я   для
завлекательности соврать.
   - Отец у меня тоже этот, как его...
   - Граф?
   - Ага.
   - А как его фамилия?
   - Дамаскин. Тоня фыркнула.
   - Дамаскин... Замаскин... Таких фамилий у графов не бывает, -  решительно
сказала она.
   Гришка очень смутился и попробовал выпутаться.
   - Он был... вроде графа... Служил у графа... кучером...
   Тоня долго смеялась над Гришкой и прозвала его графским кучером.
   Гришка привык к Тоне, и ему было даже скучно без нее.
   И неизвестно, во что бы перешла эта дружба, если бы не беда,  свалившаяся
на Гришку. Но, как известно, Гришка здорово  набузил,  и  вот  в  канцелярии
распределителя ему уже готовили сопроводительные бумаги в Шкид.
   Последнюю ночь друзья не спали. Гришка,  скорчившись,  сидел  на  кровати
около подруги.
   - Я люблю тебя, - шептала Тоня. - Давай поцелуемся на прощанье.
   Она крепко поцеловала Гришку, потом, оттолкнув его, заплакала.
   - Брось, - бормотал растроганный Гришка. - Черт с ним, чего там...
   Чтобы утешить подругу, он тоже поцеловал ее.  Тоня  быстро  схватила  его
руку.
   - Я к тебе приду, - сказала она. - Поклянись, что и ты будешь приходить.
   - Клянусь, - пробормотал уничтоженный и растерянный Гришка.
   Утром он уже был в Шкиде, вечером пошел с новыми друзьями сшибать окурки,
а через неделю огрубел, закалился и забыл клятву.
   Но  однажды  дежуривший  по  кухне  Горбушка,  необычайно  взволнованный,
ворвался в класс.
   - Ребята! - заорал он,  давясь  от  смеха.  -  Ребятки!  Янкеля  девчонка
спрашивает. Невеста.
   Класс ахнул.
   - Врешь! - крикнул Цыган.
   - Врешь, - пролепетал  сидевший  в  углу  Янкель,  невольно  задрожав  от
нехорошего предчувствия.
   - Вру? - завопил Горбушка. - Я вру? Ах мать честная! Хряй скорее!..
   Янкель поднялся и, едва передвигая онемевшие ноги, двинулся к  дверям.  А
за ним с ревом и гиканьем сорвался весь класс.
   - Амуры крутит! - ревел Цыган, гогоча. - Печки-лавочки! А ну поглядим-ка,
что за невеста!
   Орущее, свистящее, ревущее кольцо, в котором, как  в  хороводе,  двигался
онемевший от ужаса Янкель ввалилось в прихожую. Тут  Янкель  и  увидел  Тоню
Маркони.
   Она стояла, прижавшись к  дверям,  и  испуганно  озиралась  по  сторонам,
окруженная пляшущими, поющими, кривляющимися шкидцами. Горбушка дергал ее за
рукав и кричал:
   - Вон он, вон он, твой Гриха!
   Тоня бросилась к Янкелю как к защитнику. Янкель, взяв ее руку, беспомощно
огляделся, ища выхода из адского хоровода.
   - Янкель с невестой! Янкель с невестой! - кричали ребята,  танцуя  вокруг
несчастной парочки.
   - Через почему такое вас двое? - пел петухом Воробей в самое ухо Янкелю.
   - Дю-у-у! - вдруг грохнул весь хоровод. Тоня, взвизгнув,  зажала  уши.  У
Янкеля потемнело в глазах. Нагнув голову, он, как бык, ринулся вперед,  таща
за собой Тоню.
   - Дю-у-у! - стонало, ревело и плясало вокруг многоликое чудовище.  Янкель
пробился к дверям,  вытолкнул  Тоню  па  лестницу  и  выскочил  сам.  Кто-то
напоследок треснул его по шее, кто-то сунул ногой в зад,  и  он  как  стрела
понесся вниз.
   Тоня стояла  внизу  на  площадке.  Губы  ее  вздрагивали.  Она  стыдилась
взглянуть на Янкеля.
