и болтал ногами.
   Первым после меня приходил мальчик с длинной палкой в руке. Палку
он всегда оставлял на дворе, потому что мистер Гримшау не позволял
нам ходить с палками. Это и был тот самый Генри Блэк, который вырезал
все вензеля на скамейке. Жил Генри Блэк далеко от города, и по его
сапогам - лучше, чем по барометру, - можно было узнать, какая стоит
погода: в дождливые дни сапоги были покрыты коричневой жирной грязью,
а в сухие - густой серой пылью.
   Потом приходил Чарлз Марден, который в первый же день угостил меня
пряником с кайенским перцем. У этого сапоги блестели во всякую погоду.
На голове у него была лакированная шляпа с лентой, а на куртке два
ряда золотых пуговиц. Никто бы никогда не угадал, что припрятано в
карманах этой синей с золотыми пуговицами куртки. Что там может быть,
кроме аккуратно сложенного носового платка и записной книжки?
   А в карманах у Мардена были тоненькие гвоздики, чтобы прибивать к
столу шляпы наших учителей, иголки с нитками, чтобы зашивать рукава
их пальто, перец в бумажке, чтобы подсыпать в их табакерки или
угощать таких новичков, как я.
   Меня-то он больше перцем не угощал. Во-первых, я уж не считался
новичком, а во-вторых, мы с ним подружились и вместе воевали с нашими
врагами - рыжим Конвеем и его верным спутником Сэтом Роджерсом.
   Чарлз Марден усаживался на скамейку рядом с Блэком, и мы втроем,
дружно посвистывая, дожидались остальных членов нашей компании. Это
были: веснушчатый Перец Виткомб, мой сосед по парте, Фред Лангдон и
Бенни Уоллес.
   Фреда Лангдона прозвали "Лангдон-изобретатель", потому что он всегда
что-нибудь изобретал: точилки для перьев из ореховой скорлупы, щипцы,
чтобы вытаскивать мячик из лужи, мышеловку из грифельной доски, старой
кастрюльки и куска проволоки.
   А Бенни Уоллеса все в классе называли "маленький Уоллес" или
"маленький Бенни", а то и просто "маленький". Он и в самом деле был
меньше всех в школе. Бенни приходил перед самым звонком. У него не
было матери, и он вместе со своей сестрой Мэри вел все домашнее
хозяйство.
   Мы уже знали: раз пришел Бенни - значит, сейчас будет звонок. На
крыльцо выходил мистер Гримшау, он жил в школьном доме, и сам звонил
в колокольчик.
   Начинались уроки.
   Стучали крышки парт, шелестела бумага, визжали перочинные ножи.
   Мистер Гримшау подымался на кафедру.
   Мистер Гримшау заменял у нас пять учителей. Он учил нас английскому
языку, латинскому языку, географии, истории и арифметике. И на всех
уроках он вел себя по-разному.
   На уроках истории это был торжественный мистер Гримшау. Он стоял на
кафедре, как памятник на площади, с поднятой рукой, и рассказывал нам
о Джордже Вашингтоне и Аврааме Линкольне.
   На арифметике мистер Гримшау был похож на мельника. Весь белый от
мела, он стряхивал с ладоней белую пыль и говорил скороговоркой о
фунтах, мешках, долларах и центах.
   Латинский мистер Гримшау сидел на кафедре с закрытыми глазами и,
прижав руку к щеке, будто у него болят зубы, нараспев спрягал глаголы.
   А в английском мистере Гримшау было всего понемножку: диктовки он
диктовал, закрыв глаза, стихи читал, стоя как памятник, а
грамматические правила объяснял у доски, весь перемазанный как мельник.
   Кроме мистера Гримшау, у нас было еще два учителя; учитель
французского языка - француз Боннэ, и учитель чистописания.
   На голове у француза торчал взбитый хохолок, а под подбородком
топорщился огромный бант. Садясь на стул, француз бережно раздвигал
фалды своего зеленого фрака. А когда сердился - топал ногой в
лакированном башмаке, и белый бант дрожал у него на груди, как бабочка,
которая собирается улететь. Но мы нисколько не боялись Боннэ и даже
нарочно дразнили его, чтобы посмотреть как трясется белый бант.
   Зато на уроках чистописания было тихо как в гробу. Все сидели,
прикусив языки, и старательно выводили:
  Авраам Линкольн справедливо считается бескорыстным патриотом.
  Прилежание и внимание - украшение примерного ученика.
