смотреть на реакцию Елены Васильевны?
   - Что это. Роман? - спросила Елена Васильевна, попрежнему не спуская
глаз с Фокина, чтобы потом не ругать себя за минутную оплошность.
   - Так, мелочишка, - лениво сказал Роман.
   - Убери.
   Роман свернул ассигнацию и уголком засунул в верхний карман пиджака.
Елена Васильевна посмотрела в его тетрадь.
   - Какая это согласная, глухая или звонкая?
   - Звонкая... Нет, глухая...
   Елена Васильевна могла бы сказать Роману, что это правило во втором
классе изучают, но она давно научилась не попрекать учеников незнанием и
потому терпеливо сказала:
   - Глухая. Запомни: "Степка, хочешь щей? Фу!" - девять глухих согласных.
Запомнишь?
   - Степка, хочешь щей?
   - Фу-у! - отозвался Фокин со своего председательского места, и Елена
Васильевна поспешила напомнить:
   - Володя! Фокин! Я здесь! Я с тобой!
   - Спасибо, - сказал Фокин. - Вы настоящий товарищ, Елена Васильевна.
   Ладно, пусть дерзит. Если бы только дерзость, еще ничего бы. Другая
беда с Фокиным - злой он. Почти каждый день кто-нибудь от него плачет. А в
художественной школе учится, и, говорят, там он первый. Но зол! Или, может
быть, злость нужна художнику? Может, что-то зреет в этом Фокине,
пробивается?
   - Разрешите сдавать? - учтиво спросил Фокин.
   Каштанова посмотрела на часы.
   - Написал?
   - Разумеется.
   - И проверил? - Елене Васильевне от души хотелось, чтобы в этом
состязании победителем вышел Фокин. От нее не убудет, за свой авторитет
она не боялась, потому что никогда не думала о нем. Но Фокин... Пусть
будет его верх!
   Некоторые люди оттого и злы, что ни в чем не могут добиться верха.
   - Хорошо проверил?
   - Разумеется. - Фокин смотрел прямо в глаза. Учителей оторопь брала от
этой его привычки хладнокровно смотреть в глаза старшим.
   Елена Васильевна взяла тетрадь и открыла ее. Фокин бесстрастно следил
за ней. Класс - Каштанова спиной почувствовала - насторожился. Елена
Васильевна приготовилась к худшему.
   Так и есть! Слово в слово из учебника, и запятые все на месте, потому
что и запятые из учебника.
   Елена Васильевна на мгновение испугалась, как при встрече с мистикой.
Потерла лоб.
   - Как же так, Фокин... Я же глаз с тебя не сводила...
   Я же весь урок...
   - А я вам говорю, что я никогда не списываю. У меня зрительная память,
- холодно сказал Фокин и, не спрашивая разрешения, пошел на свое место.
   - С этого дня, - бросила тетрадку Елена Васильевна, - с этого дня и до
конца школы хоть на стол учебник клади, мне все равно!
   - Степка, хочешь щей? - повернулся Фокин к классу, и класс, конечно,
тут же и предал свою учительницу, весело и беззлобно.
   - Фу-у-у! - дружно ответили Фокину.
   - Вот именно, - отомстила Каштанова. - Вот это вы и есть: глухие и
согласные. Фу! - И сама же и улыбнулась, почувствовав, как хорошо жить в
окружении неусталых людей. И поскольку ее все время не отпускала мысль о
назначении Алеши, она вдруг подумала, что, если бы он видел ребят ее
глазами, он наверняка согласился бы, и тут же, почти неожиданно для себя
самой, пригласила весь девятый класс - ну, кто хочет, ребята! - к себе
домой.
   Костя Костромин весело прищурил глаз:
   - Военный совет?
   А разве скроешься от них? Вс„ они знают, что в школе происходит.
   Ребят к Каштановым пришло много, человек пятнадцать. Они сразу
заполнили обе комнаты и кухню. Елена Васильевна подвела "морячка" Пашу
Медведева к проигрывателю, показала пластинки, и вот в доме на полную мощь
гремела музыка, и все танцевали, сидели по углам парами или вертелись
вокруг Алексея Алексеевича - с ним любили разговаривать.
   - Взрослый только рот откроет, - говорил Костя Костромин, - а я уже
знаю, дело он собирается говорить или не дело. Если дело - то пожалуйста,
а если не дело, то...
   - Так ведь и все люди так, Костя, - улыбнулся Каштанов. - И все люди
различают дело и не дело и относятся соответственно.
