает Роберт, - все, что ты скажешь,
будет верно, а выглядеть будет так, что ты плохая. Полимеры, которые Тереж
наобещал Комитету, очень нужны. Как хлеб и воздух. Он  их  обещал,  он  их
расписал, у Комитета глаза горят, он их почти сделал, на словах, во всяком
случае. А ты являешься и доказываешь, что все не так и полимера не  будет.
Ты же окажешься плохая, ты, ты...
   - Пусть, - отвечаю я туповато. - Подумаешь!
   - Нет, не пусть, ты не  хуже  меня  знаешь,  что  не  пусть.  -  Роберт
смеется. - И вообще не спеши. Поработай. Годик-другой. Поработай,  поломай
мозги. Может быть, и сделаешь. Тогда грудь в крестах.
   - Ты что, репетируешь новый стиль? Мне не нравится.
   - Хочешь совета? Не связывайся. Не трать силы понапрасну. Не пиши своих
грозных бумаг,  плюнь,  перетерпи,  спусти  на  тормозах.  Будь  мудрой  и
спокойной, и ты победишь. А все остальное ерунда, само засохнет и отпадет.
Потерпи, время работает на нас, ты будешь делать  настоящее  дело.  Но  до
настоящего дела тоже надо дойти, и по нелегкой дорожке. Будь умницей, верь
в меня, твоего руководителя.
   Отличная тронная речь. Ладно.  Он  не  хочет  быть  сегодня  серьезным.
Простим его. Раз он сегодня именинник.
   - Это глубоко ненормальная вещь, которая ведет к  глубоко  ненормальным
последствиям, - говорит Леонид Петрович Завадский. - Уйма вашего времени и
сил уйдет - на что? Жаль? Очень. А что делать? Я с Робертом  не  согласен.
Надо ввязаться в драку. Очень неохота, я понимаю, я-то понимаю.  А  выхода
нет. Мой отец всегда говорит: "Скупой два раза заплатит, ленивый два  раза
сделает". Но трудно вам будет, ох.
   И  смотрит  на  меня  печально,   уныло,   рукой   подпер   подбородок,
пригорюнился. Уже видит, как от  меня  остались  рожки  да  ножки.  Такой,
значит, страшный Тереж. Поддержали меня друзья. Да, боже мой, я ведь знаю,
что такие вещи все равно решаешь одна и делаешь одна.
   Приходят физики, мы наливаем рюмки,  и  начинается  обычный  застольный
шум, где все серьезное,  составляющее  смысл  нашей  жизни,  выражается  в
шутливой форме. Недаром в институте, на ученых  советах,  на  отчетах,  на
летучках, самым главным  кажется,  кто  кого  перешутит.  Великое  дело  -
перешутить. Перешутил - победил. Шутить надо на тему. Мы всегда  шутим  на
тему.
   - Давай, Роб, развивай кипучую бездеятельность!
   - Да, я читал. Работа непонятная, очевидно, хорошая.
   - ...А что химфизика...
   - ...В химфизике нахалы, но не дураки.
   - Не робей, старик. Будешь замдир хоть куда. Только ставь на правильную
лошадку и добивайся независимости.
   - К сожалению, даже из таблицы  умножения  можно  сделать  неправильное
употребление.
   -  Задача  начальства  -  защищать  своих   подчиненных   от   происков
вышестоящего начальства, я на тебя надеюсь, Роб, - говорю я.
   Ни на минуту не прекращаю я думать  о  темах  1  и  2,  даже  если  мне
кажется, что я думаю о другом, сплю, смеюсь и пью вино за здоровье  нового
замдира. Все мы так. Всем нам сказали: встань в угол и не  думай  о  белом
медведе, а мы стоим и думаем только о нем.
   Я поднимаюсь и говорю с волнением, глядя на физиков,  которые  держатся
изумительно дружно, умеют веселиться, умеют работать, у них золотые  руки,
светлые головы...
   - Переходите в нашу лабораторию!
   - Этот маленький тост произнесен с большим чувством, - смеется Роберт.
   Все-таки он благородный парень и друг, физики ему самому нужны,  но  он
готов их уступить.
   - Переходите, - прошу я, - и мы начнем  интересную  работу.  Вам  будет
предоставлена самостоятельность, переходите, ребята. И  выпьем  за  нашего
нового замдира.
   - А я хочу стать замом себя по науке, - грустно говорит Завадский, -  и
больше мне ничего в жизни не надо, клянусь.
   Я думаю о девушке,  которая  пишет  ему  письма  каждый  день.  Нет,  с
письмами у нее ничего не получится, тысяча километров - надежная гарантия.
Ей надо приехать и не тронуть ни одной бумаги, не двинуть ни  одной  вещи.
Говорят, у Леонида Петровича  дома  все  здорово  устроено,  называется  -
порядок беспорядка или, наоборот, беспорядок,  порядка.  Все  перевернуто,
почти нереально, предметный  мир  висит  в  воздухе.  Но  весь  этот  хаос
подчиняется своему хозяину.
   За столом продолжают обсуждать дела института. Беда, что мы  ни  о  чем
другом не можем говорить.
   - Почему мы такие отсталые, почему мы не танцуем  твист?  -  спрашивает
Белла.
   - Мы танцуем, - отвечают физики.
   "Они танцуют", - думаю я.
   - Все старухи в Чехословакии танцуют твист, - говорит Белла.
   -  Твист  обеспечит  вам  великолепный  брюшной   пресс.   Это   спорт,
подкрепленный  музыкой  и   неутомительными   тренировками.   Три   месяца
тре