   Мистер Мольбери расхаживал между партами с желтой лакированной
линейкой наготове.
   Ходил он на цыпочках, еле слышно. Но стоило вам шепнуть словечко
соседу или посадить кляксу на разграфленный лист, как линейка с размаху
опускалась вам на пальцы. Мистер Мольбери вырастал за вашей спиной
точно из-под земли. Глаза у него были как два буравчика, маленькие и
острые, и он сразу видел, что делается во всех четырех углах класса.
   Мы терпеть не могли уроков чистописания.
   Обыкновенно занятия в школе продолжались с восьми до четырех часов.
А по четвергам и субботам у нас были полупраздники. В четверг и субботу
нас отпускали в двенадцать часов. Это были самые счастливые дни в
неделе.
   Еще накануне мы всей компанией собирались в углу школьного двора,
у большой бочки для дождевой воды, и придумывали, чтобы предпринять
завтра.
   - Я предлагаю большое состязание в крикет! - кричал Перец Виткомб,
взгромоздившись на бочку и размахивая руками. - Но с условием - Конвея
и Сэта Роджерса в игру не принимать.
   - Нет, уж лучше идем на реку пускать с пристани кораблики, - перебивал
Фред Лангдон.
   - В лес на Джипси! В лес на Джипси! - орали наперебой Генри Блэк и
Чарлз Марден.
   - В лес на Джипси! - кричали Уоллес и я.
   Фред и Перец сейчас же переходили на нашу сторону.
   Прогулки за город были самым любимым развлечением нашей компании с
тех пор, как мы нашли тележку. Случилось это вот так. Однажды ко мне
пришел маленький Бенни Уоллес. Мы играли с ним в мяч, но потом полил
сильный дождь, и мы забрались в конюшню к Джипси пережидать его. В
конюшне было темно. Разве что в прятки можно было играть в такой
темноте. Мы и стали играть в прятки.
   - Белли! а Белли! Что это у вас такое? - закричал вдруг Уоллес из
угла. Я побежал к нему, и мы вместе выкатили на свет маленькую тележку,
разбитую и ободранную.
   - Вот если бы запрячь в нее Джипси, - сказал Уоллес, почесав за
ухом, - можно было бы по-настоящему кататься!
   - Так давай запряжем! - закричал я.
   - Нельзя - она без колеса и вся поломанная.
   - Надо ее починить. Побежим, спросим у дедушки.
   Мы бросились к дедушке и рассказали о нашей находке.
   - В эту тележку запрягали покойного осла Тоби, - сказал капитан
Нёттер. - В ней возили покупки с рынка. Потом Тоби умер от ревматизма,
а тележка так и осталась. Колесо где-то валяется в конюшне. Почините
тележку и можете забрать ее себе.
   На следующий день работа закипела. Мы всей компанией принялись за
починку тележки. Колесо нашлось, и я сам надел его на ось и забил
молотком. Перец Виткомб починил сиденье и все проржавевшие старые
гвозди заменил новенькими медными. Чарлз Марден и Уоллес притащили
ведерко с краской, кисти и выкрасили тележку в ярко-желтый цвет. Генри
Блэк вырезал на оглоблях все наши вензеля.
   Тележка удалась на славу, и в первую же субботу мы обновили ее.
Каждый притащил из дому, что мог - бутерброды, пирожки, яблоки. Мы
уложили наши припасы в корзинку, поставили ее под сиденье и тронулись
в путь. Только двое помещались в тележке. Остальные должны были идти
пешком, и мы чередовались всю дорогу.
   Вместе с нами на первую прогулку отправились два старшеклассника:
Джек Гаррис и Фил Адамс. Джек Гаррис был самый сильный во всей школе
и лучше всех играл в крикет. Фил Адамс плавал, как щука, и вместе со
своим отцом, старым доктором, ходил на охоту. Мы были очень рады,
что нам удалось подружиться со старшеклассниками. После той прогулки
они так и остались в нашей компании.
   Ездили мы и в лес, и на взморье, и в гости к Генри Блэку.
   У матери Генри Блэка было две коровы. Генри помогал ей ходить за
ними, убирал хлев и косил для коров траву. От него всегда пахло
молоком и свежим сеном. Чтобы поспеть в школу, он вставал в пять часов
и полтора часа месил ногами дорожную пыль.
   Тетушка Эбигэйль терпеть не могла Генри Блэка. Она поджимала губы
и с ужасом косилась на его толстые башмаки с присохшей к каблукам
грязью.