   Галя Полетаева, танцуя с донжуаном Сашей Медведевым, спрашивала: зачем
же их все-таки позвали сюда?
   - Чтобы мы сегодня могли с тобой потанцевать, - со значением отвечал
Саша и наклонял голову так, чтобы кудри его касались Галиной щеки. - Ты
очень красивая...
   И лицо у тебя такое...
   - Какое?
   - Продолговатое, - только и смог придумать Саша. - Ты, наверно, очень
страстная!
   Вот нахал!
   - Ну что ты за человек, Саш? Правильно про тебя Елена Васильевна
говорит: Дон-Жуан!
   Но Саша, довольный произведенным эффектом, стал уверять Галю, что он не
врет, что он всегда говорит только правду, что он давно заметил, какие у
Гали глаза, и что в доказательство своей искренности он готов землю есть,
- с этими словами Саша схватил с окна горшочек с цветком и отколупнул
щепотку земли.
   - Фокина здесь нет, он бы тебе показал, - вставила Наташа Лаптева -
групорг и культорг, человек очень строгих нравов.
   - А что Фокин? Что Фокин? - возмутилась Галя. - У нас с Фокиным уже вс„!
   Каштановы теперь сидели в углу, рядышком, одни, потому что Костя,
перехватив взгляд Елены Васильевны, понимающе кивнул головой и незаметно
увел от Каштанова ребят.
   - Так что, Елена Васильевна, - спросил Каштанов, - так что? Зачем же ты
устроила эти посиделки? Начинай!
   - А я не таюсь, у меня все открыто. Вот ты посмотри на них, посмотри
внимательно, посмотри моими глазами, а потом уж отказывайся. Собери хоть
сто взрослых, какую хочешь компанию - разве будут у всех подряд такие
прекрасные лица?
   - И такие хриплые, грубые голоса...
   - А ты сам-то кто? Алешка-голубятник... Подумаешь, институт кончил... У
тебя мама учительница, вот и кончил...
   А они? С ними что будет? - говорила Елена Васильевна, не глядя на мужа.
- Игорь! Сапрыкин! - позвала она. - Прости за несвоевременный вопрос, но
скажи: почему ты вечно с уроков уходишь?
   - А чего ухожу? Чего ухожу? Я просто не прихожу на них!
   - Ну вот не любим мы всю эту учебу, - подхватил Игорев друг Сережа
Лазарев. - Не любим! Говорят, говорят, и пишут, и читают, и льстят, и
ругают...
   - Вызывают, двойки ставят, - в тон ему продолжал Костя Костромин. -
Авторитет в глазах девушек ущемляют, правда?
   - Вот правда! - горячо поддержал Костю Саша Медведев, Дон-Жуан. - Вот
почему всегда гуляют с девушками из другой школы, а не из своей? Не
задумывались? Не задумывались?
   - Нет, - сказал Каштанов серьезно, - над этой проблемой я не думал. Так
почему же?
   - А потому что авторитет двойками не подорван, вот почему!
   - Да! - сказал Костя Костромин. - Вот именно!
   А психика школьника очень чувствительна, правда, Саша?
   Все рассмеялись, Костя обнял друзей и увел их от Каштановых.
   В дверь позвонили, и на пороге появились еще два дружка - Володя Фокин
и Роман Багаев. Каштанов подозвал Фокина, достал большую папку его
акварелей и стал хвалить.
   - Я, вообще-то, не очень понимаю, но мне нравится...
   Особенно эта работа - избы, белесые столбы, разбитая дорога... И не в
безвоздушном пространстве все, а в воздухе...
   Воздух осенний чувствуется...
   И тут Фокин показал себя, как потом говорила Елена Васильевна. Нет, он
не нагрубил, не надерзил. Он крайне вежливо поклонился и попросил
разрешения преподнести эту работу Алексею Алексеевичу.
   Каштанов внимательно посмотрел на Фокина, словно никогда не видал его.
   - Спасибо. А тебе не жаль с ней расставаться?
   - Для вас - не жаль.
   - Ты лучше бы сочинения не списывал, - в сердцах сказала Елена
Васильевна.
   - Между прочим, Елена Васильевна, я не списываю.
   Я учу учебник. Или вы считаете, что в нашем советском учебнике не все
правильно? - с расстановкой, но нисколько не волнуясь, проговорил Фокин.
   - Иди! Иди к ребятам! - резко сказал Каштанов и отвернулся.
   Каштановы долго молчали.
