чной  окраиной  Крымской,  группа  обнаружила
четверку "кобр", находящихся выше нас и идущих строго на запад. Находясь под
"кобрами", "лагги" могли образовать нижний ярус единой группы  патрулирующих
район истребителей. Мы попытались  сохранить  естественно  возникший  строй,
однако вскоре отстали от "кобр", а потом и вовсе потеряли их из виду.
     Возвращаясь из Нижнебаканской к линии фронта, я заметил позади  и  выше
нас две четверки самолетов. Расстояние между нами было  значительное,  сразу
разобрать, чьи это самолеты, не представлялось возможным. Я подумал сначала,
что снова вижу "кобры", но вовремя спохватился: капитан Покрышкин  собирался
вылетать шестью экипажами, а нас настигали восемь машин.
     Держась настороже, мы  уловили  момент,  когда  левая  четверка  быстро
приближавшихся самолетов начала пикирование. Сделав  стремительный  разворот
"все вдруг", наша группа пошла в лобовую атаку на противника.
     Мы еще сближались, не открывая  огня,  когда  вспыхнул  один  "мессер",
затем другой, а мгновение спустя показались и атакующие противника  "кобры".
Капитан Покрышкин обещание сдержал.
     Попавшие  в  своеобразные  клещи,  гитлеровцы  пытались   скрыться,   и
лейтенант Зимин, используя их замешательство, с близкого расстояния сбил еще
один Ме-109.
     "Кобры" приземлились минут через двадцать после нас. Я  снова  пошел  к
Покрышкину: поблагодарить за поддержку, расспросить об опыте.
     - Ребята у тебя не  робкого  десятка,-  сказал  Покрышкин.-  Одного  не
пойму: чего к земле жметесь? В облака попадешь - не убьешься.  Слыхал  такое
присловье, капитан?
     Высота  в  4000  метров  представлялась  нашим   новым   соседям   явно
недостаточной для успешной борьбы  с  бомбардировщиками  врага.  Слышало  бы
Покрышкина мое начальство!
     Подробно расспросить  соседей  об  их  опыте  не  удалось:  Покрышкину,
Фадееву и другим их товарищам требовалось подготовиться к очередному вылету.
Кстати, Покрышкину предстоял четвертый вылет за день.
     - Ничего, позже потолкуем,- сказал Покрышкин.- Ты заходи.
     Зайти к соседям больше не удалось: по  приказу  командира  дивизии  наш
267-й ИАП 17 апреля пересадили на аэродром у станицы Елизаветинская, а  полк
майора Краева остался в Краснодаре.
     Мы слышали и читали о подвигах А. И. Покрышкина и его- друзей,  следили
за их успехами, радовались этим успехам, иногда  нам  приходилось  сражаться
плечом к плечу, но мы ни разу уже не базировались на одном аэродроме.

НАД МАЛОЙ ЗЕМЛЕЙ
     Переброска 267-го истребительного авиаполка  в  станицу  Елизаветинская
объяснялась, как мы вскоре  поняли,  не  одним  только  желанием  разгрузить
краснодарский  аэродром,   а   намерением   командования   подтянуть   часть
истребителей как можно ближе к левому флангу  фронта,  к  Малой  земле,  где
начались самые жестокие за все время существования этого плацдарма бои.
     С глубоким волнением беру я каждый раз книгу "Малая земля",  написанную
непосредственным участником жесточайших сражений Леонидом Ильичом Брежневым.
Сколько картин, сколько дорогих лиц возникает перед глазами, когда  читаешь:
"Трудно мне передать, что творилось в небе. Куда ни глянешь, то в  одиночку,
то звеньями сходились в смертельных петлях наши и немецкие самолеты.  Черные
шлейфы сбитых машин, пересекая друг друга, тянулись к земле...".
     Да, именно так все и было. Тяжело приходилось воинам  на  Малой  земле,
тяжело было и летчикам, ее прикрывавшим.
     Нашему  полку  до  20  апреля   преимущественно   ставили   задачи   по
сопровождению на Малую землю штурмовиков Ил-2. Сопровождая их, летчики нашей
дивизии,  естественно,  вынуждены  были  вступать  в  бои  с   истребителями
противника, которые  плотно,  большими  группами  прикрывали  свои  наземные
войска,  бороться  с  вражеской  зенитной  артиллерией.  Неудивительно,  что
дивизия несла потери. Только наш  полк  с  17  по  20  апреля  потерял  семь
самолетов и одного летчика. Погибшим оказался один из моих  ведомых,  всегда
собранный, отважный, готовый  помочь  товарищу  и  очень  добрый  по  натуре
старший сержант Н. М. Петров. Он пожертвовал собой, выручая  летчика  одного
из "илов". Должен сказать,  к  чести  всего  267-го  ИАП,  что  ни  один  из
сопровождаемых  штурмовиков  сбит   не   был:   наши   летчики   ни   одного
"мессершмитта" к "илам" не подпустили.