   Янкель, почесывая затылок, бессвязно бормотал о том, что ребята пошутили,
что это у них такой обычай, а самому было и стыдно и  досадно  за  себя,  за
Тоню, за ребят.
   Разговор так и не наладился. Тоня скоро ушла.
   Две недели  вся  школа  преследовала  Янкеля.  Его  вышучивали,  над  ним
смеялись, издевались и - больше всего - негодовали.  Шкидец  -  и  дружит  с
девчонкой. И смех и позор. Позор на всю школу.
   Янкель, осыпаемый градом насмешек, уже жалел, что позволил себе дружить с
девчонкой.
   "Дурак, баба, нюня!" - ругал он себя, с ужасом вспоминая  прошлое,  но  в
глубине осталась какая-то жалость к Тоне.
   Многое передумал Янкель за это время и наконец  принял  твердое  решение,
как и подобало настоящему шкидцу.
   Через две недели Тоня снова пришла в  Шкиду.  Она  осталась  на  дворе  и
попросила вызвать Гришу Черных.
   Янкель не вышел к ней, но выслал Мамочку.
   - Вам Гришу? - спросил, усмехаясь, Мамочка. - Ну,  так  Гриша  велел  вам
убираться к матери  на  легком  катере.  Шлет  вам  привет  Нарвский  совет,
Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица,  петух  да  курица,
поп Ермошка и я немножко!
   Мамочка декламировал до тех  пор,  пока  сгорбившаяся  спина  девочки  не
скрылась за воротами.
   Вернувшись в класс, он доложил:
   - Готово... На легком катере.
   - Молодец Янкель! - восхищались ребята. - Как отбрил.
   Янкель улыбался, хотя радости от подвига не чувствовал. Честь Шкиды  была
восстановлена, но на душе у Янкеля остался какой-то мутный и грязный осадок.
   А вот теперь, через два года, Янкель снова вспомнил Тоню.
   На его глазах ломались традиции доброго старого времени.  То,  что  тогда
было  позором,  теперь  считалось  подвигом.   Теперь   все   бредили,   все
рассказывали о своих  подругах,  и  тот,  у  кого  ее  не  было,  был  самый
несчастный и презираемый всеми.
   "За что же я ее тогда?" - с горечью думал Янкель, и едкая обида на  ребят
разъедала сердце. Ведь это из-за них он прогнал  Тоню,  а  теперь  они  сами
делали то же, и никто не смеялся над ними.
   Янкель ходил мрачный и  неразговорчивый.  Думы  о  Тоне  не  выходили  из
головы, и с каждым днем сильнее росло желание увидеть ее, пойти к ней.
   Однажды Янкель открыл свою тайну Косте Финкельштейну.
   Костя выслушал его и, щуря темные подслеповатые глаза, важно сказал:
   - По-моему, тебе надо сходить к ней.
   - Ты думаешь? - обрадовался Янкель.
   - Я думаю, - сказал Костя.

   * * *
   Наступал вечер. Шкидцы  торопливо  чистились,  наряжались,  нацепляли  на
грудь жетоны и один за другим убегали на улицу, каждый  к  своему  заветному
уголку.
   Только Костя не торопился. Он доставал из  парты  томик  любимого  Гейне,
засовывал в карман оставшийся от обеда кусок хлеба и уходил.
   Косте еще не довелось мучиться,  ожидая  любимую  где-нибудь  в  условном
месте, около аптеки  или  у  ларька  табтреста.  Костино  сердце  дремало  и
безмятежно отстукивало секунды его жизни.
   Костя любил только Гейне и сквер у Калинкина моста.
   Скверик был маленький, грязноватый,  куцый,  обнесенный  жидкой  железной
решеткой, но Косте он почему-то нравился.
   Каждый день Костя забирался сюда.  Здесь,  в  стороне  от  шумной  улицы,
усевшись поудобнее на скамье, он доставал хлебную горбушку, раскрывал  томик
стихов и углублялся в чтение.