   - Это он уже сейчас такой... А вырастет? - проговорила Елена
Васильевна. - А вон дружок его. Роман Багаев, вон, смотри, Паше Медведеву
жевательную резинку продает, да втридорога, я уверена... Нет, ты посмотри,
посмотри... Что у него там из карманчика верхнего вместо платочка торчит?
Не знаешь? Так я тебе скажу... Бумажка у него сторублевая... Хочешь
посмотреть?
   Каштанов вздохнул и сказал, что он с удовольствием посмотрел бы, потому
что никогда не держал в руках сторублевой бумажки.
   - Могу продемонстрировать... Позвать?
   - Алена! - сказал Каштанов. - Ну что ты от меня хочешь? Вот сейчас,
сегодня, я могу сердиться вместе с тобой, возмущаться, качать головой,
обвинять всех и вся. А представь себе, что я соглашусь. Тогда что? Открою
рот, скажу "да" - и вот я целиком отвечаю за этого Фокина и за Романа с
его сторублевой бумажкой. Где он ее взял?
   - Не знаю... Алеша, скажи "да".
   - Нет!
   - Скажи, Алеша, "да", - совсем тихо повторила Елена Васильевна.
   - Нет! Нет и нет! И почему ты так настаиваешь?
   Ведь я соглашусь, я и дома бывать не буду, с утра до вечера в школе! Об
этом ты подумала? И книгу мою - в ящик, в самый дальний ящик - подумала? И
стану я вроде пионервожатого, мальчишкой на побегушках у директора...
   - Этого с тобой не случится.
   - Как же не случится? Обязательно так и будет! Где урок сорвут, где
украдут, где напьются, вс„ на меня: "Паачему слаба воспитательная работа?
Па-ачему?"
   "Точно, именно так и будет", - подумала Каштанова и выложила свой
последний и главный аргумент:
   - Ты, Алеша, неправ. Идти в воспитатели, не идти в воспитатели - ты
решаешь так, словно речь идет о твоей или моей судьбе.
   - А на самом деле?
   - А на самом деле речь идет об их судьбе... Ты iix судьбу решаешь
сегодня, - показала Каштанова на ребят. - Но больше я ни слова. Больше мы
об этом ни слова.
   Каштанова поднялась и ушла в другую комнату, где Андрейка
демонстрировал всем желающим удивительное свое свойство: если его дергать
за волосы, даже изо всех сил, то ему совсем не больно. Его уже вся школа
за волосы дергала, весь второй класс и четвертый, и даже один семиклассник
дергал, а ему не больно.
   Между тем события в квартире Каштановых шли своим чередом. Именно это
слово нужно поставить здесь: события! Где два человека, там событие, там
происходит нечто такое, от чего меняются жизни.
   Фокин позвал Галю Полетаеву, из-за которой Саша Медведев только что ел
землю, постоять внизу.
   - Зачем? - соглашаясь, спрашивала Галя. - Ну гачем?
   Но Фокин не Медведев, ему изобретательность в ухаживании ни к чему, он
просто взял Галю за руку, холодно посмотрел ей в глаза, и она послушно
пощла за ним, хотя и не без страха. Вот уже несколько месяцев они выясняли
отношения друг с дружкой и уверяли друг друга, что теперь каждый из них
свободен и может ходить с кем хочет.
   Но одно дело - говорить, а другое - на глазах у всех целый вечер
танцевать с Сашей Медведевым, да еще позволить ему есть землю! Фокину,
конечно, уже донесли, думала Галя, и он, конечно, не простит ей, но вот
это ей и нравилось - что удалось его задеть.
   - Ну? - сказал Фокин, когда они спустились вниз и Галя привычно
прислонилась к высокой батарее. Так они стояли часами и часами и в ее
подъезде, и в фокинском, и в чужих домах. На Семи ветрах не было, наверно,
батареи в подъезде, у которой не стояла бы Галя Полетаева, выясняя свои
отношения с Володей Фокиным.
   - Теперь будешь с Сашкой Медведевым ходить? - Фокин кулаком тронул
подбородок Гали, но пока еще не угрожающе, а ласково, и Галя потеряла
бдительность, совсем не надолго, на одну минутку - вечно с ней так, думала
она позже. Ну почему она вдруг ни с того ни с сего забывается?
   - Не знаю, может быть, - ответила она доверчиво.
   - Нет, Галчонок, не будешь... Я ему...
   - Попробуй только. Да ты с ним и не справишься. Пусти, ну пусти! - Галя
вырвалась из рук Фокина, и вдруг ей стало так жалко себя!
