яются анонимные силы ничто в разбожествленном мире.
     Борьба, в которой ясно,  с кем имеешь дело,  открыта. В  современном же
существовании  после  минутного прояснения человек  теряется  от  путаницы в
фронтах  борьбы.  Тот,  кто  только  что  казался  противником,  оказывается
союзником.  Кто  по  объективному  желаемому должен  был  быть  противником,
выступает   на   твоей   стороне;  то,   что,   собственно  говоря,  кажется
антагонистичным, отказывается  от  борьбы, а представлявшееся единым фронтом
оборачивается  против  самого  себя. И  все  это в  вихревой  неразберихе  и
изменяемости.  Это может  превратить  меня  в  противника того, кто  казался
ближайшим, и в союзника самого далекого человека.
     Можно было  бы вообразить, что этот образ возник вследствие борьбы двух
эпох,  происходящей сегодня, причем таким образом, что отдельный  человек не
знает, где он находится, и никто не может знать, что же действительно старое
и  что,  собственно  говоря, будущее;  эпоха еще  неясна  в своей  сущности;
поэтому  без  понимания себя  и ситуации люди  борются, быть  может,  против
подлинного смысла. Однако  единства нет ни в прошедшей, ни в  будущей эпохе.
Существо человека в его истории всегда промежуточно, это  - беспокойство его
всегда  незавершенного  существования  во времени.  Ему  не  поможет попытка
обнаружить   единство   наступающей   эпохи,   разве   только   никогда   не
прекращающиеся попытки  снять пелену с анонимных сил, стоящих поперек дороги
как порядку существования, так и самобытию.
     Минуя случайные и нежеланные фронты борьбы,  человек стремится  попасть
на подлинные и желаемые. Пусть падут фронты, оказывающиеся подступами, ибо в
них нет идентичной воли, пусть увидят  друг друга  подлинные противники. Все
то, что встает  между  ними  как  непостижимое, туманит ясность,  парализует
волю,  препятствует  достижению цели,  пусть оно выйдет наружу. Лишь  тогда,
когда я и другой поймем друг друга  в борьбе, она станет осмысленной. Я хочу
сознания,  хочу  видеть противника. Пусть он не прячется за моей спиной и не
исчезает, когда я  оборачиваюсь; пусть он  смотрит мне в  глаза, говорит  со
мной  и отвечает  мне. Однако анонимные силы ускользают и меняют свой облик.
Если  я  на мгновение как будто ухватил  их, они  уже  не  то, чем  были.  В
некоторых образах они перестают быть силой, если им не противиться и  просто
не обращать на них внимания; однако неожиданно они вновь появляются в другом
образе.  Они выступают с одинаковым  успехом  как  противники и  как друзья,
становятся двойственными как  одним, так и  другим. Каждый, кому  когда-либо
нечто  было  безусловно  важно, должен был столкнуться с этой путаницей. Она
прорывает наше планомерное существование  и  опустошает самобытие  человека.
Или же человек должен сам принимать участие в этой путанице, ничего не ведая
о ней.
     Подлинные   противники   выступают   там,  где  в  существовании  бытие
противостоит  бытию в  продуктивной борьбе.  Нет противников там,  где бытие
борется за существование  с небытием. Может случиться, что небытие незаметно
предательски достигнет в качестве существования триумфа в неуловимых образах
софистики.

        "2. Самобытие в условиях времени"
     Характер  бытия человека - предпосылка  всего. Можно  наилучшим образом
наладить действие аппаратов;  но  если отсутствуют люди в качестве  таковых,
ничего достигнуто  не будет. Может показаться необходимым, чтобы  человек не
погряз  в  желании  просто  продолжать  существовать,  поставить  его  в его
сознании перед ничто: пусть он вспомнит  о своем изначальном состоянии. Если
в начале его исторического пути его физическому существованию  угрожали силы
природы, то  теперь его сущности угрожает собственный,  созданный им мир. На
другом  уровне,  отличающемся от неизвестного начала  его становления, вновь
встает вопрос обо всем.
