е  новости. Передал он и рассказ
старухи  Кречетовой.  Еще  раньше  летчики,  прилетавшие  с  Большой  земли,
рассказывали,  что семья Рогачева осталась в Запольске, но сведений о ней не
было  никаких,  и  все думали, что она погибла при бомбардировке. Теперь же,
узнав  точно,  что  дочь  Рогачева  жива, мы решили во что бы то ни стало ее
разыскать.
     Гуров  достал  папироску и закурил. В подвале было светло и, в сущности
говоря,  уютно.  Кроме  Лены,  Коли, Владика, Конушкина, Голубкова и Гурова,
здесь  были  еще  добродушная  старушка,  которая разливала чай, и маленький
мальчик,  ее  внук,  который  спал так блаженно, как будто никакой войны и в
помине  нет.  Ухала  артиллерия,  но  к  ней  привыкли  и не обращали на нее
внимания.  Иногда  издалека доносился грохот танков, и тогда все замолкали и
вслушивались. Но танки проходили, и разговор продолжался.
     - Мы   дали   задание  всем  разведчикам  расспрашивать  о  Соломине  и
выяснить,  где  он  живет,  - рассказывал Гуров. - Долго мы не имели никаких
известий  и  уже  совсем  потеряли  надежду.  Вдруг  один паренек вернулся с
разведки  и  говорит:  "Про  Соломина  ходит  слух,  что он живет с внуком и
внучкой  на отдаленном хуторе и хутор этот находится там-то". Тогда командир
отряда  вызвал  меня  и велел мне пойти к Соломину, рассказать ему, кто я, и
забрать  девочку.  "Тебе,  -  говорит,  -  с  одной рукой в боях участвовать
трудно,  а  тут ты доброе дело сделаешь. Когда к нам опять самолет прилетит,
мы  на  него  девочку эту посадим. Все-таки боевому генералу такой ценнейший
подарок".
     Иван  Тарасович  погасил  папироску,  налил  себе  чаю  и разгрыз кусок
сахару.
     Неожиданно  где-то  совсем  недалеко  забухали  пушки. Это было гораздо
ближе, чем раньше. Старушка испуганно посмотрела на Ивана Тарасовича.
     - Ничего,  бабушка, - объяснил Иван Тарасович, - вы не тревожьтесь. Это
гитлеровская  батарея,  она  немножечко  постреляет и поедет дальше. Здесь у
фашистов  укреплений никаких нет. Это я вам могу точно сказать. Укрепления у
них  были  километрах в пятидесяти отсюда. Теперь фашистам придется отходить
еще  километров  на  тридцать.  Там они, наверное, попытаются задержаться на
реке.  А здесь, поскольку Запольск в стороне от шоссейной дороги и никак для
обороны  не  приспособлен,  я  серьезных  боев  не  предвижу. Конечно, будут
уличные  стычки,  может  быть, несколько танков попробуют задержаться, но не
думаю, чтобы могло случиться что-нибудь очень страшное.
     - Ох,  милый...  -  вздохнула  старушка,  -  разве  теперь поймешь, где
страшное, а где не страшное!
     - Да,  так  вот, - продолжал Иван Тарасович, - отправился я к Соломину,
ну  и  вы  уже знаете, как он меня обманул. Вернулся с этого озера и говорю:
"Вы  меня обманули, но вы раскаетесь". Рассказал, кто я такой и зачем я Лену
искал.  Действительно, старик очень раскаивался. "Сам, - говорит, - не знаю,
где  их  искать.  Должно  быть,  они  на пароходе поедут". От волнения он не
предупредил меня, что велел вам остерегаться однорукого.
     Когда  пароход  отошел,  а  вы не вернулись, я сразу понял, в чем дело.
Как  я  себя ругал! Я очень боялся, что вы попадетесь Кречетовой. Вы ведь не
знали,  что  она  вас выдала. Перехватить вас в дороге не удалось. Связаться
со  своими  я  не  успел, а самому мне в городе приходилось вести себя очень
осторожно - там меня многие знали: я лет десять работал в типографии.
     Когда  началась облава на детей, я понял, что ищут вас, но не знал, где
вы  прячетесь. Потом мне сообщили, что вам удалось уйти, и наши стали искать
вас по всем дорогам, по всем деревням. Но вы как в воду канули.
     А  в  это  время и гитлеровцы взялись энергично за дело. Видимо, решили
во  что бы то ни стало, уходя, забрать с собою дочь Рогачева. Я очень за вас
беспокоился.  Да  еще  начальник отряда устроил мне головомойку и очень меня
пристыдил.
