вы предлагаете?
     - В  город  надо идти. Кто там у вас из старых друзей остался? Конушкин
там?
     - Там, кажется.
     - Ну  вот, Конушкин спрячет. А не Конушкин - другой кто-нибудь. Да и не
придет никому в голову в городе вас искать.
     Василий Георгиевич пофыркал, но не нашел никаких возражений.
     - Выходить  надо  сейчас же, - сказал он таким тоном, как будто никогда
и спору не было о том, куда идти.
     Вышли  все  же  не скоро. Пока собирали еду на дорогу, пока прощались с
Александрой  Петровной,  с Владиком, которого отец отказался взять, несмотря
на его просьбы, прошло часа два.
     Солнце  уже  клонилось  к  западу, когда фельдшер, Коля и Лена обогнули
озеро. Деревня скрылась за лесом.
     - Знаете  что?  -  сказал Василий Георгиевич. - Не стоит, пожалуй, идти
по тропинке. Мало ли кого встретить можно! Пойдемте-ка прямиком через лес.
     Они   вступили   в   прохладную  тень  березы.  Огибая  деревья,  порой
пробираясь  через  кустарники,  поднялись  они  на  холм. Отсюда снова стали
видны  деревня  и  озеро,  похожее  на  тарелку, лежащую на зеленом бархате.
Тропинка  вилась  внизу.  Кроны  огромных  деревьев раскачивались. Ветер был
прохладен и свеж. Приятно было смотреть с высоты на знакомые места.
     Вдруг  фельдшер  схватил  детей  за  руки  и  оттащил  их за дерево. По
тропинке,   направляясь  к  деревне,  торопливым  шагом  шел  человек.  Коля
высунулся  из-за  ствола  и  отшатнулся.  Он сразу узнал и холщовые штаны, и
рубаху,  и  вещевой  мешок,  висящий  на  одном плече, и рукав, засунутый за
пояс.
     - Это он! - зашептал Коля. - Это он, Василий Георгиевич! Однорукий!
     Фельдшер  охнул  и  осторожно выглянул из-за ствола. Однорукий, видимо,
очень  торопился.  Он шел не оглядываясь, все ускоряя шаг. Вот он скрылся за
деревьями, появился снова и окончательно исчез за поворотом.
     - Да,  -  сказал  Василий  Георгиевич, - в самое время ушли из деревни!
Задержались бы еще на час - и попали бы как кур во щи.
     После  этой  встречи они шли не останавливаясь, до тех пор пока не село
солнце.  Последний  час  Василий  Георгиевич  нес  Лену на плечах, и они шли
гораздо медленней. В общем, фельдшер был недоволен.
     - Мало,  мало  прошли! - говорил он. - Так мы и за три дня до города не
доберемся.
     Но  делать было нечего. Лена после болезни легко уставала. Быстрей идти
было  невозможно.  Ночевали под огромной сосной. Заснули сразу и проснулись,
когда  солнце  уже  взошло.  Фельдшер, поколебавшись, решил все же разложить
небольшой костер, и они вскипятили чайник.
     После  завтрака  снова двинулись в путь. Отсюда проселочная дорога была
уже недалеко.


                           Глава двадцать вторая

                          Обозы движутся по дороге

     К  проселочной  дороге  рассчитывали  подойти  в  полдень.  Но  часов в
одиннадцать   услышали  голоса.  Коля  пополз  разведать,  в  чем  дело,  и,
вернувшись,  сообщил,  что  возле  дороги  стоит  немецкая батарея и по лесу
ходят артиллеристы. Тогда решили идти и дальше прямо лесом.
     Километра  три шли спокойно. Но вдруг щелкнул выстрел, и пуля, пролетев
над  самой головой Лены, ударилась в молодую березку. Фельдшер толкнул детей
в  траву  и сам упал рядом. Это было очень своевременно - сразу же свистнула
вторая пуля.
