олина  там сужалась.  Где-то  за  ним
грунтовка вливалась в основную артерию  ущелья, по которой мчались вчера меж
зеленых уступов и белых скал. С обрывчика на вершине, достигнутой  последним
усилием воли, открылась желанная перспектива: вот она, родимая, вьется серой
мышиной полосой.  Река блестела стальным изгибом, ни дать, ни взять - сабля.
Оставили бы в покое  к бесу эти горы с их  бандитским народом, что не  может
сам в мире жить и не отдаст свободы, разбередили рану на сто лет еще... Вниз
съезжал обессилено, на заду, удалось - катился бы до самого асфальта. Припав
к нему, распластался и лежал несколько блаженных  минут, чувствуя себя почти
спасенным.  Здесь, в крупной долине, поднявшееся над снежными зубцами солнце
уже источало первое тепло, согревая шершавый  потрескавшийся гудрон. Ощутив,
что  сейчас  уснет, заставил себя  отползти в канаву  и  изготовился  ждать,
привалясь к автоматному прикладу.
     Дорога оставалась пустой так долго, что Федорин собрался ковылять вниз,
к равнине,  когда  с  той  стороны  показался сине-белый  ЗИЛ.  Скрывшись  в
ложбине, он  бодро вынырнул и  покатил к его засаде. Федорин выскочил, держа
наперевес АК, и заорал со всей мочи:
     -- Стой! Стой!
     Водитель потрепанного  грузовика,  добродушный чеченец лет пятидесяти в
кепке, побледнел и  хотел обогнуть дикую фигуру без  знаков принадлежности к
каким-либо силам, не имея возможности быстро повернуть назад. Пули свистнули
перед самым ветровым стеклом, и он резко  сбросил  газ, подняв  над баранкой
руки. Фигура рванула дверцу и ткнула стволом в живот:
     -- Едешь со мной, быстро, убью! Я "федерал", надо раненого привезти!
     Не снимая  пальца  с крючка, чудище обогнуло капот  и влезло в  кабину.
Влипший чечен молча тронул вперед, Федорин торопил:
     --  Живей, дед,  просто отвезешь нас, благодарность-премия, только  без
глупостей,  ладно?  Сейчас повернем,  на месте выйдешь  со  мной и  поможешь
донести человека,  а там  на ближайший пост. Не шути только, очень прошу, ты
внуков любишь, а мне все равно уже, понял?
     --  Да, да,  - успокаивал водитель, -  убери  от мине аутомат, нажимешь
ведь...

