бородок и неприязненно взглянул на Нэнси, прежде чем повернуться к Тому.
     - Сестра Ветивер, не так ли? - уточнил он.
     На груди Нэнси висела табличка с именем, и Том не сомневался, что доктор наверняка встречался с ней раньше.
     - Да, - сказала девушка.
     - Разве в ваши обязанности не входят более важные вещи?
     - То, что я делаю сейчас, - очень важная вещь, доктор Милтон, - сказала Нэнси.
     - Так вы считаете - как бы это лучше сформулировать, - что полезно в медицинском отношении жаловаться этому мальчику из хорошей - из очень хорошей семьи - на баранину, которую вам давали в общежитии для медсестер?
     - Именно так я и считаю, доктор, - Нэнси не собиралась сдаваться.
     Несколько секунд врач и медсестра молча смотрели друг на друга. Потом доктор Милтон, видимо, решил, что не стоит тратить время на обсуждение вопросов медицинской этики с подчиненными. Он тихо вздохнул.
     - Я попросил бы вас подумать о том, скольким вы обязаны этому заведению, - сказал он усталым голосом, словно произносил эту фразу несколько раз в день. - В этой палате лежит очень важный пациент, - он дружелюбно улыбнулся Тому. - И мне надо сейчас им заняться, сестра Ветивер. Дедушка этого мальчика, мой друг Глен Апшоу, по-прежнему один из членов больничного совета. Может быть, вы будете настолько добры и позволите мне приступить к осмотру?
     Нэнси отошла от постели Тома, и доктор Милтон склонился над ним.
     - Сегодня мы чувствуем себя лучше, правда? - спросил он.
     - Думаю, да, - сказал Том.
     - Как твои боли?
     - Иногда они очень сильные.
     - Ты очень скоро встанешь на ноги, - заверил его доктор. - Природа - великий доктор. Думаю, надо увеличить тебе дозу лекарств. - Он выпрямился и снова посмотрел на Нэнси. - Может быть, нам стоит увеличить дозу лекарств, как вы считаете?
     - Над этим стоит подумать, сэр, - сказала Нэнси.
     - Что ж, очень хорошо, - он похлопал ладонью гипс на ноге Тома. - Так и знал, что мне полезно будет зайти сюда и поболтать с мальчиком. Да, очень полезно. Все идет как надо, сестра?
     Нэнси улыбнулась доктору, лицо ее едва уловимо изменилось - стало старше и чуть грубее, циничнее. Теперь оно казалось Тому менее красивым, но более внушительным.
     - Конечно, - произнесла Нэнси и взглянула на Тома. И глядя в ее глаза, он вдруг понял: все, что говорил сейчас доктор Милтон, не имеет ровно никакого значения.
     - Сейчас запишу новые назначения в его карточку, - сказал доктор, доставая ручку.
     Затем он положил карточку в ногах кровати Тома, бросил на Нэнси взгляд, полный значения, непонятного Тому, и сказал. - Можешь сказать своему дедушке, что лечение протекает нормально, восстанавливаются мозговые рефлексы и все такое. Ему это будет приятно. - Милтон поглядел на часы. - Надеюсь, ты хорошо ешь. Здесь ведь не дают баранину, правда, сестра? Ты должен есть, понимаешь? Должен помогать матери-природе. Хорошая сытная пища - лучшее лекарство в твоем теперешнем состоянии, - снова взгляд на часы. - Боюсь, мне пора идти - у меня важная встреча. Я рад, что мы уладили это маленькое недоразумение, сестра Ветивер.
     - Мы все этому рады, - сказала Нэнси.
     Доктор Бонавентуре Милтон лениво поглядел на медсестру, чуть улыбнулся, словно и это было ему в тягость, и, кивнув Тому, вышел из палаты.
     - Да, сэр, - задумчиво произнесла Нэнси себе под нос.
     И Том окончательно понял, что представляет собой доктор Милтон.

