Роман Багаев и не сказал, ко всеобщему изумлению, что он
согласен с Лапшиным. Согласен! Роман выдержал эффектную паузу и продолжал:
   - Но на одном условии. Чтобы точно так же, в одну минуту исключить из
комсомола самого Лапшина. Вот если двоих сразу - то давайте!
   И Роман пояснил свою мысль:
   - Лапшин не по лицу, он под дых бьет! Он как танк!
   Слепой бульдозер! Давайте двоих сразу, я обе руки подниму!
   - Ну, Рома, будешь министром! - сказал Сережа Лазарев.
   - Фокина Саша простит, - продолжал Роман, - я уверен, выйдет из
больницы и простит...
   - Если простит, тогда ему еще надавать, я сам готов!- вскочил Лапшин.
   - Вот, - развел руками Роман. - Что и требовалось доказать.
   А Сережа Лазарев только и смог повторить:
   - Будешь министром, Рома!
   Тяжелое было дело, тяжелое. Костя Костромин молчал с самого начала
собрания, ни слова не проронил, хотя на него постоянно оглядывались и
прямо говорили ему: "А ты чего молчишь, Кострома?" Но он даже и не
откликался, хотелось как-то пересидеть это собрание, чтобы кончилось оно,
потому что каждое ' слово - в защиту ли Фокина, в обвинение ли - казалось
Косте ложью. Он понимал, почему Керунда говорит так, а не иначе, и почему
Лаптева говорит, и почему Миша Логинов, и не любил в эту минуту всех - и
Фокина, за то, что зверь, и Керунду, за то, что не по справедливости, а
своих защищает, и Аню Пугачеву с ее глупой жалостью - ведь и дураку ясно,
что Володька Фокин специально устроил эту комедию: "Не могу войти, мне
стыдно". И рыжий Лапшин был ему противен с его истерикой, и Машу не любил
он в эту минуту за то, что она, такая добрая, милая, веселая, сидит здесь
и копается в этой грязи... Поднялась бы и тихо ушла, вот было бы
правильно! Подумав так, Костя тут же спросил себя: "А ты почему не
уходишь? Ты зачем тут сидишь и всех ненавидишь?" - и еще не успел он
додумать эту свою мысль до конца, как какая-то сила подняла его. Никому ни
слова не говоря, он прошел к дверям и покинул собрание.
   - Вот! И Костромина исключить за срыв дисциплины! - хихикнула Гоша. -
Всех исключить! Всех!
   Еще и так можно было бы разделить наш девятый класс: по отношению к
будущему. Игорь Сапрыкин, Сережа Лазарев, Саша Медведев, как и многие
другие, никак к своему будущему не относились. Не думали о нем и не хотели
думать: что будет, то и будет. Миша Логинов, кандидат на медаль, тоже ни о
чем не думал: куда захочется ему поступить, туда и поступит. Леня Лапшин
не думал о будущем, потому что, как сейчас занимался он техникой, как
сейчас постоянно что-то придумывал и изобретал, так и дальше будет, он это
знал. Роман Багаев мечтал об Институте международных отношений, но
поступление в институт представлялось ему приключением, испытанием
ловкости: сумеет поступить - молодцом будет; пока что он копил деньги,
чтобы в десятом классе нанять себе репетиторов.
   Л только Володя Фокин, чуть ли не единственный в классе, весь был
нацелен на будущее. Он художник, он должен выбиться в люди. У него должна
быть мастерская в Москве, общество художников, деньги, известность. И все
это у него будет, если он сейчас сумеет, кончив школу, поступить в
институт. По рисунку он хорошо идет, он сам это чувствует, и аттестат
будет приличный, и в институт его, как сына рабочего, примут охотно. Так
неужели все свои мечты - коту под хвост? Из-за какого-то Медведева? Из-за
какой-то Галины, век бы он ее не видел? Ведь если они сейчас исключат, то
могут двойку по поведению, а это значит:
   не аттестат он получит, а справочку. А куда со справочкойто? Год ждать
еще? Но за этот год в армию заберут... А ему рисовать надо, каждый день, с
утра до вечера, рисовать и рисовать... Он и на уроках времени не теряет и
никогда с альбомчиком не расстается - рисует с натуры, рисует карикатуры,
и нет девчонки в классе, которая бы от злых его карикатур не плакала, -
острый у него глаз, беспощадный.