     -----------------------------------------

     Когда из  кабины  подъехавшего  бочковоза  выпал грязный,  оборванный и
пошатывающийся тип, ждавшие на подхвате солдаты  не сразу  поняли, кого  это
принесло в полк. Первым охнул случайно проходивший Зенкевич:
     -- Федорра, ты?! Ну и ну! Тебя ведь в пропавшие записали... Цел?
     -- Да.
     -- А Паляница умер.
     -- Мне по дороге сказали, жаль - мужик был.
     --   Тут   со  вчерашней  гастролью   столько   дел,  начальству  месяц
отплевываться - Паляница, раненые, ты  вот... Ладно, доложись пока. Да, боец
с тобой вроде был, где он?
     -- В госпитале.
     ...У  солдат на  блокпосту полезли  глаза на лоб и  руки  потянулись  к
оружию, когда гражданский  ЗИЛ с помятыми местными номерами подкатил к самым
заграждениям, а  из окна высунулась чумазая исцарапанная рожа. Однако поняли
все быстро и отрядили раздолбанный УАЗ, домчавший их с Вороновым в ближайшую
санчасть.  По  минимальной хирургической  оснащенности  тому оказали  первую
помощь и сплавили дальше, в госпиталь. Федорин побаивался, что хлопец умрет,
но осмотревший его  врач заверил:  выкарабкается, разве что  ногу  в крайнем
случае укоротят. Оптимист хренов...
     Федорин от санобработки отказался,  только  умылся  наскоро и поел.  Не
давая  себе  упасть, бросился искать  связь  с  частью,  но скорее оказалось
прыгнуть  в подвернувшийся  "Урал", ехавший  примерно туда,  куда следовало.
Провалившись в сон,  очнулся  далеко за  нужной развилкой, о чудике в кузове
позабыли, а на свое замызганное офицерство и соответствующее отношение он не
напирал.  Пришлось вернуться  гражданской  попуткой на проспанный  блок, где
старший  подсадил  его  на  бэтэр  небольшой  колонны, шедшей  куда-то через
"родное"  село,  дававшее  полку  воду.  Примечательно,  что  его  нигде  не
задерживали,  даже   не  спрашивали  документов,  потерявших  вид.  От  села
собирался в худшем  случае брести  пешком, пополнив в дороге запас патронов,
благо  хоть  этого добра у всех было завались,  но удачно встретились  свои.
Батальон обеспечения жил  несколько обособленно, солдаты знали лишь, что  на
боевом выходе спецназ  попал  в засаду, войска двинулись на выручку и бились
до ночи, перемолотив  кучу  "чич",  но  погиб командир  первого батальона  и
кто-то  потерялся или  отстал.  Приваливаясь к ужавшемуся сержанту,  Федорин
заснул, не дослушав  рассказ. Полная трухи  и прочего мусора голова безбожно
елозила по погону недавно стиранной куртки водовоза, от старлея несло потом,
но младший командир бережно поддерживал его за плечи, поставив автомат рядом
с собственным между ног.
     Для начала Федорин  нашел  целесообразным разжиться головным  убором  и
обмахнуть  берцы, идя  на доклад. У ротных палаток курил на снарядном  ящике
Сомов в синей больничной робе и тапочках,  с  рукой на  перевязи. Его слегка
зацепило  при отходе, и  он  решил отдохнуть недельку "на  кресте", но ввиду
скуки, пользуясь дембельскими привилегиями, уже  на следующий день  пришел к
своим.  Перед  ним  стояли  на  вытяжку два  молодых бойца,  о чем-то сурово
допрашиваемых. Увидев  командира, осклабившийся Сомов встал,  бросив горящую
папиросу.
     -- Товарищ старший лейтенант! Выбрались, значит? Слава Богу, а то мы не
знали уже, что думать... Я Шалееву  сразу  доложил, как чего, дальше они там
сами решали.
     Сомов оправдывался  для порядка, вины в его голосе не чувствовалось. Да
и за что?
     -- Ничего, брось. Тут все в порядке?
     -- Какой там... - сержант посерьезнел. - Вчера товарища майора Паляницу
ранили, так он до вертушки не дотянул, а сейчас, бойцы вот слышали, по рации
передали: Баранов на выезде убит.

     --------------------------------------

     Вечером   пьяный   Федорин   в   стекольниковской  землянке,   убранной
"трофейными" покрывалами и набитой прочим барахлом, плющил о стол кулак:
     -- Он  из-за меня погиб, понимаете,  вместо меня, пока я  там  по  лесу
бегал!..
     Присутствующие  большей  частью   молчали.  В  подробности  федоринской
истории не вникали, попал с группой в переплет, так  на войне разное бывает.
Паляница,   мир  его  праху,  с  точки  зрения  командования  тоже   проявил
самовольство, покрыв смертью  и  возможное  взыскание, и награду, а с  новой
потерей тем более вряд ли станут копаться в том, что кончилось благополучно.
Временный комбат-два,  искушенный в службе, перехватил  Федорина по дороге в
штаб:
     -- Слушай, уже  столько намешалось, ты им много не говори. Мы тут свели
к тому, что приказов на своей горе  не слышали, связь прервалась, Виктор как
старший двинул  батальон  на  поддержку  этим  терминаторам.  Когда выбыл из
строя,  Баранов заступил  на его место, потому что был  рядом  с  ним. Ты  с
мобильной группой совершил обход с целью разведки и отвлечения противника от
основных  сил. Примерно  так ведь и было, если не лезть  глубоко. Их уже  не
вернешь, а Баран вчера  сам орал, что это он тебя с заданием  отправил... От
подвига  до  выговора один  шаг, главное,  держись  твердо  и  четко коротко
доложи.  Трепать особо  не  станут, им бы  сейчас зад  прикрыть, а  потом за
геройство еще  висюльку какую срубишь.  Проставимся  кому  надо,  командирам
выгодно эту хрень в битву народов раздуть, так что будешь еще ветераном...
     Но Федорина избавили  от  каких-либо  выворачиваний - оказалось  не  до
него. Жив, и ладно, пиши рапорт на всякий случай да иди служи. Экспедицию за
доспехами никто, естественно, отряжать не  стал,  предоставив  самому решать
вопрос хоть со  старшиной, хоть с самим начслужбы вооружения. Не заикнись он
-  списали  бы в  потери, как все загнанное  невесть  куда  имущество,  ГСМ,
технику, провизию  и боеприпасы. Утраченное числилось к тому же на Воронове,
который в полк при нем вряд ли бы уже вернулся.
     -- Ты это оставь, - обнимал его толстой лапой поддатый Зенкевич, - то ж
малая судьба,  незнамая. Думали, ты погиб, а тебя как раз  уберегло,  Серега
вроде оказался молодцом, а его под пулю вытащило.
     -- Малая? - тянул Федорин. - Малая, говоришь? А большая где?
     Нежданно трезво Зенкевич ответил, сделав глазами вверх:
     -- Там, - и для ясности ткнул в потолок пальцем.
     -- В округе, что ли? Или в Москве?
     -- Сам ты в Москве... На небе, брат. Пошли спать, завтра ведь твоя рота
сопровождает...