   - От этого мальчика пахнет хлевом, - говорила она. - Он тебе совсем
не пара. Его мать простая молочница.
   А мне очень нравилась мать Генри Блэка. Она была толстая, веселая,
кормила нас простоквашей и ватрушками и никогда не бранила за то, что
мы кладем локти на стол и едим ватрушки руками.

                        ----------

   Не было ни одного школьника, который бы не любил четвергов и суббот.
   Не было ни одного школьника, который бы любил воскресенья.
   Каждое воскресенье, ровно в семь часов утра, тетушка, еще прямее и
чопорнее, чем всегда, вся в черном с головы до ног, словно только что
похоронила родную мать, выплывала в столовую. Из других дверей выходил
дедушка - тоже в черном. Тетушка поздравляла нас с праздником и
усаживалась за стол.
   Дедушка не расспрашивал меня об уроках. Тетушка не бранила за
оторванную пуговицу. Оба сидели молча и смотрели в свои тарелки. Я с
надеждой оборачивался на шаги Китти. Но и у Китти было постное лицо.
Китти торжественно несла перед собой на подносе огромный праздничный
кофейник, серебряный, с завитушками, похожий на кладбищенский памятник.
   Тетушка разливала кофе, и мы все так же молча выпивали свои чашки.
   Обычно после кофе дедушка уходил к себе в комнату. Дедушкина комната
совсем не похожа на остальные - тетушкины: в ней нет ни куколок, ни
салфеточек. Стены, как в каюте, обшиты деревянными дощечками, и вместо
картинок на них висят географические карты; кровать железная, походная,
покрыта серым пледом; на большом письменном столе сложены в две стопки
толстые книги в кожаных переплетах, на камине песочные часы, компас
и подзорная труба.
   Но в воскресенье дедушка не уходит к себе, он вздыхает и послушно
идет за тетушкой в гостиную.
   Тетушка раскрывает толстую Библию в зеленом коленкоровом переплете.
Она целый час читает о разгневанных пророках, уличает кого-то в
прегрешениях, грозит судом и страшной карою. "Горе непокорным сынам..."
   Тетушка поднимает к небу сухую руку и сурово смотрит на меня и на
дедушку. Мне начинает казаться, что непокорные сыны - это мы с
дедушкой. А дедушка сидит в своем кресле, голова у него покачивается.
Заснул.
   Ж-ж-ж... - о стекло бьется большая муха с синей спинкой. "Ах, муха
ты, муха, верно, и тебе здорово надоело слушать о пророках, которые
все чего-то ругаются".
   Но вот муха подобралась к форточке, нашла щелку и улетела.
   "Повезло тебе, муха. Попробую-ка и я удрать".
   Я тихонько встаю и на цыпочках направляюсь к двери.
   - Том, ты куда? - спрашивает тетушка и опускает свою тяжелую Библию
на колени.
   - Тетушка, я только за платком...
   - Стыдись, Том, платок у тебя в кармане.
   Дедушка вздрагивает и открывает глаза.
   - Вы уже кончили, Эбигэйль?
   - Нет. Сядь, Том, на свое место и слушай слово Божие. Воскресный
день должен быть посвящен Богу.
   Я глубоко вздыхаю и сажусь в кресло.
   "Хорошо, что этому Богу достаточно одного дня в неделю".
   Наконец тетушка закрывает Библию.
   - Готов ли твой урок катехизиса, Том? Дедушка проводит тебя в
Воскресную школу.
   Ну, что же. В Воскресную школу, так в Воскресную школу. Это все-таки
веселее, чем слушать тетушкино чтение.
   Дедушка тоже так думает. Он быстро встает и хватает свой цилиндр.
   Мы выходим на улицу.
   На заборе сидит уличный мальчишка и болтает ногами. Дедушка
подмигивает мне.
   - Что, Том, завидно тебе? Вот его так никто не заставляет посвящать
воскресный день Богу.
   В школе сидят на длинных скамейках мальчики и девочки. Все
прилизанные, чистенькие, в праздничных платьях и курточках. У мальчиков
постные лица, а девчонки расправляют оборочки и бантики. Этим только
дай нарядиться. За бантик они согласны даже катехизис зубрить.
   Возле Переца Виткомба есть свободное место. Я усаживаюсь рядом с
ним. Разговаривать нельзя, мы только киваем друг другу головой.
   Пастор Гаукинс два часа толкует нам о спасении души, и мы слово в
слово повторяем за ним, как надо вести себя и как веровать, чтобы
были праведниками.