***

     Потом были осложнения с ногой Тома, которая стала вдруг такой легкой, почти невесомой, словно в нее накачали гелий, и казалось, что она вот-вот разорвет гипс и поднимется в воздух. Том старался не обращать внимания на эти новые ощущения, но в течение недели они стали частью невыносимой боли, которая угрожала затопить весь мир, и он почувствовал потребность рассказать об этом кому-нибудь. Нэнси Ветивер посоветовала ему сказать все доктору Милтону, действительно сказать ему, так, чтобы он не мог не обратить внимания на его жалобы. Хэтти Баскомб выразилась решительнее:
     - За ужином постарайся припрятать нож и, когда старина Бонни начнет хлопать тебя по гипсу и говорить, что тебе только кажется, будто нога болит, достань этот нож и воткни в его жирную лапу.
     Тому давно казалось, что Хэтти Баскомб - второе я Нэнси Ветивер, он давно уже понял, что у каждого человека есть обратная сторона, принадлежащая ночи.
     Как и предполагала Хэтти, доктор Милтон только посмеялся над рассказами Тома про "легкую боль" и про "легкость" в ноге. Даже родители не поверили ему, они просто не могли поверить, что их глубоко уважаемый Бонавентуре Милтон может ошибаться (не говоря уже о хирурге - докторе Ботсуике - еще одной непогрешимой личности), и, кроме того, не хотелось верить, что Тому может понадобиться еще одна операция. Тому тоже не хотелось снова попасть на операционный стол - он хотел только, чтобы врачи разрезали гипс и выпустили воздух. Поэтому воспалительный процесс под гипсом продолжался и продолжался, и когда Нэнси и Хэтти привели наконец доктора Ботсуика осмотреть его ногу, тот сказал, что Тому требуется новая операция, и не только, чтобы вылечить воспаление, но и чтобы заново сложить неправильно сросшиеся кости ноги. Это означало, что сначала они должны снова сломать ее - для Тома это было все равно, что снова оказаться на Калле Бурле.
     Хэтти Баскомб склонилась к нему из ночной тьмы и тихо сказала:
     - Ты - ученик, а здесь твоя школа. Уроки даются тебе тяжело, очень тяжело, но ты должен их выучить. Многим людям не удается узнать то, что узнаешь ты, пока они не станут старше. Ты запомнишь на всю жизнь, что никогда нельзя чувствовать себя в безопасности. Ничто хорошее не длится долго. Мир наполовину состоит из ночи. Независимо от того, чей ты внук.
     Мир наполовину состоит из ночи - это Том уже знал.