     -----------------------------

     Уезжали  домой в  конце мая, по сроку, задерживать  командированных  не
стали. Оказалось, что федоринские броник с каской, валявшиеся в бэтэре  и не
подписанные,  за сутки  его  безвестного  отсутствия кто-то  доблестно спер.
Пришлось  черкнуть,  что  были приведены  в негодность, буквально  разорваны
кучным попаданием  осколков  и  пуль, вследствие чего  брошены на месте  для
облегчения выхода из окружения  и транспортировки раненого на себе. Обошлось
даже без  пузыря, обычного "стеклобатона"  -  видно, много чего списалось по
ведомостям  на ту операцию. Сопровождение вскоре сняли,  район  был  признан
опасным и  маршрут сместили к северу, где на первую же колонну напали "духи"
и   сожгли  грузовик.  Бывшие   выездные  батальоны  до  конца  федоринского
пребывания маялись вялым бездельем,  текущими нуждами и  обеспечением полка.
Наградные   представления   и   вправду  отправили  в   группировку,  откуда
благополучно ушли  дальше:  погибшим  -  ордена  Мужества,  ему  "За  боевые
заслуги", в просторечии "ЗБЗ".  Он пытался найти Воронова, но того отправили
из полевого госпиталя во Владикавказ.
     По возвращении  желающим сразу  дали  краткосрочный  отпуск. Когда сын,
второй день пропускавший школу, умчал  перед  семейным завтраком в булочную,
Федорин спросил жену:
     -- Я это... орал сегодня?
     -- Нет, бормотал только "зеленка", "в зеленку!", а  потом сел, озирался
вокруг, стену гладил. Приснилось что?
     И ее Федорин, виновато покосившись, не смог врать:
     -- Да как дернуло, а  ничего  понять не могу - землянка чья-то богатая,
ковры, мягко, рядом баба спит, а медсестер вчера не притаскивали вроде...
     Уткнув лицо в  кирпичную шею, жена разрыдалась.  Молча гладя ее волосы,
собранные  в простой хвост, Федорин  глядел в  окно  и пытался ощутить  себя
наконец дома.



     Рассказ основан на реальных событиях.



     2001, 2003 гг.

     Примечания

     ВВ - внутренние войска МВД РФ

     Разгрузка, разгрузник -  разгрузочный жилет  с отделениями и  карманами
для магазинов и боеприпасов

     БТР - бронетранспортер

     Хэбэ,   х/б   -   куртка    летнего   форменного   обмундирования    из
хлопчатобумажной ткани