     За четверо суток, с 17 по 20 апреля, в память каждого из  нас  навсегда
врезались контуры обороняемого воинами 18-й армии,  матросами  Черноморского
флота  и  партизанами  плацдарма  -  небольшой,  менее  тридцати  квадратных
километров, но дорогой частицы родной советской земли. Хорошо запомнили мы и
линию наших  передних  траншей,  проходившую,  кое-где  всего  в  нескольких
десятках метров от траншей врага. С воздуха мы видели,  как  кипит  взрывами
земля плацдарма, как изуродована она огнем. Нетрудно было  представить,  что
должны были выносить герои, оборонявшиеся на плацдарме. Сердце сжималось при
мысли, какие страдания они претерпевают, какие  несут  потери!  Хотелось  им
помочь. Всеми силами помочь. И  мы  тогда  не  прикидывали,  сколько  сил  у
противника в воздухе,  а  сколько  у  нас.  Думали  только,  как  уничтожить
побольше  фашистских  истребителей  и   бомбардировщиков,   как   поддержать
истекавшую кровью Малую землю.
     18   апреля   в   штаб   Северо-Кавказского   фронта   прибыла   группа
представителей Ставки во главе с Маршалом Советского Союза  Г.  К.  Жуковым.
Кроме Г. К. Жукова в группу входили нарком Военно-Морского Флота адмирал  Н.
Г. Кузнецов, командующий ВВС Красной Армии маршал авиации А.  А.  Новиков  и
ответственный работник Генерального штаба генерал О. М. Штеменко.
     Ознакомившись с положением дел, представители Ставки пришли к выводу  о
необходимости  усиления  авиационной  поддержки   войск   Северо-кавказского
фронта, главным  образом  войск,  обороняющих  плацдарм  на  Малой  земле  и
наступающих на станицу Крымскую. На Северо-Кавказский фронт,  начиная  с  20
апреля, начали прибывать новые авиационные соединения, вооруженные  "яками",
Ла-5, "кобрами",  бомбардировщиками  Пе-2  и  Ту-2.  Прибывающие  соединения
вступали в бой, как говорится, с ходу. Мы  постепенно  сводили  преимущество
врага в воздухе на нет, а затем завоевывали его сами. Яростные,  напряженные
бои с авиацией гитлеровцев длились весь апрель.
     Существует множество слагаемых успеха. Едва ли не самым главным  всегда
было умелое руководство войсками.
     А. А. Новиков - военачальник острого, ясного ума и большой  силы  воли.
Новиков разделял самые передовые взгляды на роль  и  применение  авиации.  В
частности,  он  решительно  требовал  развивать   инициативу   истребителей,
значительную часть их действий переносить за линию фронта, выделяя для этого
лучшие полки и новейшую технику, уничтожать  бомбардировщики  и  истребители
врага еще на подступах к линии фронта, эшелонировать истребители по  высоте,
открывать  огонь  по  вражеским  самолетам  только  с  короткой   дистанции.
Разумеется, эти требования маршала авиации пришлись нам по душе.
     Много боев провел 267-й ИАП в разгар сражений  на  Малой  земле  и  над
станицей Крымской. Мне же особенно памятен первый вылет на прикрытие  войск,
оборонявших Малую землю. Случилось это  25  апреля.  Генерал-майор  Кутасин,
проходивший стажировку в должности командира авиационной  дивизии,  приказал
возглавить шестерку истребителей и потребовал:
     - Чтобы ни один "лапоть" к Малой земле не пробрался!
     "Лаптями" на фронтовом жаргоне  именовались  вражеские  бомбардировщики
Ю-87, у которых обтекатели неубирающихся шасси формой смахивали на лапти.
     Мы разделили шестерку "лаггов" на две  группы  -  ударную,  из  четырех
машин, и сковывающую, из двух.  В  ударную,  кроме  меня  и  моего  ведомого
сержанта М. Г. Ишоева, вошли лейтенант А. П. Попов и сержант В. М.  Морозов,
а в сковывающую - старший лейтенант Белов и сержант М. А. Шалагинов.