   Нет, нет! Не расслабляться! Выиграть и этот бой, преодолеть и это
неожиданное препятствие! Никого не раздражать, тише воды быть, ниже травы.
И каяться, каяться, каяться! От него не убудет, а спастись надо. Им-то
нечего терять, они и не знают, что такое талант, дар... Володя любил это
слово - дар! У него дар, а у этих что?
   - Можно мне сказать? - тихо поднялся Володя Фокин, когда Костромин
неожиданно ушел с собрания. - Я уже говорил... Я осознал свою вину...
Поймите меня правильно... Ведь тогда что? Тогда справку вместо аттестата?
   А я мечтал в Суриковский... Выходит, из-за минутной оплошности, в
которой я глубоко раскаиваюсь, дорога в жизнь закрыта?
   Про дорогу в жизнь он хорошо ввернул, это он чувствовал. Все любят про
дорогу в жизнь слушать. А все же ошибся Володя Фокин, ошибся, роковая
ошибка у него вышла!
   Не было у него еще опыта каяться на собраниях! Зря он про справочку,
расчетом сразу запахло, а расчетливых никто не любит. В детстве жадных не
любят, в юности - расчетливых. Каешься? Ну так и кайся искренне, до конца,
а если расчет - то выходит, будто и не каешься...
   Нет, Володя Фокин, этот номер не проходит.
   - Что ты справкой тычешь? - закричал Лапшин сразу. - И без аттестата
можно стать человеком!
   Сережа Лазарев и Игорь Сапрыкин переглянулись. Они вообще не уважали
все эти раскаяния. Старший брат Серексин так учил его: "Делай что хочешь,
а потом получай что дают и не отказывайся".
   Один за другим все стали говорить против Фокина, и даже уход Костромина
теперь обернулся каким-то образом против Фокина.
   - Столько проучились вместе, а теперь? Видишь, Полетаева, все из-за
тебя! - крикнула Сева.
   - А я ему говорила - не смей! Говорила я тебе, Фокин, говорила? -
оправдывалась Галя.
   Теперь даже и в ее глазах Фокин был виноват!
   Ох и трудно, дети, правильно вести себя на собрании, если разбирают не
кого-нибудь, а тебя!
   - Нет, так нельзя, нельзя! - Аня выбежала вперед, стала рядом с
председателем Логиновым, раскрасневшись. - Мы же знаем Володю, он не
обладает силой воли!
   Если его исключить, он не выдержит, будет пить, гулять, и ничего из
него не выйдет. А кто отвечать за него будет?
   Кто?
   - Может, мы все гордиться будем, что с ним вместе учились, - продолжал
борьбу за друга Роман Багаев, - и что же про нас скажут? Что мы его
выгнали? Помешали ему кончить школу?
   - Не мы ему помешали, он сам себе помешал, - сказал Миша. - А что
касается будущего и потомков, - продолжал он, - так пусть думают о нас что
хотят. Зачем нам перед потомками казаться лучше, чем мы есть? Заискивать
перед потомками?
   - Исключить, - отрезал Лапшин.
   - Опять? Опять? - закричала Галя Полетаева. - Он же за меня заступился!
Он единственный благородный человек в классе - и его исключить? Он самый
талантливый в классе - и его исключить?
   - Он убийца! - крикнул Лапшин. - Исключить!
   Сцена приобрела драматический характер, который усилился тем, что Галя
Полетаева положила голову на стол и начала громко, навзрыд рыдать.
   Но такая уж, видно, судьба была у Володи Фокина в этот вечер: все шло
ему во вред, и Галино рыдание в тишине еще больше настроило всех против
Фокина. Рыдание это эффектное очень не понравилось Клаве Керунде и ее
"колхозу". Притворство!
   - Мнения определились, - холодно сказал Миша Логинов, председатель. -
Приступим к голосованию.


                                   * * *

   И все-таки Елена Васильевна не выдержала и, когда уже стало темнеть,
бросилась из учительской на третий этаж, где шло собрание. Каштанов - за
ней, и оба остановились в коридоре, потому что дверь кабинета литературы
распахнулась: вышли Фокин, Роман, за ними остальные.
   Так они и встретились, Каштановы и их класс, как чужие. За эти три часа
девятиклассники совсем забыли про своих учителей, будто их и не было
вовсе. Каштанова сразу это заметила: чужие! Нет, нельзя было оставлять их
одних, нельзя детей одних оставлять, особенно когда несчастье.