     На  этот  раз Коля заметил, откуда стреляют: за большой, высокой сосной
стоял человек; он высунулся, выстрелил и снова спрятался за сосну.
     Положение  было  глупое  и опасное. Неизвестно было, кто этот человек и
что  ему  нужно.  Василий Георгиевич вытащил огромный маузер и оглядел его с
некоторым  недоверием.  Он,  кажется, неясно представлял, как из этой машины
стреляют.  Неизвестный  перебежал  за  другое  дерево,  поближе.  Он  был  в
форменном  немецком  мундире,  но  без  шапки.  В  руке у него был пистолет.
Василий  Георгиевич  вскинул  маузер и сильно нажал курок, но маузер молчал,
как  проклятый.  Фельдшер,  чертыхаясь,  стал  с  ним возиться. Решив, что у
противника нет оружия, неизвестный осмелел.
     - Сдавайся! Сдавайся! - закричал он по-русски и быстро пополз вперед.
     Он  был  уже совсем близко, а Василий Георгиевич все чертыхался, возясь
с  маузером, и проклинал "эту дурацкую машину". Неожиданно маузер выстрелил.
Хотя  пуля  пролетела  у  самого  Колиного  уха и ушла куда-то далеко в лес,
неизвестный  упал  на  колени  и  поднял  руки.  Тогда  фельдшер  вскочил и,
размахивая  маузером  с  таким  видом,  как  будто  он  может  заставить его
стрелять в любую минуту, побежал вперед.
     Неизвестный стоял на коленях, подняв руки.
     - Дезертир я, дезертир! - сказал он.
     Василий Георгиевич хмыкнул.
     - Так,  -  сказал  он.  -  Ну что же, ты - туда, мы - сюда. - Он указал
противоположные направления.
     Дезертир радостно заулыбался и повторил:
     - Ти - туда, ми - сюда.
     Коля наклонился и поднял пистолет, брошенный дезертиром.
     Они  пошли,  все время оглядываясь назад и показывая дезертиру маузер и
пистолет.   Отойдя  шагов  сто,  они  перестали  беречься  и  повернулись  к
дезертиру  спиной.  И  сразу  раздался  выстрел. Видимо, у дезертира был еще
один  пистолет.  Василий  Георгиевич  налился  кровью  и,  яростно  заревев,
ринулся  вслед  за  дезертиром.  Но  тот,  увидев, что промахнулся, взмахнул
руками и скрылся за деревьями.
     - Черт  проклятый!  -  сказал Василий Георгиевич. - Надо глядеть в оба.
Теперь начнут они шляться по лесу.
     Впрочем,  лес  казался  пустынным.  Выбрав  местечко,  закрытое со всех
сторон  кустарником,  они пообедали и пошли дальше. К шоссе вышли в сумерки.
Вышли  и сразу поняли, что перейти шоссе невозможно. Непрерывным потоком шли
немецкие  обозы.  Ездовые  погоняли  крестьянских лошадок, груженных военным
имуществом  и офицерскими чемоданами. На телеги наезжали машины с офицерами,
офицерскими   женами,  баулами,  корзинами  и  сундуками.  Ползли,  грохоча,
орудия.  Мотоциклы,  оглушительно треща, пытались проскочить между машинами.
Гудки  гудели,  моторы  трещали,  шоферы  ругались,  лошади  ржали,  офицеры
кричали и размахивали пистолетами.
     - Да,  -  сказал  Василий  Георгиевич, - интересное зрелище! И все-таки
эту бурную речку нам с вами придется переплыть.
     Они  стояли,  скрытые  кустарником,  и  смотрели на непроходимый поток.
Сумерки  сгущались,  стало  почти  темно, а машины катились, обозы тянулись,
орудия грохотали, и не было этому конца.
     Совсем  стемнело,  когда  налетели  советские  самолеты.  Они появились
из-за  леса и сбросили осветительные ракеты. Яркие лампы повисли над дорогой
и  медленно  опускались,  освещая  все  вокруг.  Это были разведчики. Они не
бомбили и не обстреливали дорогу, но паника поднялась ужасающая.