***

     Том провел в больнице Шейди-Маунт все лето. Родители навещали его нерегулярно, и постепенно Том привык к этому и не ждал от них ничего другого. Они считали, что их визиты только расстраивают сына и не способствуют его выздоровлению. Поэтому они предпочитали присылать ему книги и игрушки, и если игрушки либо ломались у него в руках, либо были абсолютно бесполезны для ребенка, прикованного к постели, то книги, все как одна, доставляли ему массу удовольствия. Когда родители все же появлялись в палате Тома, они казались ему немного постаревшими и успокоившимися - пришельцами из прошлой жизни. Говорили они обычно только о том, что пережили в день аварии.
     Один раз его пришел навестить дедушка. Он стоял возле кровати Тома, опираясь на зонт и смотрел на внука угрюмо и недоверчиво. Том вспомнил, что ему знакомо это неприязненное выражение лица - он давно знал, что дедушка недолюбливает его.
     Том, что - убегал от кого-то?
     Нет, конечно, нет, с чего бы ему убегать?
     У него ведь нет друзей на той улице, правда? Может быть, он хотел добраться до Бухты Вязов? Двое мальчиков из его класса жили в Бухте Вязов, так, может быть, Тому пришло в голову пойти туда пешком, чтобы повидать их?
     Том вспомнил, что не вернется больше в свой класс, потому что ему придется пропустить начинающийся учебный год.
     - Может быть, - сказал он. - Я не помню, я просто не помню.
     Хотя на самом деле он смутно помнил день аварии, помнил молочный фургон с надписью "Перевозка пассажиров запрещена" и водителя, который всю дорогу расспрашивал его о девочках.
     Итак, кого же он все-таки собирался повидать? Память Тома отчаянно сопротивлялась, настойчивые вопросы дедушки были подобны сыплющимся на него ударам.
     Но почему авария произошла на Калле Бурле, в восьми милях от Бухты Вязов? Он что, ехал автостопом?
     - Почему ты задаешь мне все эти вопросы? - пробормотал Том и залился слезами.
     За дверью послышались шорохи и вздохи - персонал больницы собрался посмотреть на его знаменитого дедушку.
     - Ты должен держаться своей части города, - сказал дедушка, и за дверью раздались одобрительные возгласы.
     В конце августа Тома пришла навестить девочка по имени Сара Спенс. Он отложил книгу, которую читал перед ее приходом, и удивленно посмотрел на Сару. Сара, похоже, тоже была немного удивлена тем, что оказалась в больничной палате и, прежде чем подойти к кровати Тома, она с интересом осмотрела все вокруг. Том подумал, что действительно очень странно, что он находится сейчас здесь в таком состоянии - на несколько секунд он стал вдруг прежним Томом Пасмором, и, когда увидел, как Сара с несчастным видом осматривает его гипс, ему показалось вдруг смешным, что девочка так расстроилась.
     Сара Спенс была его подругой с самых первых школьных дней, и, встретившись с ней глазами, Том почувствовал, что возвращается к жизни. Сара поборола наконец охватившее ее смущение, и Том понял, что, в отличие от мальчиков, которые приходили его навестить, ей не страшно смотреть на следы его травм. Рана на голове Тома успела зажить, с правой руки сняли гипс, и сейчас он выглядел почти как раньше.
     Прежде чем заговорить, они внимательно рассматривали друг друга, и Том увидел, что Сара очень повзрослела за лето - перед ним стояла уже не девочка, а маленькая женщина, которая прекрасно понимала, что лицо и тело ее сильно изменились за последние месяцы.
     - О, Боже, - произнесла наконец Сара. - Вы только посмотрите на этот гипс!
     - Я и так смотрю на него целыми днями, - ответил Том.
     Улыбнувшись, Сара подняла глаза.
     - О, Том, - сказала она, и на мгновение Тому показалось, что сейчас она возьмет его за руку или погладит по щеке, или поцелует, или разразится слезами - или сделает все это одновременно. И Тому так сильно захотелось, чтобы Сара коснулась его, что у него закружилась голова. А Сара никак не могла понять, что же ей хочется сейчас сделать, как лучше выразить охватившую ее нежность и скорбь. Сара подошла поближе и уже почти что протянула руку, чтобы коснуться его, но тут увидела, какой бледной стала его кожа, она казалась просто серой под золотистым налетом привычного загара. И Том Пасмор, ее старый школьный друг, вдруг показался Саре совсем чужим, словно она видела его впервые. Том похудел, лицо его стало костлявым, и, хотя Сара понимала, что перед ней маленький мальчик, под глазами его были безобразные темные круги, совсем как у старика. Но через несколько секунд лицо Тома снова обрело привычные очертания, и теперь перед Сарой лежал уже не маленький мальчик с глазами старика, а симпатичный подросток, парень, который нравился ей больше всех в классе, друг, с которым они провели вместе столько времени, разговаривая и играя - но все же Сара успела непроизвольно сделать несколько шажков назад и сложить руки на груди.
     Им вдруг стало неловко в присутствии друг друга. Том почувствовал, что должен немедленно сказать что-то, все равно что, чтобы Сара не выбежала из комнаты.
     - Ты знаешь, сколько я уже лежу здесь? - спросил он, и тут же пожалел об этом, потому что фраза прозвучала так, словно он обвиняет Сару в том, что она так долго не приходила. - Я лежу здесь вечно, - он словно пытался одним предложением рассказать Саре обо всех изменениях, происшедших внутри него.
     - Я узнала об аварии только вчера, когда мы вернулись с севера, - казала Сара.
     - С севера, - Том прекрасно понимал, что Сара имеет в виду не северную часть Милл Уолк, а северные американские штаты. Родители Сары, как и многие другие обитатели восточной части острова (Пасморы были исключением из правила), владели собственностью в Северном Висконсине и обычно проводили лето в деревянном домике на берегу живописного озера. В конце июня семейство Редвингов - один из самых влиятельных кланов Милл Уолк - первым перебиралось на озеро Игл-лейк.
     - Мама встретила в Остенд-маркет миссис Джейкобс, и та рассказала ей, что с тобой случилось. Тебя ведь сбила машина?
     Том кивнул. Он знал, что на языке у Сары вертится множество вопросов, которые она не решается задать.
     Что ты чувствовал при этом?
     Помнишь ли ты что-нибудь?
     Тебе было очень больно?
     - Как это произошло? - спросила вместо этого Сара. - Ты перебегал улицу перед машиной?
     - Кажется, я выбежал на Калле Бурле. Был час пик и... - Том пожал плечами: он не помнил ничего из событий того дня, кроме надвигающейся на него машины.
     - Как ты мог так глупо попасть в аварию? Что же ты собираешься делать дальше? Нырять в пустой бассейн?
     - Думаю, теперь самым отчаянным моим поступком будет попытка встать с этой кровати.
     - И когда это произойдет? Когда ты будешь дома?
     - Не знаю.
     На лице Сары отразилось почти взрослое беспокойство и отчаяние.
     - Но как же ты пойдешь в школу, если тебя не выпишут? - Том ничего не ответил, и отчаяние, написанное на лице Сары, сменилось сначала смущением, а затем недоверием. - Так значит ты не пойдешь в школу?
     - Я не могу, - сказал Том. - Мне придется пропустить целый год. - Он снова чувствовал себя подавленным. - Врачи говорят, что ближайшие восемь недель я не смогу даже встать с кровати. А когда я наконец попаду домой, то буду лежать на той же больничной койке, только у нас в гостиной. Так как же я могу пойти в школу, Сара? Ведь я не могу даже встать с кровати. - Боль постепенно возвращалась, и теперь Том почти кричал. Он ненавидел себя за то, что издает в присутствии Сары подобные звуки. У Сары Спенс был такой вид, словно она жалела о своем приходе в больницу, и она была права - ей не было места в этих стенах. Сара была лучшим другом Тома, хотя он понял это только сейчас, но теперь между ними лежала пропасть.
     Сара не выбежала из комнаты, но для Тома было только мучительнее сознавать, что она смотрит, как он вытирает глаза и нос. Сара невнятно бормотала, что все будет в порядке. Том смотрел, как она постепенно удаляется в царство равнодушного дневного света, вежливо пытаясь спрятать ужас, который испытывает при виде его боли и гнева. Сара не знала самого главного - она не знала, что между ног Тома не осталось ничего, кроме трубочки для вывода мочи, - это было настолько ужасно, что сам Том не мог думать об этом больше нескольких секунд. Левая рука Тома непроизвольно нащупала гладкую, поверхность гипса между ног. У тебя, наверное, все чешется под гипсом, - сказала Сара, и Том отдернул руку, словно гипс был раскален докрасна.
     Сара сидела в палате, пока не закончилось время, отведенное для посетителей. Она рассказывала Тому о своем новом щенке по имени Бинго, о том, чем занималась "на севере", как кузен Фрица Редвинга по имени Бадди взял моторную лодку и выехал на середину реки, чтобы попробовать глушить рыбу динамитом. В голосе ее звучали доброта и смущение, сочувствие и симпатия и множество других чувств, которые Том не мог - или не хотел - назвать словами. Через полчаса в палату зашла Нэнси Ветивер и сообщила Саре, что ей пора уходить.
     - Я и не знала, что у тебя такая хорошенькая подружка, - сказала Нэнси. - Я, кажется, ревную.
     Сара густо покраснела и потянулась за сумочкой. Уходя, она пообещала, что скоро придет снова, и улыбнулась Тому одними глазами, стараясь не замечать стоящую рядом Нэнси. Но больше Сара ни разу не приходила к нему больницу.