     Существование в  настоящем,  в  радости жизни, так же  как  и отчаянная
решимость  устоять  перед  лицом  ничто, спасти его не могут.  То и  другое,
правда, необходимо как минутное прибежище при неудаче, но их недостаточно.
     Для  того  чтобы  быть  самим  собой,  человек  нуждается  в  позитивно
наполненном мире.  Если этот мир пришел в упадок, идеи кажутся  умершими, то
человек будет скрыт от себя до тех пор, пока он в своем созидании не обретет
в мире вновь идущую ему навстречу идею.
     В  самобытии человека начинается  то, что лишь  затем  осуществляется в
мире. Когда в бездушном существовании мир как  будто становится безнадежным,
в  человеке  сохраняется  то,  что  в  данный  момент  вернулось   к  чистой
возможности.  Если сегодня в отчаянии спрашивают, что же еще осталось в этом
мире, то  каждому следует ответить: то, что ты есть, потому  что  ты можешь.
Духовная  ситуация  требует сегодня сознательной  борьбы  человека,  каждого
человека за его подлинную сущность. Он должен устоять в этой борьбе или быть
побежденным,  и это  зависит от того,  насколько  он уверен  в основе своего
бытия в действительности своей жизни.
     Настоящий момент выступает  как самое трудное, невыполнимое требование.
Теряя  в  кризисе  мир,  человеку  надлежит,  исходя  из  имеющихся  у  него
предпосылок, вновь  создать  свой мир из  первоначала. Перед ним открывается
высшая возможность его  свободы;  ему надлежит либо в невозможности ухватить
ее, либо погрузиться в ничтожество. Если он не последует путем самобытия, то
останется своевольно наслаждающимся  своим существованием  в  неотвратимости
аппарата, против которого он больше не  будет обороняться. Он должен, исходя
из собственной независимости, овладеть механизмом своего  существования или,
превратившись  в машину, покориться  ему; должен  осуществить в коммуникации
связь самости  с  самостью,  сознавая, что здесь все решается в верности или
неверности; в  противном случае  он окажется в бездушной  покинутости своего
существования просто функцией. Он  должен  подойти к границе, чтобы  ощутить
свою  трансцендентность, или быть опутанным просто дающим себя  бытием вещей
мира. К нему предъявляются требования, будто он титан; он должен их признать
и установить, что  ему удается в становлении его самости, или же, если он их
отвергнет,  ему  придется вести существование, в  котором  он не  будет,  по
существу, ни человеком,  ни животным. Жалобы  на  то,  что от человека  ждут
слишком  многого, что изменены должны быть обстоятельства,  не  помогут. Ибо
лишь из способа самобытия вырастает подлинное воздействие на обстоятельства.
Если я жду от изменения обстоятельств того, чем я могу быть из  самого себя,
я предаю  собственные возможности. Я уклоняюсь,  передавая  другому  то, что
могло бы зависеть  от  меня,  тогда как это другое  процветает  лишь  в  том
случае, если я сам становлюсь таким, каким я должен быть.
     Против мира или  в мир. Первым  актом пробуждающегося внимания человека
является то, как он относится к миру. Самобытие есть то, что из бытия против
мира вступает в мир.
     Первый  путь ведет из  мира  к одиночеству. Самобытие,  которое в своем
негативном решении, в  своем отказе  от  себя не устремляется к бытию  мира,
изнуряет  себя в возможности. Оно  говорит лишь  для того, чтобы ставить под
вопрос.  Его  атмосфера  -  создание  беспокойства.  Этот  путь  Кьеркегора,
неизбежный при переходе, стал бы неистинным, если бы человек  в  собственной
твердости  допускал   бы  беспокойство   других.  Кто  занимает   какую-либо
должность, осуществляя  в  жизни положительную деятельность,  кто выступает,
обучая, у кого есть семья, кто живет в мире релевантного ему исторического и
научного знания, тот отверг  путь негативного решения, отказа от мира. Он не
может стремиться к тому, чтобы другие лишились почвы под ногами,  не показав
им почву, на которой он сам стоит.
