Томас Белли Олдрич.
        Воспоминания американского школьника


-------------------------------------------------------------------
Печатается по изданию:

Москва: Молодая гвардия, 1991

Перевод с английского Т. ГРАББЕ и З. ЗАДУНАЙСКОЙ

OCR Hope  hope@mail.kemtipp.ru
-------------------------------------------------------------------

        "1"

   - Том, - сказал за обедом папа, - через неделю мы едем к дедушке,
на север. В Ривермуте ты поступишь в школу.
   Я положил вилку.
   - Через неделю?.. На север?..
   Как же это я уеду через неделю, когда я только что начал строить
в нашем саду, за старым колодцем, шалаш из веток?
   Позавчера я нашел в кустах гнездо с пятью пестрыми яичками: птенцы
ни за что не вылупятся раньше, чем через две недели.
   И зачем на север? Соседские  мальчики, Джек и Боб, рассказывали
мне, что там всегда ужасно холодно и с утра до вечера с неба сыплется
снег. Снег - это что-то вроде хлопка, но очень холодного. На севере
нет ни цветов, ни зелени, деревьев мало, и они стоят ободранные.
Солнце не показывается ни на минуточку, и люди ходят закутанные с ног
до головы в мохнатые шкуры - одни носы торчат из-под шапок.
   - Я совсем не хочу ехать на север, - сказал я.
   - Почему же ты не хочешь? - спросил папа.
   Я рассказал все, что я знал о севере.
   Папины брови поднялись, как две запятые, и на лбу собрались
морщинки.
   - Кто набил твою голову такими глупостями?
   - Это не глупости. Джек и Боб очень умные мальчики, и они знают
это наверное.
   После обеда папа повел меня к себе в кабинет.
   - Сядь, Том, и не болтай ногами, - сказал он. - Я расскажу тебе
про север.
   Вот что рассказал мне папа.
   На севере бывает холодно только зимой. Тогда там вправду падает
снег, но это очень весело: из него можно лепить мячики-снежки, а со
снежных гор можно кататься на санках (это такие тележки без колес).
Летом там бывает так же, как у нас: тепло, растет трава, и все ходят
без пальто.
   Ривермут очень хороший город. Он почти на самом берегу моря;
посередине города протекает река. Все ривермутские мальчики умеют
грести и управлять лодкой. Мама и папа родились и выросли в Ривермуте.
Дедушка живет там постоянно. Он написал папе, что очень хочет
познакомиться со своим внуком, - это со мной. Я буду жить у дедушки
и учиться в той самой школе, где учился папа.
   Дедушка раньше был капитаном на корабле. Он объехал весь свет.
Во время кораблекрушения ему повредило ногу сломанной мачтой. С тех
пор он немного хромает и всегда ходит с тростью.
   - Теперь я тебе покажу, как мы поедем в Ривермут, - сказал папа.
Он выдвинул ящик стола и вытащил большую карту.
   - Смотри, Том, вот этот кружок - Новый Орлеан, вот - Бостон. До
Бостона мы поплывем на корабле.
   Папа красными черточками нарисовал, как будет плыть корабль.
   - А вот эта черная точка около Бостона - Ривермут. Из Бостона в
Ривермут нас довезет поезд.
   Я еще никогда не ездил ни на корабле, ни на поезде.
   "А ведь, пожалуй, это хорошо, что мы едем в Ривермут", - подумал я.
   Когда же папа сказал мне, что дедушка купил для меня пони, и пони
уже стоит в конюшне, я запрыгал на одной ноге.
   Папа засмеялся.
   - Ну, решай, Том, - сказал папа, - если ты уж так не хочешь ехать,
мы можем остаться в Новом Орлеане.
   - Ну, нет, - закричал я, - непременно поедем в Ривермут!


        "2"

   В газете было напечатано объявление:

  Быстроходный пакетбот "Тайфун", совершающий постоянные рейсы между
Бостоном и Новым Орлеаном, отходит 11 мая в час пополудни.
   Лица, желающие предпринять путешествие, благоволят приобрести билеты
в корабельной конторе на улице Мира.
   Контора покорнейше просит доставить грузы на борт не позже 10 мая.