     Решил  я сам обойти близлежащие деревни. Во всех деревнях побывал, а до
той,  где  вы  жили,  никак  добраться не мог. Наконец отправился и туда. По
дороге   встречаю  какого-то  хитрого  старичка  с  рыжей  бородкой.  Я  его
спрашиваю, как пройти. Он объясняет.
     "А вы, - говорю, - не оттуда?"
     "Оттуда".
     "А не поселились ли недавно в вашей деревне мальчик и девочка?"
     Тут он на меня внимательно посмотрел и говорит:
     "А вы этих детей ищете?"
     "Да, - говорю, - ищу".
     "Вы девочку ищете?"
     "Да, девочку".
     Я  ничего  еще  не  понимал, но решил осторожно выяснить, зачем он меня
расспрашивает. А пока со всем соглашался.
     "Вам поручили ее найти?" - спрашивает он.
     "Поручили".
     "А зачем?"
     "Этого я вам сказать не могу".
     "А чья она дочь, вы знаете?"
     "Знаю".
     "А чья?"
     "Вы сначала скажите".
     "Нет, вы".
     Спорили,  спорили,  никак  столковаться  не  можем,  кто первый фамилию
назовет. Наконец он пошел на уступку:
     "Скажите две первые буквы".
     Я говорю:
     "Ро..."
     Он обрадовался ужасно.
     "Вы, наверное, - говорит, - в комендатуре работаете?"
     "В комендатуре", - говорю.
     Он за руку меня схватил, по плечу хлопает, чуть-чуть не расцеловал!
     "Ох,  -  говорит,  -  какая удача! Я знаю, что вы девчонку ищете, давно
уже  хотел  донести  вам,  что  она  у нас, да меня мужики задержали - можно
сказать,  арестовали.  Только сейчас удалось бежать. Я как вас увидел, так и
подумал,  что  вы  по  этому  делу.  Я  староста  здешний,  Афонькин. Может,
слыхали?"
     "Слыхал, - говорю, - как же! Вот хорошо, что мы с вами встретились!"
     А  сам  думаю:  как  же быть? Отпустить его - он в комендатуру сообщит,
неприятности  получатся.  Задержать?  Но как? Он, конечно, старик, но у меня
руки нет. А оружия я не взял с собой: боялся на обыск налететь.
     "Знаете,  - говорю, - Афонькин, вы меня тут часок-другой подождите, я в
деревню  схожу.  А  на  обратном  пути  возьму  вас с собой и сам представлю
коменданту. Ручаюсь, что наградой вас не обидят".
     Договорились.  Он рассказал мне, у кого живут дети, и я пошел. "Покажу,
-  думаю,  - фельдшеру письмо Соломина и попрошу, чтобы он детей подготовил,
чтоб  они  меня  не  пугались".  Пришел,  а  вас  уже  и след простыл. Опять
неудача...
     Непрерывно  и  совсем  рядом били орудия. Застрочили пулеметы. Раздался
взрыв, и сквозь плотные ставни донеслась ружейная перестрелка.
     - Ой, - сказала старушка, - кажется, совсем близко!
     - Черт!  -  Василий Георгиевич вскочил. - Не могу я сидеть спокойно! Вы
подумайте:  последняя  ночь  оккупации!  Может  быть,  завтра  утром все это
кончится, и снова начнется жизнь.
     - Мы  в  отряде  старались  не говорить об этом, - сказал Гуров. - Надо
работать и делать свое дело, а то от нетерпения с ума сойдешь.
     - Ну-ну, - сказал фельдшер, - что же дальше?
     - Ну  так  вот...  Письмо Соломина я показал Владику, и решили мы с ним
двигаться  сюда.  А  одновременно вашим я объяснил, где ждет Афонькин, и они
пошли  вместо  меня  на  свидание.  Думаю,  что  ему  было  невесело... Мы с
Владиком  вышли  сразу  же и шли, видать, гораздо быстрее вас. Пришли, а вас
нет.  Неужели,  думаю,  опять  случилось  что-нибудь?  Но  тут  и вы наконец
пожаловали...
     Наступило   молчание.   Все   невольно   прислушивались   к  тому,  что
происходило  на  улице.  Крики  донеслись  сквозь ставни, и слышно было, как
мимо окон, переговариваясь, пробежали какие-то люди.