     Второй путь ведет в  мир,  но лишь через возможность первого  пути. Ибо
философствующее самобытие не  может находиться  в своем  мире с не  ведающей
сомнения удовлетворенностью.
     Сегодня,  когда  поглощение  всего существования  аппаратом  уже  стало
необратимым, когда существование протекает в учреждениях и на предприятиях и
большинство  людей являются  рабочими и  служащими, бессмысленно  стремиться
зависеть только от себя в своей профессии и в обеспечении средств на  жизнь.
Участие в союзе, основанном на общности интересов и защищающем существование
человека, работа,  направленная на  достижение  поставленных  извне  целей и
условий,   стали   неотвратимы.   В  некоторых   областях  еще  есть   следы
относительной независимости, идущей из прошлого, их следует сохранять всюду,
где  они  обнаруживаются  как драгоценные возможности  несовременного  типа,
которые могут  показать нам бытие человека в его незаменимости, однако почти
ко  всем предъявляется неумолимое требование: работать  на  предприятии  или
погибнуть. Вопрос состоит в том, как жить.
     Соблазняет  двоякая  возможность  просто  противопоставить  себя  миру.
Однако действительно пойти на это может лишь тот, кто сам приговаривает себя
к  крушению   всякого  существования.  Если   же   он  пытается,   используя
благополучную экономическую ситуацию, обособиться от мира и сохранить полную
независимость, то погрузится в пустоту, в которой все-таки останется в плену
у  мира; он теряет истину в  бегстве из мира,  от которого он, порицая  его,
уходит, чтобы в своем отрицании все-таки остаться бытием.
     Действительность   мира   невозможно  игнорировать.  Ощутить  суровость
действительности   -  единственный   путь,  который  ведет   к   себе.  Быть
действительным в мире, даже если поставленной  цели  достигнуть  невозможно,
остается условием  собственного  существования.  Поэтому этос  заключается в
том, чтобы жить  вместе  с  другими  внутри аппарата  власти, не  давая  ему
поглотить  себя.  Значение  предприятия,  при  ограниченности   необходимым,
состоит в том, чтобы,  обеспечивая  жизнь  всех, одновременно служить сферой
деятельности отдельного  человека;  он  делает  то,  что  делают  все, и это
создает для каждого  возможность существования.  Однако  этос  такой  работы
включает в себя страх перед самобытием.
     Деградация сферы труда в нечто относительное как будто убивает  желание
приложить  свою  силу;  однако экзистенция  человека  в  том,  чтобы  суметь
выдержать  это  отрезвление,  не  теряя воли  к  деятельности. Ибо самобытие
возможно лишь в напряжении,  которое, вместо  того чтобы  просто сопоставить
две  сферы  жизни, пытается исходя  из одной выразить другую,  не  утверждая
возможность   общезначимого  образа   единения   в   качестве   единственной
возможности правильной жизни для всех. Это - как бы жизнь на крутой вершине,
с  которой   я  сорвусь  либо  в   сферу   предприятия,   либо  в   лишенное
действительности существование вблизи от него.
     Смысл   вступления  в  мир  становится  содержанием   философствования.
Философия не является средством, еще менее того - волшебным средством, она -
сознание  в  осуществлении.  Философствование  -  это мышление,  посредством
которого  или  в качестве которого я  деятелен в качестве самого  себя.  Оно
являет собой не объективную значимость знания, а сознание бытия в мире.
Технический суверенитет, изначальное желание знать, безусловные связи.
     Вступление  самобытия  в его  мир  можно  наблюдать  в  ряде  возможных
направлений.  Путь ведет от технического через изначальное  желание  знать к
безусловным связям.