   Папа купил три билета: для мамы, для себя и для меня. И в назначенный
день в 12 часов мы стояли на палубе "Тайфуна" среди корзин, сундучков
и сундуков.
   Вокруг суетились загорелые люди в фуфайках и шапочках с помпонами.
С верхнего мостика гудел сквозь рупор чей-то голос. Я задрал голову и
посмотрел вверх. Там стоял, наклонившись над перилами мостика, капитан.
Его медный рупор блестел на солнце. Щеки капитана раздувались, точно
пузыри для плаванья.
   Уже к часу на пакетботе все было в порядке. Последние ящики и
бочонки скатились в трюм, исчезли длинные, перемазанные дегтем сходни,
грузчики остались на берегу, матросы стали по местам.
   За бортом раздался пронзительный свисток. К "Тайфуну" подходил,
взбивая воду, как сливки, пузатенький буксирный пароходик. На черной
корме блестела золотыми буквами надпись: "Альбатрос".
   Наши матросы перекинули на буксир канат. "Альбатрос" запыхтел,
зафыркал и потащил наш тяжелый пакетбот на середину Миссисипи.
   Однажды я видел у нас в саду, как муравей тащил личинку в десять
раз больше, чем он сам. "Альбатрос" был точь-в-точь, как этот муравей.
   Я стоял, держась за перила, и смотрел, как отползает назад
новоорлеанский берег, как уменьшаются дома и корабли, стоящие в порту.
   Скоро они пропали вдали, и мимо нас потянулись одни кипарисы,
обросшие мхом, да илистые топи.
   "Тут, наверное, живут змеи и аллигаторы", - подумал я.
   Река сделала крутой поворот, и папа сказал мне:
   - Том, смотри, как хорошо отсюда опять виден город.
   И в самом деле, Новый Орлеан был виден точно с горы. Но теперь он
стал похож на кучу спичечных коробочек, а блестящий купол большого
собора казался не больше маминого наперстка.
   Пароходик вывел пакетбот в залив, сбросил наш канат прямо в воду,
зашипел, засвистел и побежал обратно в Новый Орлеан.
   А "Тайфун" развернул паруса и понесся по ветру.
   Целый день просидел я на куче канатов возле рулевого: прислушивался
к непонятной команде капитана и смотрел, как поворачивается штурвальное
колесо, карабкаются по вантам матросы и проплывают вдалеке берега.
   Только вечерняя темнота и вечерний холод загнали меня в каюту. Я
спустился по узкой лесенке. Глаза сами зажмурились от яркого света.
   В каюте было уютно. Над круглым столом покачивалась тихонько
большая лампа; стаканы, вилки и ножи приплясывали и звенели. Папа
усадил меня за стол и пододвинул ко мне тарелку. Но все кушанья
почему-то немножко пахли дегтем, и мне не хотелось есть.
   Я принялся рассматривать пассажиров. Прямо против меня сидел
сухонький, совершенно лысый старичок. Его лысина блестела под лампой,
как бильярдный шар. От носа к подборку шли складки, и, улыбаясь, он
показывал длинные, желтые, как у лошади, зубы. Он был одет в клетчатые
панталоны и узкий сюртук. Его белый высокий воротник подпирал щеки и,
кажется, мешал ему есть. Я знал, что этот старичок - отставной капитан,
мистер Трик.
   Когда я ходил с папой покупать билеты, я видел в корабельной конторе
желтое объявление с красными печатями:
  ...Совладельцем вышеупомянутых господ Тэчер и Смит является мистер
Джозеф Трик, капитан в отставке, права коего на четверть пакетбота
"Тайфун" изложены в нижеследующих пунктах...

   Спросить или не спросить: мистер Трик, какая четверть "Тайфуна"
ваша? На носу или на корме?
   Нет, лучше завтра узнаю у матросов.
   Рядом с капитаном сидела высокая плоская дама с соломенными
кудельками, в зеленом платье. Она рассматривала меня в лорнетку и
ласково улыбалась.
   После ужина дама раскрыла свой огромный зеленый редикюль, вынула
конфетку и, протягивая ее мне, обратилась через стол к маме:
   - Вы позволите полакомиться вашему крошке?
   Но раньше, чем мама успела ответить, я громко сказал:
   - Мне уже девять лет. Я терпеть не могу сладкого.
   Сладкое-то я очень любил. Но чего это она вздумала называть меня
крошкой?
   Все засмеялись, а громче всех молодой человек с рыжими бачками.
Он смеялся очень странно, точно сыпал крупный горох на жестяное блюдо.
Очки прыгали на его длинном носу.
   "Ну, что тут смешного?.." - подумал я, встал и пошел в нашу каюту.