***

     Через два дня дверь его палаты открылась, и Том поднял глаза от книги в надежде увидеть Сару Спенс. Но с порога ему улыбался Леймон фон Хайлиц. Пожилой джентльмен без слов понял, в чем дело.
     - Ты, кажется, ждал кого-то другого, - сказал он. - Но это всего-навсего твой капризный старый сосед. Мне уйти? Ты хочешь побыть один?
     - Нет, нет, пожалуйста, заходите, - как ни странно. Тому приятен был его визит. Мистер фон Хайлиц был одет в синий костюм и двубортный жилет, в петлице торчала ярко-красная роза, а на руках красовались перчатки того же цвета. Он выглядел немного глупо, но вместе с тем очень элегантно. И Тому вдруг захотелось выглядеть точно так же, когда он достигнет того же возраста. Тут в памяти его всплыло вдруг смутное воспоминание, и Том удивленно посмотрел на мистера фон Хайлица, который ответил на его взгляд дружелюбной улыбкой, словно снова понял состояние Тома без единого слова.
     - Вы уже приходили навестить меня, - сказал Том. - Это было давно.
     - Да, - подтвердил фон Хайлиц.
     - Вы сказали... вы сказали, чтобы я запомнил ваш визит.
     - И ты его запомнил. А теперь я пришел опять. Насколько я понимаю, тебя скоро перевезут домой, но я подумал, что ты с удовольствием прочтешь пару книг, которые я захватил для тебя из дому. Я не обижусь, если они тебе не понравятся. Но ты должен попробовать.
     И в руках его появились, словно сами собой, две книги - "Пестрая лента" и "Убийства на улице Морг". Фон Хайлиц протянул книги Тому: "Я надеюсь, ты будешь настолько любезен нанести мне визит, когда окончательно поправишься".
     Том растерянно кивнул, и фон Хайлиц тихо выскользнул из комнаты.
     - Кто это, черт возьми, был? - спросила его Нэнси Ветивер. - Дракула?