     - Господи,  -  сказал  Конушкин,  -  а  вы  знаете,  я не верю! Не могу
представить  себе,  что завтра выйду на улицу - и пожалуйста, я у себя дома,
никого и ничего не боюсь! Ты себе представляешь это, Василий Георгиевич?
     В дверь заколотили. Все вздрогнули.
     - Спокойно! - сказал Гуров. - Сейчас выясним, что случилось.
     Не торопясь он вышел в коридор.
     Старушка, фельдшер, Конушкин и дети стояли прислушиваясь.
     - Кто там? - спросил Иван Тарасович.
     - Открывать! - послышался голос. - Сейчас открывать!
     - Люди  спят,  -  вразумительно  сказал  Гуров,  -  а вы их беспокоите.
Приходите утром, тогда и поговорим.
     В  дверь  снова  заколотили,  и на этот раз прикладами. Засовы прыгали,
дверь шаталась.
     - Открывать, открывать! - снова раздался голос - Взрываю гранату!
     Гуров вопросительно посмотрел назад.
     И фельдшер и Конушкин отрицательно качали головами.
     - Правильно!  - сказал Гуров. - Помирать, так с музыкой. - И крикнул: -
Утром приходите - будем рады, а сейчас никак нельзя.
     Василий  Георгиевич  вытащил  свой  знаменитый  маузер. Где-то недалеко
ухнул взрыв. Все невольно пригнули голову.
     По  улице,  грохоча,  проехали  танки.  Начали  бить автоматы и били не
переставая.  Снова  бежали  по  улице  люди.  Раз за разом рявкала небольшая
пушечка.  Над  домом прошли самолеты. И, когда затих мощный, все заглушающий
рев  их моторов, все заметили, что стало гораздо тише. Пушечка больше уже не
рявкала, и автоматы били где-то совсем далеко.
     И снова в дверь постучали.
     - Ну, что же вы не бросаете гранату? - вежливо спросил Гуров.
     - Если  тут  кто  есть,  вылезайте! - послышалось за дверью. - Кончено,
отбили ваш городишко.
     Гуров  и  Василий  Георгиевич  ринулись  к двери. Руки у них прыгали, и
засов не слушался. Мешая друг другу, они все-таки отодвинули его.
     Дверь   распахнулась.   Раннее   солнце   ворвалось  в  подвал,  и  все
зажмурились  -  так  ярок  был  его  свет. Советский солдат с черным от пыли
лицом, с потрескавшимися, пересохшими губами стоял в дверях.
     В  это  время  мальчик, спавший в подвале, проснулся и вышел в коридор.
Видя,  что  никто  на  него  не  обращает  внимания,  он потянул старушку за
платье.
     - Бабушка, - сказал он, - я встал уже. Я одеваться хочу. Уже время.
     - Время, - сказала старушка, - самое время! - и заплакала.


                            Глава двадцать пятая

                                Лена! Лена!

     На  следующий день к дому школы-десятилетки, в котором разместился штаб
крупного  войскового соединения, держась за руки, подошли мальчик и девочка.
У  входа  в  здание  стояли  офицеры,  курили,  беседовали  и ждали, пока их
вызовут в штаб. Обратившись к одному из офицеров, мальчик сказал:
     - Товарищ командир, мне нужно повидать генерала Рогачева.
     Офицер посмотрел на него и сощурил глаза.
     - А  по  какому, простите, делу? - спросил он подчеркнуто вежливо, хотя
глаза его щурились и, кажется, он с трудом сдерживал улыбку.
     - По личному, - коротко и с достоинством ответил мальчик.
     - Ах,  по  личному! - сказал офицер, и другие офицеры, стоявшие вокруг,
переглянулись  и  засмеялись.  - Интересно, почему это всем гражданам вашего
возраста  или  немного  моложе  нужен  именно  генерал  Рогачев  и именно по
личному делу?
     - Не знаю.
     - Я  вам дам добрый совет, молодой товарищ. Пройдите в тот дом на углу,
там  помещается  политотдел.  И там вам, без сомнения, объяснят, что молодой
человек  вашего  возраста  может  приносить  пользу  Родине и не записываясь
добровольцем в армию.
     Офицеры,  стоявшие  вокруг,  засмеялись.  Коля  вспыхнул  и  беспомощно
посмотрел  на  Лену.  Лена ответила ему таким же беспомощным взглядом. Тогда
они отошли в сторону и сели на ступеньку крыльца соседнего дома.