     Храпящие  лошади  потащили  повозки через пни, валежник и корни. Машины
обдирали  бока  о стволы деревьев, сосновые ветки срывали брезенты с телег и
грузовиков.
     Василий  Георгиевич и дети оказались в центре водоворота. Сквозь редкий
кустарник  их  было  отлично  видно,  но  в  панике  на них никто не обратил
внимания.
     Самолеты  улетели.  В  небе  погасли  лампы. Повозки, машины и пешеходы
стали  возвращаться  назад,  на  дорогу.  В  эту  минуту  Василий Георгиевич
схватил  за  руки Лену и Колю. Втроем они быстро перебежали дорогу. И теперь
тоже  никто  не  обратил  на  них внимания. Сзади снова начали реветь гудки,
ржать лошади, трещать мотоциклы. Но шум постепенно стихал.
     Скоро  лес  стал  молчалив  и  пустынен.  Потом расступились деревья. В
звездном неясном свете лежал замерший город.


                           Глава двадцать третья

                          Все собираются в подвале

     Крадучись  шли  беглецы  по  пустым  и  безмолвным улицам. Казалось, ни
одного  человека  не было в целом городе. У маленького одноэтажного домика с
наглухо  запертыми  ставнями  фельдшер остановился и постучал в дверь. Никто
не  откликнулся. Фельдшер постучал громче, потом еще громче, потом заколотил
изо  всей  силы.  Наконец  откуда-то  снизу, как будто из-под земли, мужской
голос предупредил:
     - Осторожнее!  У  нас  есть  оружие. Мы будем стрелять. - И, обращаясь,
по-видимому, к кому-то другому, добавил: - Васька, тащи пулемет!
     - Что  вы валяете дурака! - рассердился фельдшер. - Мне нужен Конушкин,
агроном Конушкин. Вы понимаете?
     - А вы кто такой? - спросили снизу.
     - Я  его  приятель, Василий Георгиевич Голубков. Передайте ему, если он
здесь.
     Только теперь Коля понял, что голос доносился из подвального окошечка.
     - Боже  мой,  -  сказал  голос,  -  Василий Георгиевич! Ты ли это, друг
дорогой?
     - Кто это? - заволновался фельдшер.
     - Это я, Евстигнеев!
     - Ох,  старый  дурень,  - заревел фельдшер, - так чего же ты под землей
хоронишься? Иди сюда, я тебя поцелую!
     - Нет,  лучше  ты  иди  сюда,  - сказал Евстигнеев. - Нынче спокойнее в
подвале.
     - Слушай,  Петя,  во-первых,  откуда  у  тебя пулемет, а во-вторых, где
Конушкин? Мне, понимаешь, Конушкин нужен.
     - Насчет  пулемета  я  соврал для острастки, а Конушкин у себя на новой
квартире.  Здесь  офицеры  жили, и он отсюда переселился. Знаешь, где раньше
Елизавета Карповна жила? Он там. Тоже, наверное, в подвале.
     - Так, - сказал Василий Георгиевич. - До свиданья, Петя, пойду к нему.
     - Ладно,  -  сказал  Евстигнеев.  -  Может,  завтра  наши придут, тогда
увидимся.  А Конушкина сегодня уж спрашивали. "Конушкина, - говорят, - нет?"
-  "Нет",  -  говорю.  "А  Голубкова, Василия Георгиевича, случайно, нет?" -
"Эк, - говорю, - вспомнили! Да я уж его года два не видел".
     - И меня спрашивали? - заволновался фельдшер. - А кто?
     - Разве   я  знаю?  -  донесся  из-под  земли  голос.  -  Разве  отсюда
разглядишь? Одни только ноги видны, и то неясно.
     Василий Георгиевич дернул за руки Лену и Колю:
     - Ладно, пойдемте.