     Может   показаться   странным,   что   ведущим   сковывающей    группы,
предназначенной для борьбы с истребителями противника, я  назначил  старшего
лейтенанта Белова, в мужестве которого сомневался. Однако причины для такого
назначения Белова у меня были. Со  времени  печального  происшествия  вблизи
Славянской мы  со  старшим  лейтенантом  вместе  не  летали,  а  по  отзывам
некоторых летчиков Белов  проявлял  при  встречах  с  вражескими  самолетами
смелость и решительность, возглавляемые  им  группы  истребителей  сбили  за
минувшее  время  несколько  самолетов  противника.  Возможно,   эпизод   под
Славянской следовало считать неприятным недоразумением. Был, правда, случай,
когда Белову  поручили  сопровождать  идущий  на  разведку  в  глубокий  тыл
противника  самолет  Пе-2,  и  старший  лейтенант   не   выполнил   задание,
приземлился вскоре после вылета, сообщив, что потерял Пе-2. Слышал  я  также
от молодых летчиков, что старший лейтенант по-прежнему предпочитает,  увидев
"мессеры", строить спасительную "карусель", а не атаковать  врага.  Все  это
настораживало. Но ведь Белов и впрямь мог потерять Пе-2  в  условиях  плохой
видимости, а рассказы  одних  летчиков  противоречили  рассказам  других,  и
полностью верить им не приходилось. Кроме того, признаюсь, хотелось верить в
лучшее. И назначая Белова в сковывающую группу, я как  бы  подчеркивал,  что
прошлое забыто,  что  я  полностью  ему  доверяю:  там,  вблизи  Славянской,
прикрывал Белова я, здесь прикрыть меня предстояло Белову.
     Ударная группа шла на высоте 3500 метров, сковывающая - на высоте  4000
метров.  Воздушного  противника  над  Мысхако  при  нашем   приближении   не
оказалось.
     Я повел истребители  с  набором  высоты  в  море,  чтобы  наблюдать  за
обстановкой со стороны солнца. Но  не  успели  мы  удалиться  на  пять-шесть
километров от берега, как  появился  ползущий  курсом  на  Мысхако  огромный
эшелон вражеских бомбардировщиков Ю-88 и Хе-111.  Они  летели  девятками,  и
считая эти девятки, я  сбился  со  счета.  Где-нибудь  поблизости,  конечно,
находились  истребители  противника:  ведь  бомбардировщики  и   истребители
гитлеровцев,  вылетающие  с  разных  аэродромов,  производят   встречу   над
каким-либо  заранее  обусловленным  пунктом  или  в   каком-нибудь   заранее
определенном районе, и  в  данном  случае,  наверняка,  таким  районом  были
подступы к Малой земле.
     Словно  в  подтверждение  мелькнувшей  мысли,  в   наушниках   раздался
взволнованный возглас Белова:
     - Разворачивайтесь! Сзади "мессы"!
     Белов не ошибался. На его  высоте  мчались  две  четверки  истребителей
Ме-109. Меня только удивило, что  их  так  мало.  Для  прикрытия  громадного
эшелона  бомбардировщиков  командование  противника  должно  было  направить
гораздо больше истребителей.
     Все, что  произошло  в  последующие  секунды,  было  результатом  почти
молниеносного, интуитивно принятого решения - не  разворачиваться  навстречу
вражеским истребителям, не ввязываться с ними в бой, а броситься в атаку  на
бомбардировщики,  создать  на  пути  следования  "юнкерсов"  и   "хейнкелей"
ситуацию, угрожающую столкновением и катастрофой хотя бы для первых  девяток
фашистских бомбардировщиков, ситуацию, при которой  численное  превосходство
противника стало бы его слабостью.
     Разумеется,  времени  для  обстоятельного  продумывания  обстановки  не
имелось. Сформулировать свое решение более или менее отчетливо, как я  делаю
это  сейчас,  не  было   возможности.   Я   только   понимал,   что   нельзя
разворачиваться, нельзя связываться с "мессерами":  бомбардировщики  в  этом
случае спокойно дотянут до Малой земли, на головы наших ребят  рухнут  сотни
бомб. Отбить первую атаку "мессеров" вполне способна одна пара  Белова,  она
может прикрыть ударную группу на те считанные  секунды,  которые  необходимы
для сближения с бомбардировщиками.
     Покачал крыльями - Ишоев и пара лейтенанта Попова тотчас подтянулись  к
моему "лаггу",- приказал Белову отсечь "мессеры",  скомандовал:  "Атака!"  и
повел свою четверку на вражеские  бомбардировщики,  стремительно  увеличивая
скорость за счет снижения до их высоты.