     Надо  было  серьезно подумать о том, как действовать дальше. Сейчас они
были  предоставлены  самим  себе,  и  никто  им больше не помогал. И Василий
Георгиевич  и  Гуров,  отговорившись  делами,  решительно  отказались идти к
Рогачеву.  Коля  понимал,  что  они не хотели напрашиваться на благодарность
генерала.  Так  или  иначе,  дети  остались  одни.  Лена очень волновалась и
ничего не могла придумать, да и Коле никакие планы не приходили в голову.
     К  подъезду  штаба  подъехала  машина. Низенький седой генерал вышел из
нее  и  прошел в штаб. Офицеры вытянулись и козырнули. И опять на улице было
тихо,  и  только  далеко-далеко  слышался артиллерийский гул. Там продолжали
наступать наши части.
     Коле  очень  хотелось  есть.  Он  был  уверен,  что сейчас же попадет к
Рогачеву  и тот его, наверное, накормит обедом, прежде чем отпустить обратно
к  деду.  Он  почти  не  ел  утром  от  волнения и не взял ничего из запасов
Василия   Георгиевича.  Кроме  того,  было  очень  обидно,  что  после  всех
приключений  с ним даже не хотят серьезно разговаривать. И еще Лена смотрела
на  него  умоляющими  глазами.  Она  верила,  что  он  все может придумать и
уладить.
     Коля   совсем   расстроился.  Почему,  в  конце  концов,  так  на  него
рассчитывают?  Не  может  он  для всех все придумывать! Он даже стал ворчать
вполголоса:
     - Ну,  не  пускают и не пускают! И ничего я не могу сделать. Что мог, я
делал. А тут не могу. Не могу, и все тут.
     Даже  не  оборачиваясь,  он  чувствовал  на себе жалобный и беспомощный
взгляд Лены.
     Он встал и взял Лену за руку:
     - Пойдем попробуем еще.
     Около   штаба   стояли  теперь  другие  офицеры.  Однако  и  они  также
усмехнулись,  когда  Коля  сказал,  что  ему  нужно  к  Рогачеву.  И  только
посоветовали  идти  не  в  политотдел,  а в горсовет, который уже, наверное,
начал работать.
     Но теперь Коля решил не отступать.
     - Дело  в том, - сказал он, - что эта девочка - дочь Рогачева. Вот, как
хотите, так и делайте. А мне что? Пожалуйста, я уйду.
     Один  из  офицеров,  отвернувшийся  было, считая, что разговор окончен,
резко повернулся к нему.
     - Что, что? - сказал он. - Что ты говоришь?
     - То  и  говорю, - мрачно буркнул Коля, - дочь генерала Рогачева. А там
ваше дело. Не хотите пускать - не пускайте. Пожалуйста, я уйду.
     Еще два офицера подошли к ним и стали прислушиваться.
     - Товарищ  майор,  -  сказал  один  из  них, - может, это действительно
верно! Я слышал, что семья генерал-полковника была в оккупации.
     Майор  повернулся,  хотел  сказать что-то часовому, но в этот момент из
подъезда вышел генерал.
     Коля  сразу  понял,  что это он. Коля почувствовал это по напряжению, с
которым  вытянулись  и  козырнули офицеры, по тому, как дрогнула рука Лены в
его руке.
     Рогачев  был  высокий  полный  человек  в генеральском мундире, с тремя
большими  звездами  на  погонах.  Из-под  фуражки видны были седые виски. Он
вежливо козырнул офицерам и шагнул к машине.
     И тут Коля решился.
     - Товарищ   генерал!  -  крикнул  он  неожиданно  тонким,  мальчишеским
голосом и, таща за собой Лену, подбежал к генералу.
     Генерал повернулся и посмотрел на него внимательно и серьезно.
     - Товарищ  генерал,  -  говорил Коля, задыхаясь и чуть не плача, - я...
мы... Дедушка велел разыскать вас!
     Генерал  смотрел  мимо  него.  Глаза  у  него  были  удивленные и очень
большие.
     - Лена! - сказал генерал и повторил: - Лена!!
     Лена  стояла открыв рот, не в силах сказать ни слова. Слезы текли по ее
лицу,  и  губы  вздрагивали.  Генерал  опустил  голову  и  сразу стал как-то
гораздо  меньше  ростом.  Коля  увидел,  что у генерала Рогачева тоже дрожат
губы,  он  хотел  что-то  сказать  и  не  смог.  Рогачев  сделал шаг вперед,
подхватил Лену на руки и, повернувшись, быстро пошел с нею в штаб.