     Они  снова  шли по пустынной и темной улице. Издали доносилась ружейная
перестрелка,  где-то  затарахтел  пулемет,  потом раздался отчаянный крик, и
все  стихло.  И  вдруг  ударила  артиллерия.  Ударила  с такой оглушительной
силой,  что  слышно  было,  как  дребезжат  стекла в домах. Вспышки осветили
темное небо, и грохот разрывов слился в один непрекращающийся гул.
     - Скорее,  скорее!  -  торопил детей Василий Георгиевич. - Мы, кажется,
попадем в самую кашу.
     Они  добежали  до  дома,  где  должен был находиться Конушкин. Улицы то
возникали  из  темноты,  когда  небо  освещалось  заревом  вспышек, то снова
исчезали.  Мелькали  дома,  палисадники,  деревья,  росшие  вдоль тротуаров.
Город как будто вымер.
     Фронт   был   уже  так  близко,  что  поспешно  сбежали  и  полиция,  и
комендатура,  и  бургомистр  со  всем  своим штатом. Жители, уцелевшие после
трех  лет  оккупации,  прятались  по  подвалам.  Только  один  раз  по улице
пробежал  сумасшедший,  одетый  в мешок с дырками, прорезанными для головы и
рук.
     - Гоните  ногами  шарики!  -  кричал  он.  -  Гоните ногами шарики! - В
голосе  его  были  и  отчаяние  и страх. Он промчался мимо. Еще раз издалека
донеслось: - Шарики, гоните ногами шарики!
     И   снова  на  улицах  стало  мертво.  Только  все  громче  била  вдали
артиллерия,  и  где-то  - кажется, совсем близко - загрохотали танки. Грохот
нарастал, заполнил все вокруг и затих. Танки прошли мимо.
     Двухэтажный  дом  казался  высоким в этом городе одноэтажных домов. Изо
всех  сил  Василий  Георгиевич  заколотил  в дверь. И снова послышался голос
снизу, как будто из-под земли:
     - Кто там? Что надо?
     - Конушкин,  -  сказал  Василий Георгиевич, - это я, Голубков, фельдшер
Голубков.
     - Наконец-то!  -  послышался снизу голос. - Иди правее, увидишь спуск в
подвал.
     Они  побежали  вдоль  дома,  и,  когда спустились по лесенке, дверь уже
была  отворена.  Они  вошли  в  темный,  сырой коридор. Быстро прошли они по
коридору.  Перед  ними  было  большое  низкое  помещение.  Какие-то люди шли
навстречу.  Фокстерьер,  тот  самый фокстерьер, который принадлежал Владику,
радостно  визжа,  прыгнул  к  Коле и начал тереться о его ноги. Тут же стоял
сам  Владик.  Он  улыбался  и  протягивал Коле руку. И вдруг раздался голос,
хорошо памятный Коле:
     - Наконец-то! А я уж думал, что никогда с вами не встречусь.
     Коля  обернулся.  Перед  ним стоял однорукий и торжествующе улыбался...
Да, все было как в кошмарном сне.
     Схватив  Лену за руку, Коля выбежал в коридор. Последнее, что он видел,
было  растерянное  лицо  однорукого.  Коля  захлопнул дверь и быстро потащил
Лену  по  коридору.  Наружную  дверь  он  захлопнул  тоже  и заложил снаружи
железным  болтом.  Теперь  преследователь  был заперт в подвале. Секунду они
могли отдышаться.
     - Коля, почему мы бежим? Что случилось?
     - Это тот самый, однорукий... Ты понимаешь, Лена? Нам надо спасаться.
     - А  почему  же  там  Владик?  -  удивилась  Лена.  -  А почему Василий
Георгиевич?
     - Не  знаю.  Я  ничего не знаю. Я знаю одно: от этого человека я должен
тебя спасти.
     Изнутри колотили в дверь.
     - Коля, - кричали оттуда, - Коля, открой!
     - Бежим! - сказал Коля.