     Наступил момент, хорошо знакомый каждому, кто хоть раз побывал в боевой
схватке, момент,  когда  исчезает  представление  о  времени  и  совершенные
действия не всегда  являются  осознанным  итогом  работы  мозга,  становятся
результатом мгновенной реакции всего организма на стремительно  изменяющиеся
обстоятельства.
     Мы шли "в лоб" ведущей девятке вражеских бомбардировщиков на предельной
скорости. Огонь я открыл с 400 метров, крича своим, чтобы тоже стреляли и не
сворачивали.  Силуэт  моего  бомбера  вырастал  в  размерах  с   неимоверной
быстротой. Сначала "юнкерс" вздрогнул, как бы  пытаясь  уйти  вверх.  Память
зафиксировала этот миг, отдельные, крупным планом  взятые,  детали  фюзеляжа
вражеской машины, ствол фашистского пулемета,  который  должен  был  открыть
огонь еще до нашего столкновения. Но пилот Ю-88,  избегая  столкновения,  не
повел самолет вверх, он бросил машину вниз. За ним  нырнули  под  "лагги"  и
остальные бомбардировщики первой девятки.
     Какое-то мгновение мы оставались на прежней высоте, но этого  мгновения
хватило, чтобы нырнула под "лагги" и вторая девятка. Уйдут! А до  плацдарма,
где  сейчас  с  тревогой  наблюдают  за  армадой   бомбардировщиков,   всего
минута-другая полета!
     Наша ударная  группа  методом  "все  вдруг"  сделала  разворот  на  сто
восемьдесят градусов, едва не столкнувшись  с  четверкой  атаковавших  ее  с
хвоста "мессеров". Вражеские  истребители,  оборвав  огонь,  резко  вильнули
вправо и вверх. Я заметил: в небе уже не восемь, а гораздо больше Ме-109, но
считать их не приходилось: нашей целью оставались бомбардировщики, мы должны
были заставить  их  отклониться  от  боевого  курса  хотя  бы  на  несколько
градусов. Даже малейшее отклонение увело бы фашистские самолеты в сторону от
крохотного плацдарма.
     Атаковать ведущую девятку "юнкерсов" сзади не удалось: не успела далеко
отойти, а впереди, метров на пятьдесят выше, показалась  еще  одна  четверка
"мессеров" и открыла огонь по нашей группе.
     Я отвернул вправо, скользнул со  снижением  влево  и,  продолжая  левый
разворот, "горкой" выскочил с Ишоевым, Поповым и Морозовым  впереди  ведущей
девятки врага. Пару Белова в этот момент я уже не видел, да и выискивать  ее
недосуг было: мы намеревались  стремительно  атаковать  "юнкерсы"  "в  лоб".
Однако  от  лобовой  атаки  пришлось  отказаться:  вокруг  сверкали   трассы
вражеских пуль и снарядов, на хвосте моего "лагга" уже  повис  "мессер",  за
ним, на удалении,  виднелись  еще  пять,  тоже  начинающих  левый  разворот.
Собьют! А под левым крылом уже пенится прибоем берег, и  находящиеся  справа
вражеские бомбардировщики приближаются к Мысхако... Так нет же, не пройдете!
     Мы бросили машины в правый вираж,  чтобы  увлечь  за  собой  "мессеры",
начать, с ними бой на виражах точно по  курсу  следования  бомбардировщиков.
Пусть будет худо нам, но и врагу  в  предстоящей  схватке  не  поздоровится!
"Юнкерсы", продолжая двигаться на Мысхако, неминуемо врежутся  в  круговерть
наших и фашистских истребителей. А там поглядим!
     Со всех сторон  мельтешили  черные  кресты  "мессершмиттов",  переплеты
фонарей "юнкерсов", бесчисленные плоскости вражеских машин,  и  -  ни  одной
пулеметной, ни одной пушечной очереди! Я понял: стрелки бомбардировщиков  не
рискуют открывать  огонь,  чтобы  не  поразить  собственные  самолеты.  Враг
оказался в дураках. Зато мы, не уступая дорогу "юнкерсам",  непрерывно  вели
огонь из пушек и пулеметов, били по любой фашистской машине,  очутившейся  в
перекрестии прицела.
     Я не знал, сколько времени прошло с начала боя. Знал только, что  успел
испытать и чувство острой опасности, и ощущение близкой гибели, и  торжество
удачи, и  твердил  только  одно:  продержаться!  Продержаться  хотя  бы  еще
несколько секунд. Сейчас "юнкерсам" даже "мессеры"  мешают,  бомбардировщики
не могут не отвернуть!