                        ----------

   На другой день я проснулся очень рано.
   Моя койка раскачивалась, как качели. Умывальный кувшин прыгал в
своем медном гнезде и плескал водой. Над головой все время менялись
местами потолок и стена. Лампа гуляла от одного угла к другому.
   Я вскочил и стал одеваться. Мне было как-то не по себе - рот
облепило чем-то невкусным, и немножко кружилась голова. Но я все-таки
выбрался на палубу.
   Пассажиры еще спали. Матросы что-то делали с парусами - натягивали
какие-то канаты, закрепляли какие-то узлы.
   Я не отходил от матросов. Как они ловко карабкаются по вантам! Как
они интересно ругаются!
   "Семь дюжин чертей!.. Чтоб тебе висеть на грот-мачте вверх ногами..."
- повторял я шепотом.
   Один из матросов особенно понравился мне. У него были очень широкие
плечи, а борода, серая от седины, росла не на подбородке и не на щеках,
а прямо из шеи. Он приветливо улыбнулся, хлопнул меня по плечу и сказал:
   - Здорово, молодой моряк! Приучайтесь, приучайтесь к делу!
   Я решил подружиться с ним и целый час ходил за стариком по пятам.
   Это было вовсе не так просто: палуба качалась и шевелилась как
живая; ноги у меня так и разъезжались. А матрос бегал как ни в чем не
бывало. Его подошвы точно прилипали к полу. На корме матрос остановился,
засучил рукава и принялся сматывать мокрый канат.
   Что за удивительный человек!
   Руки у него от ногтей до самых плеч были разрисованы. На правой
руке, возле локтя, - корабль на всех парусах, пониже - якорь и сердце,
проткнутое стрелой, на левой руке - извивающийся дракон и женщина с
рыбьим хвостом и зелеными волосами.
   Я хотел спросить матроса, откуда это у него такие картинки, но
мне вдруг стало так плохо и так тошно, что я отошел и сел на скамейку.
Рот у меня пересох, язык как-то странно вырос, и что-то тяжелое
поползло от живота к горлу.
   "Я, кажется, болен, - подумал я, - может быть, умираю", и мне
захотелось к маме.
   Я с трудом встал со скамейки и поплелся в каюту. По дороге мне
попалась вчерашняя зеленая дама.
   - Бедный малютка! - вскрикнула дама и прижала мою голову к своей
груди.
   "То крошка, то малютка..."
   Я хотел оттолкнуть ее, но у меня не хватило сил. Я только всхлипнул
и даже сам прижал щеку к ее зеленому платью. Дама обняла меня за плечи
и потащила к маме.
   Я плохо помню, что было дальше. Целыми днями я лежал на корабельной
койке и уныло глядел в потолок. Нас бросало то вверх, то вниз, то
вправо, то влево. Медная лампа, не переставая, качалась у меня перед
глазами и нудно дребезжала.
   "Неужели она не успокоится ни на одну минуту? - думал я. - Как
она противно дрожит. Меня бы не тошнило так, если бы она не дрожала.
Я умру, я непременно умру, если она не остановится".
   Мама давала мне кусочки лимона и воду со льдом. Она тоже была
бледная и тоже глотала все время ломтики лимона и ледяную воду.
   Однажды утром я проснулся от пушечного выстрела.
   - Мама, пираты! - закричал я и стал искать под подушкой свой
медный пистолет.
   - Какие там пираты! - сказал папа. - Это наш "Тайфун" салютует
мысу Код. Завтра мы будем на земле.
   Земля! Меня сразу перестало тошнить. Я натянул штаны и куртку и в
первый раз за много дней поплелся за папой завтракать в кают-компанию.
   На следующий день я с утра выбрался на палубу и сразу же отправился
на поиски матроса с картинками. Я нашел его на носу судна, за починкой
паруса. Он не забыл меня и сказал приветливо:
   - Надеюсь, вы совсем поправились, мастер... Не имею чести знать
вашего имени.
   - Том Белли, - представился я и, в свою очередь, спросил: - Вас,
сэр, надеюсь, зовут не "Тайфун"?
   - О, что вы, мастер Том! Я хоть и старый тайфунец, но зовут меня
Бенжамен Уатсон из Нантукета.
   Мы очень подружились, и матрос Бен рассказал мне кучу историй из
своей жизни.
   Он три раза объехал вокруг света, охотился на китов, два раза чуть
не утонул во время кораблекрушения и один раз чуть не сгорел во время
пожара на корабле.
   Я попросил Бена еще раз показать мне свои картинки - русалку и
дракона. Он охотно засучил рукава и даже расстегнул ворот фуфайки.
Оказалось, что грудь у него разрисована так же густо, как и руки.
Матрос Бен был настоящий ходячий альбом.
   "Это он хорошо выдумал, - решил я. - Листы с рисунками могут
затеряться или упасть за борт, а картинки старого тайфунца всегда с
ним".
   - Мистер Бен, не согласитесь ли вы сделать и у меня на груди
небольшой рисунок мне на память? - попросил я Бена.
   - Охотно, мастер Том, - сказал Бен. - Для этого надо наколоть кожу
иголкой и втереть краску. Предупреждаю вас, это немножко больно.
   - Пустяки, я не боюсь. - И мы пошли в кубрик за иголкой и красками.
   Но по дороге мы встретили папу. Папа заявил, что я хорош и без
рисунков, и увел меня в каюту.
   - Помоги мне затянуть ремни на чемоданах, Том, - сказал папа.
Через час мы подойдем к Бостону.