     ТТХ - тактико-технические характеристики

     Подствольник - автоматный подствольный гранатомет

     Ф-1 - ручная граната с радиусом поражения осколками до 200м

     ВОГ - выстрел с осколочной гранатой

     ПТР - противотанковое ружье





Единственный чеченец

     Бежит меж гор речка, принимая с каждым извивом все новые мелкие потоки.
Там, где хребты распахиваются, открывая равнинную ширь, у отрогов вытянулось
по  берегам село. Названо  оно, как и  ущелье  с  опушенными зеленью кручами
бортов, в честь стремительной бурной  воды, пронзившей их  живой ниткой. Имя
громкое, прозвучавшее в обе войны не один раз.
     Огненный  бог  взял  здесь  долю  сполна, вдоль улиц  зияли  обугленные
провалы окон, торчали зубчатые руины,  словно обгрызенные стальным зверем. В
уцелевших  домах продолжали обитать люди, притерпевшиеся ко всему и уставшие
безответно клясть судьбину. Кто-то выжил даже в жестоко разрушенном Грозном,
если  обошла пуля,  не  взял голод  и мор,  существовали  дальше кое-как, по
привычке, оттого, что теплится внутри искра наперекор всему.
     По ущелью шла от села петляющая дорога, вдоль которой лепились аульцы в
три дома.  Убогие селенья война трепала меньше,  разве что бомбили заодно да
прилетали снаряды дальнобойных  САУ. Жизнь там была совсем плохой, но в крае
и так остались лишь  не  сумевшие  уехать хоть куда-нибудь. Разбитые  машины
самых  зажиточных на  местном бензине с ядовито-сизым выхлопом циркулировали
туда-обратно, доставляя в горы  самое необходимое, остальные ходили по своим
надобностям десятки  километров  пешком. Как теснина водный  ток,  сдавливал
артерию у села пост, выдвинувший укрепления с рядами колючки в сторону белых
зубцов. Где-то там, в лесах, скрывались террористы-боевики, члены незаконных
вооруженных формирований,  партизаны, моджахеды, шахиды, бойцы сопротивления
- словом, враг, которого следовало на равнину не допустить.
     Никаких  "духов" в  смысле крупных организованных сил на самом деле тут
давно не имелось.  Дагестанский поход  исламистов,  по  единодушному  мнению
жителей  инспирированный  большой властью,  и  оправданная им в  глазах мира
новая  кампания  подточили  конфедератский   актив.  Идейные  борцы  пали  в
авангарде,  свирепые  закаленные  воины  легли  в  нескончаемых   битвах   с
империалистами и друг другом,  молодая  дикая  поросль, знавшая на  коротком
веку  только  чуму  да разор,  стать  достойной сменой  не могла. Просто  не
успевала выковаться. Со всех концов страны, из целинных  степей  и нефтяного
Прикамья больше не текли рекой соплеменники исполнить священный долг,  как в
95-м. Тогда мужчины бросали дом, семью, работу-бизнес и отправляясь защищать
родину от новых ермоловых. Трех лет свободы в местном исполнении хватило  за
глаза,  из незаможней  республики  отбыли в анафемскую  метрополию все,  кто
смог.  Загнанные  в каменные  щели  со  стрелковым оружием  группы  серьезно
противостоять  армии  не  могли  и  отсиживались  в  лесных  схронах,  вредя
посильно. На зиму они уходили  к соседям за хребет или рассредоточивались на
оккупированной  территории  под  видом рядовых  граждан.  Началась  затяжная
партизанская борьба,  против которой  бессилен любой агрессор, не решающийся
на единственно  средство - истребить народ целиком.  Все стоявшие на постах,
мерзшие  и  мокнувшие  в  окопах  понимали,  что  надо рубить под корень или
бросать  камедь,  выверты с  самоуправлением  под верховной  дланью, что  до
хорошего снова не доведут. Но решали не они, тем же, в чьих руках находились
миллионы судеб, на мнение низов было абсолютно плевать.
     Посему федеральные колонны (термины военного новояза быстро укоренялись
в среде тех, кто  по сути являлся не менее федералом -  МЧС, милиции, прочих
служак  и  штатских,  посланных  либо  добровольно отправившихся  в мятежную
республику) редко ходили  за  шлагбаум поста ввиду отсутствии  практического
смысла. Выдвигались иногда для проформы,  когда  отрабатывающая свой хлеб  и
звезды начальству авиация "отмечала скопления боевиков", а также фейсы  либо
военная   разведка   получали  оперативную  информацию  с  равной  точностью
целеуказания.  Зеленый  квадрат  километровки  с  лепящимися  друг  к  другу
горизонталями  можно обшаривать день и два, не найдя целую банду, забившуюся
в  какую-нибудь  дыру,  а обычнее  рассосавшуюся  до подхода  наземных  сил.
Мыслители,  далекие  от здешних дел,  неизменно возмущались: неужели  трудно
заполонить войсками гнилое пятнышко на огромной территории, прочесать каждый
овраг, каждый хлев в последнем  ауле и раздавить, выжечь, истребить  наконец