   Стоило только Костиным глазам скользнуть  по  первым  строчкам,  как  все
окружающее мгновенно исчезало  куда-то  и  вставал  новый,  невиданный  мир,
играющий яркими цветами и красками.
   Костя поднимал  голову  и,  глядя  на  темнеющую  за  решеткой  Фонтанку,
вдохновенно декламировал:
   Воздух свеж, кругом темнеет,
   И спокойно Рейн бежит,
   И вечерний отблеск солнца
   Гор вершины золотит...
   Костя поднимал голову и в экстазе глядел, любовался серенькой  Фонтанкой,
которая в его глазах была уже не Фонтанка,  а  тихий  широкий  Рейн,  лениво
играющий изумрудными волнами, за которыми чудились очертания гор и...
   На скале высокой села
   Дева - чудная краса,
   В золотой одежде, чешет
   Золотые волоса...
   Костя жадно глядел вдаль, стараясь разглядеть в тумане эту скалу, и искал
глазами Лорелею, златокудрую и прекрасную.  Искал  долго  и  упорно,  затаив
дыхание.
   Но Лорелеи  не  было.  На  набережной  слышался  грохот  телег,  ругались
извозчики.
   Тогда Костя уныло опускал голову, чувствуя, как тоска заползает в сердце,
и снова читал. И опять загорался, ерзал, начинал громко  выкрикивать  фразы,
перевертывая страницы дрожащими от возбуждения пальцами,  и  снова  впивался
глазами в серую туманную даль.
   И вдруг однажды увидел Лорелею.
   Она шла от Калинкина моста прямо к  скверику,  где  сидел  Костя.  Легкий
ветерок  трепал  ее  пышные  золотистые  волосы,  и  они  вспыхивали  яркими
искорками в свете заходящего солнца.
   Правда, на Лорелее была обыкновенная короткая юбка и беленькая блузка, но
Костя ничего не видел, кроме золотой короны  на  голове.  Костя  по  причине
плохого зрения не мог даже разглядеть ее лица.
   Он сидел неподвижный, с засунутым в рот  куском  хлеба,  и  с  замиранием
сердца следил за светловолосой незнакомкой. Она  медленно  прошла  до  конца
сквера, так же медленно вернулась и села против Кости, положив ногу на ногу.
   Придушенный вздох вырвался из Костиной груди. Он бессильно  отвалился  на
спинку скамьи, не переставая таращить глаза на златокудрую девушку.
   Да, вихрем проносилось в Костином  мозгу,  Лорелея!  Именно  такой  он  и
представлял  ее...  Эти  чудные  волосы,  эта  пышная   корона,   окружающая
прекрасное, царственное лицо...
   Что лицо прекрасно, Костя не сомневался, хотя, сощурившись,  видел  перед
собой только мутный блин.
   Забыв о книге, Костя сидел, не спуская глаз с незнакомки, и  слушал,  как
сердце колотилось в груди.  Несколько  раз  он  с  усилием  отводил  взгляд,
пытаясь сосредоточиться на стихах, но напрасно. Через минуту он снова глядел
на нее, а мысли неслись бурным потоком, перескакивая одна через другую.
   - Что делать? - бормотал возбужденный Костя. - Как поступить?
   Он не может так уйти. Он должен подойти к ней и сказать...
   "Что сказать?" - в двадцатый раз с досадой спрашивал он себя.
   Прошло полчаса, а Костя все  сидел,  метал  огненные  взгляды  в  сторону
незнакомки и обдумывал, как лучше заговорить с ней.
   - Лорелея, - шептал он умиленно, - я иду к тебе, Лорелея...
   Но Лорелея вдруг встала, отряхнула платье и, неторопливо шагая, вышла  из
сквера.
   Сразу померкла  радость.  Стало  скучно  и  холодно.  В  сквер  ввалилась
компания пьяных, распевавших во все горло:
   На банане я сижу,
   Чум-чара-чура-ра...
   Костя захлопнул книжку, поднялся и уныло заковылял к выходу...