   Ничем бы она им не помешала, но не было бы сейчас этой серой пелены на
лицах. И почему заплакано лицо у Гали Полетаевой? И где Костя Костромин?
Ушел? Что с Леней Лапшиным случилось, почему он чуть не бегом побежал от
них?
   Фокин шагнул навстречу:
   - Если вас интересует, могу сообщить: предложено удалиться из
комсомола... Так сказать, выйти вон... - Он слегка поклонился и прошел
между расступившимися Каштановыми.
   - Исключили? - переспросил Алексей Алексеевич.
   - Вы правильно поняли, - насмешливо сказал Роман и пошел за Фокиным.
   - Всю жизнь искалечили человеку! - выкрикнула Галя Полетаева.
   Каштанов поджал губы, спокойно посмотрел ребятам в глаза и позвал
Фокина:
   - Подойди на минутку. А что бы ты хотел, Володя?
   Чтобы тебя простили? Оказали тебе милость? Чтобы ты сейчас пожимал всем
руки и говорил "спасибо"?
   - Это вс„ слова, Алексей Алексеевич. - Фокин смотрел на Каштанова
пристально. - Но между прочим, мамаша Медведева в милицию подает.
   - Если будет суд, то я твоим защитником выступать не стану.
   - А я пока что не нанимал вас в защитники, - ответил Фокин.
   Елена Васильевна внутренне ахнула. Что он делает, Алеша, он навсегда
испортит ее отношения с классом!
   - Я могу сообщить тебе нечто более грустное, - спокойно продолжал
Каштанов, не обращая внимания на Фокина. - Тебя будут исключать отовсюду -
и из института, и из Союза художников, если примут когда-нибудь, отовсюду.
   - Это почему же?
   - За талант тебя будут всюду принимать, а за человеческие качества -
исключать.
   - Это почему же? - еще тише спросил Фокин.
   - Почему? - Каштанов оглянулся. Весь класс стоял вокруг него. - Потому
что ты да и, по-моему, все вы, ребята... Вы все не благоговеете перед
жизнью. Вы не цените жизнь как таковую - ни чужую жизнь, ни свою... Я не о
будущем говорю, что там будущее! Я говорю просто о жизни, вот, - и
Каштанов вдруг выдохнул, - ха! Видите?
   Живой... - Он протянул вперед руки и ущипнул себя за пальцы. - Видите?
Живой... Живому больно... Саше Медведеву сейчас одиноко и больно, и еще
счастье, что он жив, дышит и может ущипнуть себя за руку, вот, - и
Каштанов повторил свой странный жест, чтобы обозначить, что такое - живой.
   - Миша! - оглянулся Каштанов. - Иди с ним! Паша! Да, Паша Медведев! Иди
с ним!
   - Конвой? - усмехнулся Фокин.
   - Нет. Товарищи твои. Иди с ними. Идите и думайте.
   Леня Лапшин в это время подбегал уже к дому. Столько времени потерял
зря! Он думал о том, что Фокин теперь будет тихоней ждать общего собрания
- исключат его или не исключат? Что Медведев выздоровеет и помирится с
Полетаевой и все они помирятся и забудут про собрание, а вот ему - не
простят. Но что от них другого ждать? Тупые у них люди в классе, пеньки.
Живет он как в окружении.
   Чтобы разогнать эти грустные мысли, Леня перешел на легкий бег,
трусцой, стал ровно дышать и так, в хорошей форме, добежал до дома.



                              ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
                              ДЕНЬ БЕЗ ДВОЕК

   ХОТЯ У КАШТАНОВА теперь было меньше уроков, уставал он так, как и в
студенческие свои годы не уставал, когда подрабатывал на медицинском
складе, и в библиотеке до закрытия сидел, и матери с тетрадями управляться
помогал.
   Нынешняя работа Каштанова заключалась в том, что - немного неловко об
этом сообщать - в том, что он думал.
   Ходил по школе. Всматривался в ребят. Сидел на уроках. Читал ночами.
Писал какие-то записки для самого себя.
   По должности своей Каштанов обязан был отвечать за внеклассную работу -
за сборы, собрания, политинформации, экскурсии, походы и праздники. Но
директор Фролова и без него, с помощью учителей, легко и привычно
управлялась со сборами и праздниками, говоря, что не было жа этой
должности старшего воспитателя прежде - и ничего, все делали учителя.