     Делая очередной вираж, заметил ниже армады  бомбардировщиков  "лагг"  и
устремившийся  к  нему  "мессер".  Летчику  "лагга"   угрожала   смертельная
опасность. Его можно было выручить, прервав свалку на  пути  "юнкерсов".  Но
тогда путь к Малой земле для врага был бы открыт.
     С чувством острой боли и вины перед  другом,  которому  не  имею  права
помочь, я завершил вираж,  чтобы  обрушиться  на  тех  гитлеровцев,  которые
подвернутся  под  пушку  и  пулеметы.  И  едва  не  столкнулся  с  флагманом
"юнкерсов". Он менял курс! Следом за ним делала левый разворот  вся  ведущая
девятка вражеских бомбардировщиков! Да и остальные уже шли с левым креном  -
тоже поворачивали!
     - По-бе-да! - не сдержав чувств, прокричал я в эфир.- По-бе-да!
     Уже  и  "мессеров"  не   было   поблизости,   за   исключением   одного
единственного, явно пытавшегося оторваться от меня.
     Я до предела выжал сектор газа. Догнал. Поймал  щучье  тело  вражеского
истребителя в перекрестие прицела. Ударили, словно рыкнули, и тут же смолкли
пушка и пулеметы - кончились боеприпасы. Но "мессеру"  хватило:  уже  пылал,
уже чадил, уже кувыркался, падая в море.
     Я развернулся на сто восемьдесят градусов,  отыскивая  взглядом  своих.
Видимость в тот день была отличная. С высоты  3500  метров  глаза  различали
даже Анапу, где находился аэродром  фашистов.  Только  поверхность  моря  не
просматривалась: на высоте около 800 метров ее прикрывал тонкий флер тумана.
Небо же оставалось чистым везде. Но своих самолетов я в  нем  не  обнаружил.
Сделал вираж. Никого.
     Только колышется вдоль побережья цепочка "юнкерсов", уходящих в сторону
Керчи, да маячат над.  этой  цепочкой  несколько  четверок  Ме-109.  Где  же
товарищи?!
     Я не  допускал  мысли,  что  гитлеровцы  могли  сбить  все  пять  наших
"лаггов". Да и не видел я, чтобы кого-нибудь сбили!  Почему  же  нет  никого
поблизости, почему никто не отзывается на мой зов по радио?  Может,  "лагги"
намного ниже, под  покровом  тумана?  Но  и  под  кисеей  тумана  никого  не
оказалось.
     Я находился в полете более часа, пора было возвращаться на аэродром. По
пути к Елизаветинской не удержался, зашел  на  Геленджик:  может,  мои  сели
здесь? Действительно, среди "яков" и  "илов"  авиации  Черноморского  флота,
базировавшихся на аэродроме, я без труда различил четыре "лагга". Но где  же
пятый?
     Подлетел к Елизаветинской и заметил, что из  шестнадцати  оставшихся  в
полку самолетов на аэродроме находятся  только  десять.  Я  -  одиннадцатый.
Четыре "лагга" в Геленджике - пятнадцать. Шестнадцатого истребителя не было.
Кто-то не возвратился.
     Совершил посадку, приказал механику П. И. Бибикову готовить истребитель
к очередному вылету, зашел за капонир и почти без сил  опустился  на  траву.
Нагретая солнцем трава пахла сильно, как в полузабытом детстве.  Кто  же  не
вернулся? Неужели погиб? И почему три летчика  из  ударной  группы  покинули
меня, ушли на Геленджик, не получив на то приказа  или,  в  крайнем  случае,
разрешения?
     На,  КП  полка  слышался  громкий  голос  генерала  Кутасина.  Когда  я
спустился в землянку, генерал заканчивал телефонный разговор. Положил трубку
полевого аппарата, шагнул навстречу, широко улыбнулся:
     - Молодцы! Поздравляю! Сколько было самолетов у врага, капитан?
     - Штук шестьдесят "юнкерсов" и "хейнкелей", товарищ генерал, да десятка
полтора "мессеров".
     - Ошибаетесь! - с ликованием сказал Кутасин. - В  небе  было  семьдесят
два бомбардировщика и двадцать  восемь  истребителей  фашистов.  Сто  против
ваших шести!
     Кутасин сообщил, что  эти  сведения  передали  с  Малой  земли.  Оттуда
передали  также,  что  наша  группа  сбила  два  вражеских  истребителя,   а
бомбардировщики сбросили бомбы в море.
     - Малоземельцы просили поблагодарить вас, капитан!
     Благода