   -... Непокорных ждет Божья кара, - кончает свои объяснения пастор.
- Праведные же войдут в селения Господни. Им предстоит вечное
воскресенье.
   - Перец! Перец! - толкаю я Виткомба в бок. - Никогда не будем
спасать свои души. Ты только подумай: вечное воскресенье! Уж лучше
прыгать у чертей на раскаленной сковородке.

        "7"

   Приближалось четвертое июля.
   Четвертое июля - день независимости Америки.
   В этот день во всех городах дома украшены флагами. Вечером в окнах
и на балконах зажигаются плошки; с треском лопаются ракеты и
рассыпаются в небе голубыми, красными, зелеными звездами.
   За целую неделю до праздника вся наша школа сошла с ума. Никто из
мальчиков не мог думать ни о чем другом, кроме петард, римских свечей
и пистонов.
   Пересчитывали свои карманные деньги, обсуждали, где продается лучший
фейерверк, как достать побольше пороху.
   Торговка яблоками и сладкими булочками, каждый день приходившая к
нам в школу на большой перемене, уже две недели уходила назад с
полными корзинами: мальчики копили деньги. Ради ракет и пороха мы все
отказывались даже от орехов.
   Когда же в городе началась предпраздничная суматоха, мы все
взбесились.
   - Лангдон, почему ты сегодня опоздал в школу? - спрашивал мистер
Гримшау.
   - Простите, мистер Гримшау, я смотрел, как украшают ратушу.
   - Фред Лангдон! Фред! - кричали мы со всех сторон. - Чем ее
украшают? Флагами? Гирляндами?
   Мистер Гримшау с трудом водворял порядок.
   Для того, чтобы как-нибудь заставить нас заниматься, он придумывал
задачи и упражнения, подходящие к случаю. Мы решали, сколько ящиков
фейерверка длиною в полтора фута, шириной и высотой в 1 фут поместится
в кладовой объемом в 7 кубических футов; читали рассказы о подвигах
героев войны за независимость; отыскивали на картах места, где
происходили самые решительные сражения.
   - Белли, расскажи, почему мы празднуем день четвертого июля, -
сказал мистер Гримшау на одном из уроков.
   - Мы празднуем этот день потому, что как раз четвертого июля в 1766
году Америка была объявлена независимой, - начал я. - До этого большая
часть Северной Америки была английской колонией. Англия не позволяла
Америке ни с кем вести торговлю и присылала кучу своих чиновников,
которые очень плохо обращались с американцами. Англия не имела никакого
права командовать колонистами, потому что они всю Америку устроили
своими руками...
   - Вот как? Всю Америку устроили... - прервал меня мистер Гримшау.
- А что же открыл Колумб?
   - Колумб открыл Америку дикую, а колонисты устроили колонии, и
Англия им ничуть не помогала. Вот американцы и возмутились: прогнали
чиновников, перестали посылать в Англию торговые корабли и решили не
пускать к себе английские. Англичане все-таки прислали в Бостон корабль
с чаем. Бостонцы забрались на корабль и побросали в воду весь чай до
последнего фунтика. Началась война. Колонии соединились и все вместе
отвоевали у Англии независимость. Америка стала республикой.
   - Хватит. Садись, Белли.
   На уроках французского языка мы почти совсем не занимались.
Столпившись у кафедры, мы наперебой рассказывали о своих приготовлениях
и показывали купленные ракеты.
   Француз говорил нам, как называются ракеты по-французски, и
разучивал с нами наизусть революционные стихи.
   Только на уроках чистописания все оставалось по-прежнему. Мистер
Мольбери круглым почерком выводил на доске скучные прописи, и мы, как
всегда, корпели над разграфленными тетрадками.
   Желтая лакированная линейка еще чаще шлепала нас по пальцам, еще
громче стучала по кафедре, потому что мы все время шептались и
перебегали с места на место.
   И вот один раз мы устроили заговор.
   - Слушайте! - закричал Фил Адамс за десять минут до прихода в класс
мистера Мольбери. - Слушайте! Долго ли этот урод будет мучить нас
своими прописями? Даже в самый день четвертого июля он готов засадить
нас за тетрадки. Давайте проучим его хорошенько. Держу пари, что на
сегодня мы избавимся от чистописания.
   - Как? Как? Что ты придумал, Фил? - закричали мы. - Выкладывай
скорей, Адамс!
   - Марден, стань у дверей и сторожи! - скомандовал Адамс. - У кого
с собой есть пистоны? - шепотом спросил он.