   На следующий день Костя был угрюм и рассеян. На уроках сидел  задумчивый,
вперив глаза вдаль. Слушал невнимательно, что-то бормоча себе под нос, а  на
русском  языке,  когда  дядя  Дима  спросил,  какое  произведение   является
наилучшим в творчестве Сейфуллиной, Костя рассеянно сказал:
   - Лорелея.
   - Лорелея? - переспросил дядя Дима.
   Все захохотали. Костя сконфузился.
   - Я сказал "Виринея", - поправился он.
   - Это он Гейне зачитался! - закричали ребята.
   Но едва кончились уроки, Костя ожил. Схватив книжку, он  первый  выскочил
из класса. Ребята еще только  начинали  чиститься,  а  Костя  уже  шагал  по
Старо-Петергофскому проспекту.
   Вот и мост. Костя добежал до сквера, беспокойно оглядывая скамьи, и вдруг
радостно задрожал.
   "Здесь, - чуть не закричал он,  увидев  огненную  шапку.  -  Она  пришла,
Лорелея пришла!"
   Он ринулся к скверу. Бухнувшись на свою  скамью,  в  безмолвном  восторге
уставился он  на  Лорелею.  Умилялся,  восторгался,  готов  был  кричать  от
радости.
   Пришла! Она заметила его. Какое чудесное, безмолвное свидание!
   Но напрасно убеждал он  себя  подойти  к  незнакомке.  Проклятая  робость
сковала все члены.
   Опять битых полчаса просидел Костя. Уже стемнело,  а  он  все  сидел  как
приклеенный, чуть не плача с досады.
   И опять так же внезапно Лорелея встала и пошла к выходу.
   Еще не зная, что будет делать, он вскочил. Вдруг что-то белое  выпало  из
рук незнакомки.
   Платок!
   Сердце Кости екнуло. Перед глазами вихрем  пронеслись  прекрасные  сцены:
пажи, рыцари, дамы, оброненный платок...
   Костя кинулся к белевшему на дороге комочку, быстро схватил  и  развернул
его.
   Это была обертка от карамели. На бумажке танцевала рыжая женщина, и внизу
было написано: "Баядерка".
   Поздно ночью, ворочаясь в кровати, Костя меланхолично шептал:
   Что бы значило такое,
   Что душа моя грустна?
   Потом достал из кармана брюк бумажку,  тщательно  разгладил  ее  и  долго
рассматривал рыжую баядерку. Ему казалось, что это не конфетная  обертка,  а
портрет самой незнакомки.
   Осторожно, чтобы не смять, он положил бумажку под  подушку  и,  счастливо
улыбаясь, заснул.
   На другой день Костя снова  был  в  сквере.  И  еще  раз  был.  И  еще...
Незнакомка всегда словно ожидала его. А  он,  протосковав  на  скамье  целый
вечер, уходил домой, так и не решаясь заговорить с ней.
   Уроками он совсем перестал интересоваться, писал стихи или мечтал. Даже к
Гейне охладел.
   Шкидцы  ссорились,  расходились,  заводили  новые  любовные  интрижки,  а
странный Костин роман, казалось, еще только начинал разворачиваться.

   * * *
   Костя вошел в сквер. Костя сел на свое место против  Лорелеи  и,  раскрыв
для приличия книгу, стал довольно смело поглядывать на незнакомку.
   Он уже привык к ней. Сегодня он твердо решил заговорить с ней и  тогда...
Но к чему заглядывать в будущее?
   Костя захлопнул книжку и решительно поднялся. Он уже  шагнул  к  Лорелее,
мысленно подготовляя фразу, которая сразу бы открыла ей его намерения. Он не
хулиган и не намерен нанести ей какое-либо оскорбление.
   Но тут Костя остановился.
   Широкоплечий  парень  в   полосатой   майке,   покачиваясь,   подошел   к
незнакомке...
   - Ну, цаца! -  расслышал  Костя  грубый  окрик,  за  которым  последовало
продолжительное и замысловатое ругательство.