        "3"

   Папа читает газету. Мама вполголоса разговаривает с какой-то
незнакомой дамой. Сидят точно в комнате.
   И правда, вагон похож на комнату: потолок, двери, стены, окна.
   Но и потолок, и двери, и стены, и окна все время дрожат. Под полом
что-то стучит: тарах-тах-тах, тарах-тах-тах. Окна звенят, вагон
несется, как будто его тащат сто тысяч лошадей.
   Я прижался носом к стеклу и смотрю на деревья, полянки, домики.
   Они убегают, точно их кто-то тянет назад, к Бостону, а на их место
сейчас же выбегают новые.
   Вдруг прямо под нами заблестела вода.
   Колеса стучали гулко и четко. А что, если мост провалится?
   Но вот и река убежала к Бостону. Из-за поворота выплыла ферма.
Возле дома с красной крышей дерутся мальчишки. Наверное, побьет тот,
в клетчатой куртке.
   На каждой станции, как пружинный чертик из коробочки, выскакивает
человечек в форменной фуражке, с зеленым флагом в руках. Он размахивает
флагом, как будто хочет нас остановить. Но наш поезд только свистит
и несется дальше. Он - экспресс и не обращает внимания на маленькие
станции.
   Но вот все чаще и чаще замелькали разные строения. Мелькнула
фабричная труба, четырехугольная башня водокачки.
   Поезд пошел медленнее и въехал в длинное, открытое с двух сторон
деревянное здание.
   Паровоз зашипел, зафыркал и остановился.
   - Станция Ривермут! - закричал кондуктор.
   - Как? Уже?..
   Носильщики подхватили багаж, и мы вышли на платформу.
   Мама бросилась на шею к высокому господину в сером цилиндре и
сером длинном сюртуке. Белый крахмальный воротничок доходил ему до
ушей. Волосы были еще белей воротничка.
   Это мой дедушка, капитан Нёттер. Дедушка расцеловал маму, крепко
потряс руку папе, а меня обнял за плечи и сказал:
   - Э, да ты совсем мужчина! Я и не ожидал, что у меня такой большой
внук.
   Мы вышли из дверей вокзала и уселись в старую дедушкину коляску.
   - Дедушка, - спросил я, - как поживает пони?
   - Прекрасно, мой друг, прекрасно, - ответил дедушка. - Она уже
целый месяц стоит в конюшне, ест овес и скучает по своему хозяину.
   Коляска катилась по тихим, похожим на аллеи улицам Ривермута.
Старые вязы, как солдаты, стояли двумя шеренгами по краям дороги.
   Приземистые домики с палисадниками смотрели на улицу небольшими
окошками. Окошки были заставлены цветами, и белые занавески надувались
от ветра, как паруса. На широких лепных карнизах пастушки пасли
барашков, корабли плыли по волнам, и воины размахивали копьями.
   Улицы Ривермута были чисто выметены, и вместо городской пыли ветер
разносил во все углы соленый запах моря. Река пересекала город и
убегала к заливу.
   Дедушкин Рыжий неторопливо стучал большими копытами, старая коляска
покачивалась на рессорах и скрипела.
   Из окон высовывались старики с трубками в зубах. Женщины в передниках
подходили к изгороди палисадников и с любопытством смотрели нам вслед.
   - Вот мы и дома, - вдруг сказал дедушка.
   Коляска остановилась.