     Они  побежали  по  пустой  улице.  На углу Коля остановился и посмотрел
назад.  Из  подвального  окна  падал  на  улицу  свет. Темные фигуры одна за
другой  вылезали  из  подвала.  Когда улицу осветила очередная вспышка, Коля
увидел фокстерьера, мчавшегося за ними.
     Коля  дернул  Лену  за  руку,  и  они  побежали дальше по переулку. Они
задыхались,  кровь  громко стучала у них в ушах, и сзади они слышали топот и
крики преследователей.
     Но,  может  быть,  самое страшное - это была собака, маленькая, добрая,
знакомая   им   собака,   превратившаяся   в   неумолимого   врага,  которая
неотвратимо, молча - это было особенно страшно - мчалась по их следам.
     Да, все было совсем так, как бывает в кошмаре.
     Они  бежали  по  переулку, и собака уже настигала их - они слышали стук
ее  коготков  по камням тротуара. Коля обернулся. В полутьме ему показалось,
что  собака  улыбается.  Коля  вскрикнул  и  изо  всей силы ударил ее ногой.
Фокстерьер  откатился  в  сторону.  В  это  время  из-за  угла  уже выбегали
преследователи.
     Коля  и  Лена  свернули  снова.  Переулок  уходил вверх, в гору. Бежать
стало  очень тяжело. Лена задыхалась. Коле приходилось все сильнее и сильнее
тянуть  ее за собой. Переулок изгибался и вдруг за поворотом уперся в стену.
Коля  понял: они попали в тупик. И это было тоже как во сне. Выхода не было.
Бежать  назад  было поздно. Они уже слышали торопливые шаги преследователей.
В отчаянии Коля оглядывался вокруг.
     - Коля,  может быть, не надо больше бежать? Пусть догоняют и делают что
хотят. Я не могу больше, Коля!
     В  темноте Коля услышал, как она всхлипывает. Он весь дрожал от ужаса и
жалости.
     - Леночка,  -  сказал он задыхаясь, - ну не надо! Ну еще немножко. Ведь
только  до завтра. Завтра наши уже будут здесь. Ты знаешь, что я придумал? У
меня  есть  пистолет.  Ты  беги, а я буду отстреливаться. Я задержу их, а ты
пока спрячься где-нибудь в подворотне. Скорее, скорее!
     Он вытащил пистолет из кармана и торопил ее. Но она не уходила.
     - Нет,  -  сказала  она печально и спокойно, - я от тебя не уйду, Коля.
Что я без тебя буду делать?
     И  эти слова наполнили Колино сердце такой благодарностью и нежностью к
ней, что он обнял ее и крепко поцеловал.
     Оба  они  стали  как-то  спокойнее.  Они  вошли  в дверную нишу, и Коля
вытащил пистолет.
     Преследователи  показались  из-за  поворота. Очередная вспышка осветила
их.  Они  стояли  группой  посреди мостовой и совещались. Жук бегал вокруг и
вертел обрубком хвоста.
     Делать было больше нечего. Надо было ждать.
     При  вспышках Коля видел совсем ясно черные их силуэты. Коля никогда не
пробовал   стрелять,   но   ему   почему-то  казалось,  что  сегодня  он  не
промахнется.
     Совещание  кончилось.  Василий  Георгиевич  -  Коля  сразу  узнал его -
решительно пошел вперед. Остальные стояли и ждали.
     - Коля! - крикнул Василий Георгиевич. - Коля, это я! Ты меня узнаешь?
     - Не  подходите, Василий Георгиевич! - ответил Коля. - Я вас узнаю. И я
не знаю, почему вы помогаете нас ловить, но все равно я не сдамся.
     - Коля,  -  сказал  Василий Георгиевич, - подожди минутку, не волнуйся!
Выслушай  сначала,  что  я тебе скажу. У меня в руке письмо. Вот оно, ты его
видишь?  -  Он  помахал  квадратиком  бумаги.  -  Очень  важно, чтобы ты его
прочел.  Оно  адресовано  тебе.  Вот я его вкладываю собаке в пасть. Она его
тебе  принесет.  При  вспышках довольно светло - ты сумеешь прочесть. Потом,
если  ты  захочешь,  мы  уйдем,  и  вы  с  Леной можете идти куда угодно. Ты
согласен, Коля?