   - И почему все ко мне пристают, а? Вон Валечку Бурлакову никто не
трогает, и Наташу Лаптеву, и Машу Иванову, и никого никто не трогает, я
знаю! А меня сразу руками можно? Да? Я такая, скажи? Я такая? Что на мне -
написано, что меня руками трогать можно, со мной все можно, да? Пусти! От
тебя водкой пахнет! Ненавижу тебя! - выкрикнула Галя и тут только поняла,
что наконец она сказала правду: она ненавидит этого человека.
   Фокин посмотрел на нес, сузив глаза, размахнулся и ударил ее.
   Этого с Галей никогда не случалось. Но инстинкт подсказал Гале, что
надо делать. Больше она себя не потеряет!
   Сначала пусть он успокоится, а потом она ему отомстит.
   И она не заплакала, не сказала ничего обидного Фокину - наоборот,
пробормотала примирительно: "Ну что ты... ну ладно тебе... ну не сердись"
- и они пошли наверх, к Каштановым.
   А наверху было светло, ясно, чисто, и не было ни у кого, думала Галя,
ни у кого не было никаких забот, все жили безмятежно.
   Ребята сгрудились вокруг Каштанова. Лорд-толкователь Миша Логинов
пытался дать определение слову "энтузиаст".
   - Вот примерно так... - Миша неторопливо достал записную книжку,
карандаш. - Есть стоящее дело А...
   И есть человек Икс... У Икса есть душа... Икс вкладывает душу в А...
Икс энтузиаст... Совпадает? Или есть еще какие-нибудь идеи?
   - Совпадает, - согласился Каштанов, думая о своем. - А если дело
нестоящее?
   - Тогда не энтузиаст, а дурак, "уря-уря".
   - Вот толкователь! - восхищенно воскликнул Костя Костромин.
   - А где вы их видали, энтузиастов этих? - спросил Роман. - Их уже давно
нет! Это раньше был герой - всех победил. А теперь деловой человек! Что
ему надо, то и сделает, то и достанет!
   Все заспорили; Фокин стоял в стороне, слушая. Галя Полетаева подошла к
Фокину и звучно, с двух рук надавала ему пощечин.
   При всех!
   Фокин бросился на Галю, Костя схватил его, потом схватили и Романа,
бросившегося на помощь Фокину, - и началась такая потасовка, что Каштанову
пришлось растаскивать дерущихся, расшвыривать их в разные стороны.
   Галя стояла перед Фокиным, сжав кулаки.
   - Если меня обидят - ни за что! Ни за что я обиды не прощу, понятно
тебе? Не было этого и не будет, понятно тебе?
   Каштанова устроила вечер, чтобы муж ее мог увидеть ребят поближе. Но
тут только воочию увидела она сама, какую судьбу готовила своему мужу.
   - Ты прав, Алеша, - сказала она, - ты, как всегда, прав... Ничего с
ними не сделаешь. Это же семьветровские, до глубины души темень, они
только силу признают, видишь? Ты думаешь, этим дело кончится? Завтра они
будут караулить друг дружку со своими компаниями и нападать вдесятером на
одного и бить до смерти!
   - Вполне вероятно, - сказал Костя Костромин, задетый словом
"семьветровские". - Пошли, ребятишки, - и он первый натянул свою вязаную
шапочку с красно-белыми шахматными крупными полями.
   Ребята молча разбирали свои куртки, шапки, шарфы, сваленные кучей в
прихожей.
   Алексей Алексеевич стоял в дверях и молча смотрел на р&бят.
   Все доводы, которые он приводил в споре с женой, попрежнему казались
ему основательными. Но легла на другую чашу весов тяжелая, никогда прежде
не испытанная Каштановым ярость. Не на ребят рассердился он, нет! На всю
эту жизнь, на себя - да, на себя. Вдруг вся его жизнь показалась ему
ленивой, пустой, бездельной. Что же это в самом деле он так бережет себя?
Зачем себя беречь?
   Чего жалость Каштановой к ребятам не сделала, то сломила ярость, и
Каштанов почувствовал, что он не может вот так, безразлично отпустить этих
ребят - пусть идут по свету, пусть дерутся, подличают, скандалят, хамят,
грубят, говорят банальности, плоско шутят; пусть от них и вокруг них
страдают люди и теряют веру в само„ возможность добра на земле... "Так?
Так? - повторял себе Каштанов с такой отчетливостью и с такой болью,
словно он сам или ктото другой бил его кулаками в лицо, до крови, до
смерти. - Так? Так? Так?"