заразу? Увы диванным стратегам; горы столетиями бесстрастно взирают на суету
очередных  покорителей у их  стоп.  Вздымающиеся ряд за рядом кряжи не взять
под  контроль, военно-государственный механизм  просто разрушится в  попытке
такой  концентрации.   Естественные   трудности  препятствуют  даже  полному
оцеплению  священного  рубежа, змеящегося по  снежным пиками и  неприступным
громадам  хребтов, у  пограничников нет и не  будет  нужных сил. Пришлось бы
согнать воинскую  массу без остатка, призвав резервистов и набрав ополчение,
чтобы составить заветную единую цепь, где  всякий касается соседа  плечом. А
на всякого потребуется еще трое  сменяющих его  на посту,  пятеро  кормящих,
подвозящих   необходимые    припасы,   возводящих    разные   сооружения   и
обеспечивающих в остальном, не считая крепкий тыл. Да пятнадцать командиров,
если  просчитать  лестницу до конца вверх. Война - самое дорогое  из царских
удовольствий, за какую бы нефть она не велась...
     Реальность   допускала  разгром  крупных  формирований   противника   с
перекрытием  основных коммуникаций, чтобы не шлялись  совсем открыто, как  в
первую  войну, разъезжая на  боевой технике.  Танковых армад не отмечалось и
раньше,  а  толпы противника скрывались  в тайных  бункерах,  грея лапы  над
костром и красуясь густыми бородами, только  на лентах западных журналистов.
Действительный враг тащил мимо бойцов тележку с пожитками, глазел на  них из
окон автобуса или от простреленных ворот, плелся в школу, открытую по случаю
мирной жизни. Подрост сгоняли в один класс,  от  семи до  восемнадцати, и во
главе  с  учительницей  все  зубрили  грамоту  -  за  годы  свободы  выросло
поколение, не умевшее читать. Как-то при независимости обходились.
     Во  все рытвины не посадишь солдат,  к  жителям поголовно не приставить
сотрудника,  лучше двух, чтобы  пасли круглосуточно и неусыпно. Без того  же
выходила  сущая ерунда, детские  кошки-мышки. Операции в подчиненных районах
носили  формальный характер, участники активностью  не отличались.  Боевые в
эту кампанию пока  шли всем, но получить их тоже хотелось. Выехав, старались
занять выгодную позицию и отстоять нужный срок под прикрытием брони,  а если
фартило, докладывали о результатах, не покидая расположений.
     Пост  на  краю села обстреливался тем  не менее  регулярно.  Из  жилого
сектора  -  никогда,  но  дистанции  и  скорость  исчезновения не  оставляли
сомнений в том, откуда брались вьетконговцы. Тревожили ночью, вечная тактика
от Гиндукуша до Балкан: днем тихий селянин ковыряется в огороде, с  темнотой
достает оружие и выходит на тропу войны. Заставляли их, платили, мстили сами
за что-то или срывали злость  - черт разберет. До второго пришествия империи
простой люд жил хоть с крышей над головой, а что русских с прочими резали на
глазах, было не в счет, у каждого хата с краю. За время самочинности и  двух
бойнь,  особенно последней, все сильно озверели. Стоявшие недалеко  от поста
мотострелки иногда заезжали купить чего-нибудь  на импровизированных  лотках
вдоль трассы, заглядывали на блок. Между наемников, как  шутя звали служащих
по контракту, встречались  бомбившие  с  первых залпов  еще  в тот  раз.  От
рассказов продирал  мороз: пленных  только при начальстве с корреспондентами
отвозили  на фильтрацию, в Чернокозовы, обычно  взятых с бою рвали на части,
кромсали штыками, протыкали зад арматурой, обливали солярой и  жгли, называя
"гриль". Схваченных по подозрению, а то и просто так давили броней, забивали
в  пасть гранаты, размочить  прикладами  или  дать просто очередь  считалось
милостью, почти гуманизмом.
     -- А что с нашими пацанами делали, знаешь? Так их и надо, уничтожить до
последнего всех!
     Что говорить  о  рядовых  бойцах,  как-то  на  пост заехал  в  качестве
проверяющего худой дерганный майор (был и тут надзор, и  рапорты-показатели,
отчетность, даже смотр с песней собрались однажды устроить). Майор в берете,
при двух  рациях и куче оружия, оказался  болтлив  и нездоров  на  голову. С
третьего  слова начал рассказывать, не дождясь  ответственного, про  89-й  в
Тбилиси, как из  своей БМП расстрелял студенческое общежитие, откуда метнули
бутылку  с  горючим. Правда, не попали, но  он жал на  спуск, пока  не вышел
запас, лишь тогда велел догонять колонну, а гусеницы уходящих машин  секли и
секли в темноте из брусчатки мостовой искры...  Хотели судить, отстранили от
должности,  но подоспел  Карабах,  потом чурки вообще  отделились.  В первую
войну командовал  ротой спецназа, набирал в верт