   Костя похолодел. Он слышал, как тихо  вскрикнула  Лорелея.  Он  уже  ясно
слышал грубую перебранку, глухой голос парня и  выкрики  незнакомки,  причем
голос незнакомки оказался  не  таким  серебристым,  каким  он  представлялся
Косте.
   Костя еще не знал, как поступить, и стоял в  нерешительности,  как  вдруг
парень, выругавшись, замахнулся на незнакомку.
   - А-а-а! Убивают! - закричала девушка.
   - Стой! - заорал Костя, прыгнув к парню и хватая его  за  руку.  -  Ни  с
места!
   Парень отступил на  шаг,  стараясь  вырваться,  но  Костя  продолжал  его
держать и, повышая голос, кричал:
   - Как ты смеешь! Негодяй!
   Собралась толпа любопытных. Парень  испуганно  оглядывался  по  сторонам.
Костя, торжествующий, обернулся к Лорелее.
   - Не бойтесь! - сказал он, но тут же голос его осекся. Костя в безмолвном
ужасе попятился. Он впервые увидел близко Лорелею, о  которой  так  пламенно
мечтал долгими бессонными ночами. Но что это за  Лорелея!  На  него  глянуло
тупое раскрасневшееся лицо, изрытое оспой и окруженное рыжими  растрепанными
волосами. В довершение всего от этой особы исходил густой запах спирта.
   Костя стоял окоченев, не в силах выдавать ни слова, а  вокруг  беспокойно
спрашивали:
   - Что? Что случилось?
   - Да вот, - говорил, оправившись, парень, -  я  с  бабой  стою  тихонько,
разговариваю, а он драться лезет...
   - Неправда, граждане, - наконец выговорил Костя.
   - Как неправда?  -  вдруг  взвизгнула  Лорелея  и,  прижавшись  к  парню,
закричала, указывая на Костю: - Он, хулюган черномазый. Мы разговаривали,  а
он...
   - За это морды бьют, - сказал кто-то.
   - Я заступиться хотел! - выкрикнул Костя.
   - Я вот покажу  тебе,  как  заступаться!  -  гаркнул  парень,  осмелев  и
наступая на Костю. - Я тебе дам, понт паршивый!
   - И правильно будет, - поддакнул опять кто-то. - Учить таких...
   Костя беспомощно огляделся и, видя угрожающие лица, направился к выходу.
   - Вали, вали! - кричали вслед. - Поторапливайся!
   Костя не торопясь, понурившись брел к дому...

   * * *
   Несколько дней Янкель  думал  о  Тоне,  и,  чем  дальше,  тем  больше  он
убеждался: Костя прав.
   "Надо сходить", - решил он наконец. К тому же и тоска одолела. До  смерти
захотелось увидеть черноглазую девочку.
   И Янкель пошел.
   Распределитель  помещался  недалеко  от  Шкиды,  на  Курляндской   улице.
Трехэтажное здание окружал небольшой садик.
   Перед калиткой Янкель остановился,  чувствуя,  как  замирает  сердце.  Во
дворе несколько девочек в серых казенных платьях играли в лапту.
   "А может, ее нет здесь? Перевели куда-нибудь?" -  подумал  Янкель  не  то
тревожно, не то радостно и, толкнув калитку, вошел в сад.
   - Ай, мальчишка!  -  вскричала  одна  из  девочек.  Они  бросили  игру  и
остановились, издалека разглядывая его.
   - Ты зачем здесь? - крикнула  другая,  курносая,  воинственно  размахивая
лаптой.
   Янкель перевел дух и сказал:
   - Мне надо Тоню, Тоню Маркони.
   - Тосю? - разом выкрикнули девчонки и побежали к лестнице, крича: - Тося,
Тося, выходи! К тебе пижончик.
   Янкель стоял ни жив ни мертв.  В  эту  минуту  он  уже  раскаивался,  что
пришел, и понял, что затеял безнадежное дело. Оробев, он  взглянул  было  на
калитку, но знакомый голос пригвоздил его к месту.
   - Что вы орете? Как не стыдно! - услышал он и  сразу  узнал  голос  Тони.