     Коля  быстро  решал. Кажется, здесь не могло быть подвоха. Но, с другой
стороны,  все  эти взрослые опытнее и хитрее его. Еще и еще раз обдумывал он
предложение фельдшера. Нет, кажется, ничего не могло случиться.
     - Хорошо, - крикнул он, - посылайте собаку!
     Василий  Георгиевич  скомандовал, и собака с письмам в зубах побежала к
Коле.  Фельдшер  отошел  назад,  и  все  четверо стояли неподвижно, не делая
никаких  попыток приблизиться. Коля взял письмо. Жук завилял обрубком хвоста
и, подбежав к Лене, стал на задние лапы. Вспышка осветила улицу.
     "Дорогой  Коля,  - было написано в письме, - человек, который, передаст
тебе это письмо..."
     Снова  наступила  темнота.  Одно  было  несомненно:  почерк  был  Ивана
Игнатьевича. Снова вспышка.
     "Однорукий, которого я велел тебе остерегаться..."
     Снова темно. Хоть бы скорее вспышка!.. И снова свет.
     "...не  враг,  а  друг.  Он  должен доставить Лену туда же, куда должен
доставить ее и ты..."
     Опять темнота, и опять вспышка.
     "Доверься ему. Повторяю, он друг и послан друзьями. Твой дед".
     И  тогда  Коля  сел  на  крыльцо  и  заплакал. Он плакал, пока страшный
человек,  которого  Коля  так  долго  боялся, обнимал его единственной своей
рукой,  пока Владик и фельдшер хлопали его по плечу, пока кто-то, незнакомый
Коле  - он оказался потом агрономом Конушкиным, - торопил их, говоря, что на
улице  очень  опасно  и надо скорее спускаться в подвал. Он всхлипывал еще и
тогда,  когда  они  сидели  уже  в подвале и пили чай, а Жук, виляя обрубком
хвоста, радостно бросался то на него, то на Лену.


                          Глава двадцать четвертая

                                Долгая ночь

     Однорукий,  которого  звали Иван Тарасович Гуров, протянул Лене пакетик
с сахаром и сказал, улыбаясь:
     - Мне  все-таки  удалось  еще  раз угостить тебя. И, надеюсь, сейчас ты
уже не убежишь.
     Лена  засмеялась,  и  все засмеялись тоже. Теперь, когда Коля знал, что
Гуров  совсем  не  враг  и  от  него  не  надо  спасаться, однорукий казался
удивительно  милым,  приятным  человеком.  Раньше  его  лицо  казалось  Коле
лукавым, а теперь, ничуть не изменившись, оно было веселым и добрым.
     Коле  стало смешно. Он не удержался и сказал это Гурову. Все засмеялись
снова, и Гуров смеялся громче всех.
     Когда  смех  затих,  Иван  Тарасович  начал  рассказывать о том, как он
искал Лену.
     - Когда   доктора   Кречетова   арестовали,  сестра  его  разболтала  в
комендатуре,  что  дочь  Рогачева живет где-то в лесу, на одиноком хуторе, с
учителем  Соломиным.  Надеялась  ли она брата спасти или просто такая подлая
женщина,  этого  я уж не знаю. Во всяком случае, доктора фашисты повесили, а
дочерью  Рогачева  очень  заинтересовались. Повсюду они искали вас, но найти
не  могли  -  очень  уж  вы уединенно жили. В запольской комендатуре работал
курьером  один  глухой  старичок.  Его за глухоту и держали, считали, что он
все  равно  ничего  не услышит, и разговаривали при нем совершенно свободно.
На  самом деле старик совсем не был глух, прекрасно слышал все, что нужно, и
постоянно  сообщал  командиру  отряда  важны