     Последнее,  что видел Коля, - это плачущее лицо Лены над широкой спиной
генерала.
     Офицеры молчали. Потом один из них сказал:
     - Да, товарищи, вот какие дела бывают!
     И тут Коля сквитался с офицерами за все.
     - "В  горсовет"!  -  передразнил  он  их.  -  "В  горсовет"!  Вот вам и
горсовет! - И, повернувшись, пошел вдоль по улице.
     За  углом его нагнал запыхавшийся капитан. Коля отлично слышал его шаги
и оклики:
     - Мальчик, мальчик!
     Но,  во-первых,  Коля считал, что он свое дело сделал и теперь ему надо
скорее  добираться  к  деду.  Нечего  ему  тут  делать,  у него свои дела. А
во-вторых, он предполагал, что пора перестать называть его мальчиком.
     Однако  капитан,  видимо,  сам  понял  свою  ошибку.  Он  очень вежливо
козырнул и сказал:
     - Генерал-полковник Рогачев просит вас зайти к нему.
     Коля  ничего  не  ответил.  Он  очень  волновался.  У него даже в горле
спирало, и было трудно говорить. Он повернулся и пошел за капитаном.
     Генерал  встретил  его  в дверях своего кабинета. Он его обнял и трижды
поцеловал, как мужчина мужчину.
     Лена  сидела  в  кресле,  заплаканная  и  такая  счастливая, что от нее
нельзя  было  добиться  ни  одного толкового слова. Потом генерала вызвали к
прямому  проводу,  и  они  остались  вдвоем. Лена все не могла успокоиться и
всхлипывала,  и  Коля,  воспользовавшись  отсутствием генерала, тоже немного
всплакнул.
     Потом  какой-то майор записывал со слов Коли имена дедушки, фельдшера и
всех  других. Коля объяснял, что дедушка и Александра Петровна очень далеко,
но майор только ухмылялся и говорил, что это не страшно.
     Постелили  им  здесь  же,  в  штабе.  Генерал  не хотел, чтобы Лена шла
ночевать  в другой дом. Засыпая, они видели освещенное лампой лицо генерала,
склонившееся над столом, и слышали его тихий и уверенный голос.
     Утром детей разбудил дедушка.
     За  ночь  привезли  всех:  и  Соломина,  и  Александру Петровну, и даже
ворона.  Немного  позже  пришли Гуров, Василий Георгиевич, Владик с Жуком и,
наконец,  Леша и Нюша, которых долго не могли разыскать. Леша очень смущался
и  время  от  времени  громко откашливался, желая показать, что он ничуть не
смущается. Нюша держалась уверенно, каждому пожала руку и сказала:
     - Ждраштвуйте!
     Обедали   все   вместе.   Вспоминали   пережитые  приключения.  Генерал
расспрашивал обо всех подробностях и очень волновался.
     Иван Игнатьевич рассказал Рогачеву, как погибла мать Лены.
     Рогачев  слушал,  шагая  взад и вперед по кабинету, а потом долго стоял
отвернувшись, смотрел в окно и молчал.
     Потом  он  заговорил  о  будущем.  Конечно,  Соломин  вернется сейчас в
Запольск, и хорошо было бы, если б Лена пока жила у него.
     Соломин  очень  обрадовался. Ему и самому без Лены было бы скучно. Да и
детей не хотелось разлучать.
     Соломин  и  Владику  предложил  у  себя  поселиться,  а  потом  стал  и
фельдшера и Александру Петровну уговаривать переехать в Запольск.
     Они  отказались:  у  них больные, которых бросить нельзя, да и привыкли
они  к  своим  местам.  Но Владика Василий Георгиевич отпустить согласился и
обещал приезжать каждый месяц.
     Решили,  что  после  войны Иван Игнатьевич и Коля переедут к Рогачеву в
Москву.
     - Раз  уж  повезло  Лене, - сказал Рогачев, - и она нашла такого деда и
такого брата, так нельзя их терять.
     После  обеда  долго еще сидели и мечтали о том, как война кончится, как
будут  жить  в  Москве, как Владик приедет поступать в Медицинский институт,
как  в  воскресенье  будут  все  вместе ходить в театр или в Парк культуры и
отдыха.
     Жук прыгал вокруг стола, а ворон, склонив голову набок, кричал:
     - Воронок, Воронуша! Воронок, Воронуша!