Каштанов же взялся отвечать именно за воспитание, а не за воспитательные
мероприятия, то есть за то взялся отвечать, в чем отчитаться ни перед
каким начальством невозможно. Управление духом школы - как это представить
в плане работы? В справке о работе?
   В отчете? Но именно того и ждала от него Фролова, чтобы он раз в день
или раз в неделю, когда хочет, появлялся перед ней в маленьком кабинетике
и ходил от стены до стены, размышляя и нащупывая выходы.
   Наталья Михайловна не зря пять лет в горкоме заседала, по заводам
ходила, с директорами дружбу вела. Она знала цену думающему человеку на
заводе. А в школе?
   А в школе ему и цены нет. Деловые-то встречаются, она и сама деловой
человек, Фролова. Но кто думать будет, если все делом заняты?
   Чаще всего они собирались втроем - Фролова, Каштанов и Каштанова - и
говорили о "старшеньких" - о девятом без буквы классе, потому что Каштанов
находил, что дух школы целиком зависит от старших: "Приведем старших в
порядок, - говорил он, - остальное получится само собой".
   - Может, нам стройку затеять какую-нибудь? - предлагала Фролова. -
Строительство очень сплачивает ребят.
   - Я не строитель, - бурчал Каштанов.
   - Или в поход их повести, - вздыхала Елена Васильевна.
   - В поход можно, почему не пойти в поход, - говорил Каштанов, сам не
раз ездивший в археологические экспедиции. - Но я и не в туристы
нанимался, и не верю я в это...
   Построили в колонну, назначили направляющего, замыкающего, шагом марш!
Вернулись из похода ангелами. Так? Не верю я в это... Не в походе дело, не
в стройке - в другом!
   Надо принцип новый искать, метод! Современный метод!
   У нас уже давно другие ребята, и сами мы другие, а методики наши
полувековой давности. Мы должны сделать так, чтобы не приходилось нам
больше проводить таких собраний и чтобы нужды в них не было, понимаете?
Как говорил Сухомлинский? Воспитание без наказаний, потому что нет нужды в
наказаниях: ничего дурного в школе не происходит!
   - Это хорошо бы, конечно, - вздыхала Фролова, - но так ведь не
бывает... Алексей Алексеевич, дорогой, не бывает так!
   - Не бывает, не бывает... А может, будет? А может, найдем?
   В конце концов, они живут в Электрозаводске, где предприятия "на всю
страну", где стремление к мировому уровню, мировому стандарту - норма. Что
же это получится?
   Заводы - завтрашние, а школы - вчерашние? Тогда и заводы со временем не
смогут работать как надо!
   - Смотрите, Наталья Михайловна, - говорил Каштанов, - мы же не
воспитываем, мы обслуживаем детей воспитанием. Мы работаем без результата:
воспитываем, воспитываем, воспитываем, а где результат? Через двадцать
лет? Да и будет ли он? И в чем он? Могут ли люди работать без результата?
   Каштанов забрасывал бедную Фролову вопросами, на которые он и lie ждал
ответа, и шел на урок. И опять вопросы, вопросы! Вот урок математики, его
ведет опытная, спокойная учительница - не урок, а картинка. Вызвала Ларису
Аракелову; не знает. Вызвала Галю Полетаеву, - а та отвечает бойко, даже с
радостью. В чем дело? Почему так радостно? Может, они соперницы?
   - Ну, мы в эти детали входить не можем, - смеялась математичка Клавдия
Петровна. - Испокон веков так ведется: не знает один - ответит другой.
   - Я вас не упрекаю, Клавдия Петровна, что вы, что вы! Я думаю... У
гденя должность теперь такая - думать...
   Я и сам пятнадцать лет точно так же: не знает один - ответит другой. И
только сейчас обратил внимание... Что же мы делаем? Мы постоянно
сталкиваем их самолюбия!
   С первого класса начиная - не знает один, ответит другой, ты плохой, а
ты хороший, и наконец лучшие ил них, самые добрые и отзывчивые, перестают
отвечать нам, чтобы не подводить товарища! И хорошо учиться считается
предосудительным, и слово "отличник" звучит насмешливо...
   - Ложное товарищество, ничего не поделаешь.
   - Ложное товарищество?
   - Ложное товарищество - бич школы!
   - А что, если никакого ложного товарищества нет? - впервые подумал и
тут же сказал Клавдии Петровне Каштанов. - Ну да, конечно, конечно, это
чья-то глупая и злая выдумка, удобное объяснение неприятных нам фактов...