Девочки примолкли и расступились. Янкель увидел ее, выросшую и изменившуюся.
Тоня подходила к нему.
   Вот она остановилась, оглядела Янкеля с головы до ног, удивленно  подняла
брови. Она не узнала Гришки.
   - Вам что? - строго спросила она.
   Янкель растерялся окончательно. Все обращения, которые он  придумывал  по
дороге, словно от толчка выскочили из головы.
   - Здравствуй, Тоня, - пролепетал он. - Не узнаешь?
   Девочка минуту пристально смотрела на Янкеля, и вдруг яркий румянец залил
ее лицо.
   "Узнала", - радостно подумал Янкель.
   - Тоня! - заговорил он вдохновенно. - Тоня,  а  ведь  я  не  забыл  своей
клятвы... Ты видишь...
   Тоня молчала, только лицо ее странно подергивалось, будто она готова была
расплакаться. Янкель запнулся на минуту и сбился...
   - А ты... ты помнишь клятву? - смутившись, спросил он.
   Тоня минуту помолчала, словно раздумывая,  потом,  качнув  головой,  тихо
сказала:
   - Нет, я ничего не помню...
   - Ну да, - недоверчиво протянул Янкель. - А  как  по  ночам  болтали,  не
помнишь?
   - Нет...
   - А про папу своего американца-изобретателя тоже не...
   Внезапно Янкель замолчал и с испугом поглядел  на  Тоню.  Девочка  стояла
бледная, кусая губы, и с ненавистью смотрела на него. Казалось,  сейчас  она
закричит, затопает, обругает его.
   - Тося! - позвал чей-то тонкий голос. - Открой библиотеку...
   - Сейчас! - крикнула Тоня, и, когда снова повернулась к Янкелю,  лицо  ее
было уже спокойно.
   - Слушайте, - сказала она тихо. - Убирайтесь вон отсюда.
   - Убираться? - спросил Янкель. - Отсюда?
   Улыбка еще блуждала на его физиономии, когда он ошалело повторял:
   - Значит, совсем?.. Убираться?
   - Да, совершенно.
   - Окончательно?
   Янкель очутился за калиткой.
   - А клятва? - дрогнувшим голосом спросил он, подняв глаза на Тоню.  И  на
секунду что-то хорошее мелькнуло на ее лице, но тотчас же исчезло.
   - Поздно вспомнил, - сказала она тихо. - Все кончено.
   - Совсем?
   - Навсегда.
   Янкель уныло вздохнул.
   - Ламца-дрица! - сказал он с грустью, потом плюнул на носок сапога и тихо
заковылял прочь,

   * * *
   Янкель медленно шел, раздумывая о  случившемся.  У  школы  его  окликнула
знакомая торговка конфетами.
   - Гришенька, - кричала девчонка. - Хочешь конфетов?
   - Давай, - сказал Янкель и, не глядя, протянул руку.
   Эта девчонка уже давно заигрывала с ним, но  Янкель  не  обращал  на  нее
внимания.
   Девчонка выбирала конфеты, а сама поглядывала на Янкеля и  тараторила  не
переставая.
   Янкель не слушал ее. Внезапно новая мысль осенила его.
   - Хорошо! - сказал он. - Пусть отвергает, мы не заплачем.
   Он быстро взглянул на девчонку и спросил:
   - Хочешь, гулять с тобой буду?
   Девчонка зарделась.
   - Да ведь если нравлюсь...
   - Неважно, - сказал Янкель. - Завтра в семь. - И пошел в школу.
   - Кобчик вешается! - крикнул Мамочка, едва Янкель показался в дверях.
   - Где???
   - В уборной. Закрылся, кричит, никого не подпускает...
   Янкель побежал наверх. Оттуда доносился отчаянный шум. Когда они  вбежали
в класс, там происходила  свалка.  Ребята  вытащили  Костю  из  уборной.  Он
брыкался и кричал, чтобы его отпустили. Потом вырвался и полез в  окно.  Его
держали, а он, отбиваясь, исступленно вопил:
   - Пусти