   Всю ночь Алексей Алексеевич лежал без сна и думал о том, как диковинно
все в этом мире. Какой-то Фокин, до которого ему и дела нет, обидел
какую-то девчонку, которой Каштанов тоже почти не знает... А в результате
внезапно и резко меняется вся его жизнь, жизнь Алексея Каштанова... Какая
связь между ним и этим Фокиным? В каком отношении находятся они в мире?
Почему один так мощно повлиял на судьбу другого, - а теперь он, Каштанов,
будет так же мощно влиять на судьбу Фокина... Вечный вопрос историков,
каждый раз с изумлением обнаруживающих, что если бы не какие-то мельчайшие
мелочи, то вся история шла бы как-то по-другому... И, лежа без сна, думал
Каштанов, что вот и он, неизвестный никому человек, простой учитель, каких
в одной только нашей стране миллионы, - вот и он вплетается в тот великий
процесс, который называют историей, он тоже действующее лицо в ней, в
истории, хотя никто об этом никогда не узнает... От этих мыслей
сумеречных, полубредовых находило на Каштанова что-то героическое,
открывались в душе затворы, о существовании которых он и не подозревал, и
мелькали в голове первые соображения о новой работе. Незаметно для себя он
перебирался душой в новое состояние, и вся прежняя жизнь его осыпалась,
как увядший цветок, уступая место новой жизни, в которой главным было
чувство огромной и тяжелой ответственности.
   ...Утром Каштанов спросил жену:
   - Скажи, пожалуйста, Алена, а ты предупреждала Фокина, что на следующем
сочинении будешь стоять рядом?
   - Предупреждала...
   - Тогда вс„ понятно... Знаешь, что он сделал? Он действительно выучил
несколько страниц учебника наизусть, чтобы ты навсегда отвязалась от него!
   - Вот мошенник, а? - Елена Васильевна тревожно заглядывала в глаза
мужа, готовая поддакивать каждому его слову, - такой она чувствовала себя
виноватой перед ним. - Хорошо, что я ему поддалась... А то пропала бы зря
грандиозная операцияКаштанов только руками развел. Ну и логика! Понятно,
почему Алена всегда берет верх в домашних делах!



                               ГЛАВА ТРЕТЬЯ
                                  МЕСТЬ

   ВСЕ МЫ ВЫШЛИ ИЗ детства? Да, конечно. Но все мы вышли и из школы. Это
лишь кажется, что мы вступаем в жизнь поодиночке, каждый сам по себе, а на
самом деле мы являемся в мир классами, группами, компаниями, небольшими
порциями человеческих объединений. Что бы мы ни думали о своем школьном
классе, как бы далеко ни ушли от тех юношеских лет, когда мы каждый день
входили в свой класс и видели перед собой одни и те же лица, всю жизнь
этот наш класс будет с нами, в нас.
   Всмотритесь в себя, читатель, и вы увидите, как много в вашем
характере, во взглядах, в оценках от школьного класса.
   Но если соберутся вместе бывшие одноклассники, далеко разошедшиеся по
жизненным дорогам, и начнут вспоминать школьную жизнь, то со стороны будет
казаться, будто они все учились не в одном классе, а в разных. Класс один
был, а видели его по-разному, каждый - со своей парты, под своим углом, со
своей точки зрения. Случайно созданная и относительно быстро распадающаяся
клеточка социальной жизни, школьный класс так же сложен в своем строении,
как и любая живая клетка, с той лишь разницей, что живую клетку,
биологический объект, изучают тысячи и тысячи ученых, вооруженных всеми
видами микроскопов до электронного включительно, изучают во всех
направлениях, на всех уровнях, описывают в толстых монографиях и в сотнях
научных журналов, понимая, что клетка - средоточие жизни, в ней и здоровье
наше и наши болезни. А социальная клетка, школьный класс, внимания ученых
не привлекает - ни монографий, ни библиографий, ни диссертаций, ни
степеней.
   Но если говорить честно, класс, описанный с одной точки зрения, будь то
учительский стол или какая-нибудь из парт, - это еще не класс.
   Самое существенное свойство класса в том и состоит, что в нем нет
главных лиц, нет единой точки отсчета.
   У класса есть общая жизнь, есть общий знаменатель, который можно
вынести за скобки; но действительная жизнь останется там, в скобках, в
огромном многочлене взглядов и происшествий, о которых учитель - или
всякий, кто смотрит на класс со своей парты, - и не подозревает даже...
   Когда Алексей Алексеевич Каштанов поддался минутной ярости и принял
предложенное ему место старшего воспитателя, ему казало