   Дюжина ладоней с зелеными коробочками протянулась к нему.
   - Это больше, чем нужно, - сказал Фил Адамс и взял из каждой
коробочки по щепотке.
   - Нож! - шепотом распоряжался он. - Джек, помоги!
   Джек Гаррис открыл свой прекрасный перочинный нож с четырьмя
лезвиями. Мальчики осторожно вытянули ножом гвоздики, которыми была
прибита на кафедре черная клеенка. Фил Адамс просунул под клеенку
целую кучу пистонов и потом большим пальцем вдавил гвоздики на старые
места.
   - Идет! Идет! - вдруг закричал Марден, и мы бросились к своим партам.
   Мистер Мольбери вошел в класс, повернулся к нам спиной и начал
выводить на доске:

   Почитание родителей и наставников - первый долг детей.

   - Как ты думаешь, он ничего не заметил? - шепнул мне Уоллес.
   Я покачал головой.
   - Кажется, ничего.
   - Конечно, ничего. Он даже не посмотрел на кафедру, - зашептал
Виткомб со своей парты.
   Мистер Мольбери положил мел и вытер руки платком. Потом медленно
направился к кафедре.
   - Подходит, подходит, - зашипел Перец.
   Ко мне на парту упала записка:
   "А вдруг пистоны не выстрелят? Генри Блэк."
   Я обернулся и сказал одними губами:
   - Вы-стре-лят.
   Не отрываясь, я смотрел на мистера Мольбери. Мистер Мольбери вертел
в руках линейку.
   "Только бы стукнул, только бы стукнул скорее".
   Мистер Мольбери положил линейку и отвернулся к окну.
   Я перегнулся через парту и дернул Фила Адамса за рукав.
   - Пропало! Он не стукнет.
   - Тише! - закричал мистер Мольбери. Желтая линейка высоко поднялась
и с размаху шлепнулась на кафедру.
   Трах-тах-тах... - разнеслось по классу. Запахло гарью.
   - Ай-ай-ай... - пронзительно закричал мистер Мольбери и присел от
страха. Линейка упала на пол. Мистер Мольбери замер на корточках с
широко отрытым ртом и растопыренными руками.
   Мы сидели затаив дыхание и смотрели в разинутый рот мистера Мольбери.
   Вдруг щеки Переца Виткомба надулись, как два пузыря, задрожали,
как желе, он искоса посмотрел на меня и прыснул в кулак.
   Вслед за ним, пряча голову под парту, захихикал Сэт Роджерс.
   - Ха-ха-ха!.. - не удержался и я.
   - Ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо!.. - раскатилось по всему классу.
   Мы хохотали до слез. Блэк схватился за живот, а Фил Адамс упал
головой на парту и заливался так, что голова его подпрыгивала и стучала
как деревянная.
   Мистер Мольбери выпрямился, глаза его забегали по нашим лицам. Вдруг
он покраснел так, что, казалось,  кровь брызнет у него из щек, схватил
свою шляпу и, как бомба, вылетел из класса. Дверь с треском хлопнула,
даже стекла зазвенели.
   Мы повскакали с мест.
   - Качать Фила Адамса! - закричал Джек Гаррис.
   Мы подхватили Фила и качали до тех пор, пока у него не треснули
подтяжки.
   Перец Виткомб выскочил на середину класса. Он присел на корточки
возле кафедры и разинул рот точь-в-точь как мистер Мольбери. Мы опять
чуть не лопнули от смеха.
   - А ведь Филу здорово влетит, - сказал Конвей.
   - Как - Филу? - подскочил к Конвею Джек Гаррис. - Только посмей
нажаловаться - забудешь, как тебя зовут!.. Смотрите, язык держать за
зубами, - обернулся он ко всем.
   - Что ты, Гаррис! С ума сошел? О чем тут говорить?.. Сами знаем! -
закричали мы в один голос.
   В это время дверь открылась, и вошел мистер Гримшау. Он порядком
отчитал нас и оставил всех на три часа после уроков.

        "8"

   С давних пор в Ривермуте существовал обычай: в ночь с третьего на
четвертое июля, ровно в двенадцать часов, городские мальчики зажигали
на площади против ратуши огромный костер.
   - В половине двенадцатого у ратуши, - сказал мне Перец Виткомб,
прощаясь со мной третьего июля.
   - У ратуши, - сказал я решительно и направился домой, размахивая
сумкой.
   "Пойду непременно, - подумал я. Только как это устроить? Два дня
тому назад