***

     Тома выписали из больницы тридцать первого августа. В гостиной для него поставили больничную койку. Гипсовый панцирь заменили другим, поменьше, который покрывал его ногу от колена до бедра. Оказалось, что он вовсе не лишился половых органов. Через несколько дней после выписки Тома пришла навестить Нэнси Ветивер. Сначала Тому показалось, что она принесла с собой всю суету покинутой им больницы. Нэнси рассказывала ему истории про других медсестер и больных, которых знал Том, и истории эти увлекали его гораздо больше, чем рассказы Сары Спенс о каникулах в Висконсине. Хэтти Баскомб обещала наслать на Тома проклятие, если он не придет ее навестить.
     Вскоре вернулась из "Остенд-маркет" Глория Пасмор, которая чувствовала себя сегодня лучше, и поэтому отправилась заказать продукты, пока Нэнси сидела с Томом. Глория была так убийственно вежлива с Нэнси, что той сразу сделалось неловко, особенно когда ее стали спрашивать о происхождении и образовании. Том впервые заметил, что Нэнси не очень грамотно разговаривает и иногда смеется над вещами, которые вовсе не кажутся такими уж смешными. Спустя несколько минут мать Тома почти что указала Нэнси на дверь, весьма неискренне поблагодарив ее за все, что та сделала для ее сына.
     Закрыв за Нэнси дверь и вернувшись в гостиную, Глория сказала:
     - Медсестрам ведь не надо давать на чай? Мне кажется нет.
     - О, мама, - только и смог произнести Том, прекрасно понимая, что Нэнси Ветивер вынесен приговор.
     - Эта девушка показалась мне очень тяжелым человеком, - сказала Глория. - А я всегда немного побаивалась тяжелых людей.

Часть третья

Ненависть и спасение

8

     Когда позже, став взрослым, Том Пасмор вспоминал тот год, который провел один дома, он не мог четко представить себе лица всех сиделок, которых нанимали, потом увольняли и прогоняли вон. Он не мог также вспомнить всех учителей, которые пытались заставить его прервать чтение и выучить уроки. Родители проводили с ним не слишком много времени, и единственное, что Том помнил четко, это как он лежал один в пустой гостиной и читал. Год этот можно было условно поделить на три части: когда он лежал в постели, когда ездил в инвалидном кресле и когда начал передвигаться на костылях. За этот год Том перечитал все книги в доме и все книги, которые приносил его отец из городской библиотеки. Том читал все без разбора, не пытаясь оценивать прочитанное, а иногда даже не понимая смысла. Он перечитал старые детские книжки, прочел любимых авторов отца - Зейна Грея, Эрика Амбера и Эдгара Райса Берроуза, потом книги Глории Пасмор - С.С.Вандайна, Е.Филлипса Оппенгейма, Майкла Арлена, Эдгара Уоллеса и "В поисках Брайди Мерфи". Он прочитал Сакса Ромера, Х.Ф.Лавкрафта и "Мифологию Булфинча". Потом пошли романы про собак Алберта Пейзона Терхуна и про лошадей - Уилла Джеймса, "Зов свободы", "Черная красота" и "Лягушка" полковника С.П.Микера и роман о Галилее какого-то венгерского писателя. Потом Том стал читать романы о гонщиках, особенно ему понравились "Уличные гонки", где мальчик погибал в автомобильной катастрофе. А когда отец стал приносить книги из библиотеки, Том жадно глотал все - Аг