                         ----------

   Тетушка Эбигэйль, дедушкина сестра, встретила нас в передней. Окон
в передней не было. Посередине потолка на крючке висел фонарь с
красными и зелеными стеклами. Зеленый зайчик дрожал на медном замке
большого сундука в углу.
   "Наверное, дедушка брал этот сундук с собой на корабль", - подумал я.
   Толстая румяная служанка Китти в накрахмаленном переднике и чепце
сейчас же засуетилась вокруг нас: появились жесткие от крахмала
полотенца, мыльница с розовым душистым мылом, кувшин с водой, щетки и
щеточки всякого рода - для платья, для волос, для ногтей, для сапог -
жесткие и мягкие, с ручками и без ручек.
   Через полчаса, вычищенные и умытые, мы сидели в столовой за круглым
столом. Тоненькие струйки пара подымались из-под крышек соусников и
мисок и разносили вкусный запах. Запах щекотал в носу. Мне захотелось
есть. Хорошо бы разом поднять все эти крышки и посмотреть, что там в
мисках. Но у тетушки Эбигэйль был такой важный вид, что я не смел
пошевелиться и смирно сидел, сложа на коленях руки.
   Тетушка командовала, будто это она была в молодости капитаном, а
вовсе не дедушка.
   - Фред, налейте себе еще вина.
   - Люси, вы ничего не едите.
   - Китти, положите Тому крылышко цыпленка. Не это! побольше.
   - Ах, Дэниэль, сколько раз я должна напоминать, что уксус вам вреден?
   Сама тетушка ела очень деликатно. Она держала вилку и нож, далеко
отставляя мизинцы. Мизинцы, как и вся тетушка, были сухие и колючие.
На тетушке было серое с высоким воротником платье, твердое и шуршащее.
Белоснежный чепец топорщился над седыми букольками (в доме Нёттер
любили крахмал). На щеке мисс Эбигэйль сидела большая бородавка с тремя
волосками. Волоски тоже торчали как накрахмаленные.
   Перед прибором тетушки выстроились батареей склянки, флаконы и
коробочки. В склянках перламутром переливалась микстура, в коробочках
блестели коричневые шарики пилюль. Тетушка принимала лекарства перед
супом и после супа, перед жарким и после жаркого, перед сладким и
после сладкого. Она сама любила лечиться и любила лечить других.
   - Люси, - сказала она маме, - у вас утомленный вид. Примите эту
укрепляющую микстуру. Она вам очень поможет.
   И тетушка приготовилась накапать в рюмку микстуру, пахнущую горьким
миндалем, но мама замахала обеими руками.
   - Отдых после дороги будет лучшим лекарством, - сказала она.
   Во время этого разговора кто-то фыркнул за моей спиной. Я обернулся.
Китти уткнула лицо в передник и тихонько смеялась.
   Она подмигнула мне исподтишка левым глазом и незаметно кивнула в
сторону тетушки.
   После обеда взрослые перешли в гостиную.
   В гостиной чинно стояли диваны и кресла с прямыми спинками. На
каждой спинке ленточками была прикреплена вязаная или вышитая
салфеточка. Лакированные столики и полочки лоснились, как будто их
только что вымазали маслом. Всюду на полочках, на столиках, на камине
были расставлены по росту вазочки и фарфоровые куколки - собачка в
цилиндре, два голубка, пастушка с овечкой, розовый, как конфета,
поросенок, тележка с незабудками, дама в капоре, дама с зонтиком, дама
в туфельках на красных каблучках.
   - Том, - сказал мне дедушка, - пойди-ка ты посмотри дом и проведай
свою лошадку Джипси.
   - Благодарю вас, - ответил я, - с удовольствием. - И я тихонько
вышел из столовой.
   За дверью я подпрыгнул на одной ноге и побежал во всю прыть по
длинному коридору. С грохотом повалился один из желтых стульев, рядком
стоявших вдоль стены. Я сам чуть не свалился на скользком навощенном
полу, но вовремя удержался и побежал дальше.
   Ведь в конюшне меня ждала Джипси!
   Выходная дверь не хотела отворяться. Она была тяжелая, из резного
темного дуба. Чтобы повернуть медную ручку, мне пришлось повиснуть на
ней всем телом.
   Бегом пробежал я фруктовый сад и двор, с треском распахнул дверь
конюшни и, запыхавшись, остановился на пороге. В конюшне было темно.
В глубине фыркали и переступали с ноги на ногу невидимые лошади. Когда
глаза привыкли к темноте, я разглядел дедушкиного Рыжего, который
привез нас с вокзала, и в самом углу конюшни мою дорогую Джипси.
   Я обнял ее за шею и сто раз поцеловал в мохнатые уши и ноздри.
   Джипси была прех