Конечно! Товарищество ложным не бывает, нет двух товариществ, ложного и
истинного! Товарищество одно! Стоит нам допустить, что товарищество может
быть ложным, что в каких-то случаях от товарища допустимо отказываться,
как мы оправдаем любое предательство, и не только в наших школьных делах,
не только! Товарищество есть товарищество, оно дороже всех наших математик
вкупе с литературой - вот что мы должны были бы внушать ученикам с первого
класса!
   Каштанов ушел, оставив Клавдию Петровну в недоумении, и продолжал
обдумывать свое маленькое открытие.
   Товарищество... Использовать его силу... Не противостоять ему, а
использовать его и осторожно, крайне осторожно направлять... Вот ребята на
улице, особенно эти, семьветровские. Отчего они на улице сами собой
держатся кучкой, а в классе их никак не собьешь в коллектив? Какие
механизмы держат ватагу на улице? Как перенести их в школу?
   "В поход..." - усмехнулся Каштанов, вспомнив разговор с Фроловой. Так
ведь и поход походу рознь!
   Фролова не могла понять, чего хочет Каштанов, и учителя не могли понять
его, и ребята не понимали - чего он добивается? Каждый день собирает и все
расспрашивает, расспрашивает - как играли, когда были маленькие, да кому
пришел в голову розыгрыш с мэйкапаром, да какие еще у них были уличные
затеи - и так серьезно расспрашивает, словно занят очень важным делом. Они
не знали, что Каштанов хочет найти нечто самое главное, без чего ребятам и
на улице скучно, что держит их вместе. Не только ведь необходимость в
безопасности, не только чувство "своих". И в классе свои, а вот поди ж
ты...
   Постепенно стало проясняться: ведь у них каждый раз что-нибудь новое...
Даже в старую игру сегодня играют поновому, и невозможно предвидеть ее
результат... Они выходят на улицу в ожидании нового и Костю Кострому в
вожаках держат потому, что он способен дать идею, придумать что-то
небывалое - ну, пусть хоть бочку с прокисшим квасом укатить! Им нужно
что-то такое, что было бы непредсказуемым по результату, какая-то задача...
   Это слово понравилось Каштанову: задача... Жизнь как цепь задач,
которые сначала надо решить в уме, а потом и на практике... Если бы и всю
их школьную общественную жизнь удалось превратить в цепь интересных,
нетривиальных задач, а?
   "Что ж, попробуем, - думал Каштанов, - попробуем..."
   Через несколько дней он вновь собрал ребят.
   - А что, Костя... Вот Наталья Михайловна, дорогой наш директор, каждый
день чуть не плачет: двойки! Приносят ей после уроков сводки, и каждый
день одно и то же - двойки, двойки, двойки!
   - Ну и что? - спросил "морячок" Паша Медведев. - А мы здесь при чем?
   Каштанов не сразу и сказать решился.
   - А нельзя ли, - наконец выговорил он, - нельзя ли сделать так, чтобы
хоть один день без двоек был? Чтобы во всей школе ни одной двойки за день?
   - Во всей школе?
   - Да.
   - Это как же? - спросил Костя, но Каштанов почувствовал, что он
заинтересован. "Взрослый только откроет рот, а я уже знаю, дело он
собирается сказать или не дело", - вспомнил Каштанов. Кажется, ему повезло
сказать дело...
   - Как? - переспросил Каштанов и, округлив глаза, почти шепотом
произнес: - Не знаю... - и откинулся на стуле, довольный произведенным
эффектом.
   Он не знал, как решить задачу с двойками, но зато он теперь знал нечто
более важное: ребятам надо задавать только нерешенные, никем не решенные
задачи! И вместе с ними решать. "Вот как интересно, - думал Каштанов. -
Если я, воспитатель, знаю, как провести какое-то мероприятие, оно почти
наверняка будет неинтересно ребятам. Они не хотят жить по подсказке, чужим
знанием, и нельзя общественную жизнь уподоблять математическим задачам,
решение которых известно учителям, а ответ стоит в конца задачника. Только
безответные задачи, чтобы и сличить было не с чем! Математическую задачу
можно решать понарошку, но жить-то понарошку нельзя!"
   - Не знаю, ребята, вот убейте меня на этом месте, если у меня хоть одна
мысль есть по этому поводу: как провэсти день без двоек. Единственное, что
я могу вам предложить, - давайте вместе будем думать.
   - Не