 Повседневная  сложность технического мира ставит передо мной
требование   владеть  ею  в   доступной   мне  сфере.   Отношение  к   вещам
преобразилось;  отодвинутые вдаль,  они превращаются в  своем  безразличии в
заменяемую   функцию.  Техника   отделила   человека  от   непосредственного
присутствия. Новая задача заключается в том,  чтобы посредством технического
осуществления вновь  достигнуть непосредственного  присутствия человеческого
бытия  во всех вещах мира; новые  предпосылки возросших  возможностей должны
быть  принуждены  служить нам. Рационализация жизненных  средств  вплоть  до
деления  времени  и экономии  сил должна  внутренне  восстановить  в  каждом
возможность полностью  присутствовать: в размышлении, в ожидании созревания,
в  действительной   близости  к  вещам,   которые  принадлежат   ему.  Новая
возможность заключена не  просто во  внешне уверенных  действиях  в  области
целесообразно машинного осуществления материальных условий существования, но
в свободе, превосходящей все материальные вещи.
     Там,  где  завоевывается  техника,  энтузиазм  человека  проявляется  в
открытиях,  превращающих его в инициатора изменения мира,  как бы во второго
строителя  мира;   это  -   привилегия  тех,  кто   прорывается  к   границе
достигнутого.
     Там,  где  используется  техника,  уместно  спокойствие  в  ограничении
необходимым,   строжайшая  экономия  времени,   отсутствие   спешки  и   без
расточительства. При  оглушающей  сложности  технической сферы тем не  менее
становится  возможным неповторимый  покой существования,  господствующий над
внешними условиями жизни и  собственной жизненной  телесностью. С  легкостью
достигнутое,   воспринятое   с  детства  послушание  законам,   регулирующим
общественные функции, создает свободную сферу и для самобытия.
     Технический  мир как будто  уничтожает  природу. Раздаются сетования на
то, что существование становится далеким от природы. Однако техника, которая
вынуждена на своем пути смириться с безобразием и  отдаленностью от природы,
могла  бы в конечном счете  создать возможность более интенсивного подхода к
природе.  Современный  человек способен по-новому  осознать солнце  и стихию
мира.  Техника  создает  предпосылки  для  того,  чтобы  жить  в целостности
географического  мира, в обширном пространстве  света и воздуха и всех видов
их  явления. По  мере того как все становится  близким и достижимым,  родина
расширяется.  Из  этого завоевания  природы  вырастает подлинная радость  от
близости нетронутой природы, которую я  в одиночестве воспринимаю и открываю
в  чувственной  близости посредством  деятельности в ней  моего тела. Только
расширяя эту возможность открытия в  моем  непосредственном  окружении  и не
освобождаясь от  почвы,  вернее, пользуясь  этим  освобождением  просто  как
техническим средством приблизить ко  мне эту почву, я могу не только увидеть
в искусственно созданных возможностях шифры природы, но и глубже  проникнуть
в них.
     С  технизацией мира мы вступили на путь, по которому надлежит следовать
дальше.   Повернуть   вспять   означало  бы   затруднить  существование   до
невозможности.  Порицание  не  поможет,  необходимо преодоление.  Для  этого
техника должна быть чем-то само собой разумеющимся, которое в своем действии
находится едва ли не вне сферы пристального внимания. Необходимости в каждой
деятельности  создания  для  большего  успеха  технической   основы  следует
противопоставить доведенное до несомненности сознания того, что  не подлежит
механизации. Абсолютизация техники была бы уничтожающей для самобытия; в нем
каждое чувство свершения должно быть проникнуто другим чувством.

Техническое обеспечение существования  требует знания лишь применительно
к  цели, для которой  оно используется. Самобытие же  в знании есть  лишь  в
изначальном  волении знания. Если последним масштабом знания становится  его
пригодность, то  я в нем отрекаюсь от  себя. Если  же знание остается просто
ясностью, то я обретаю в нем самосознание.
     Практически  пригодное знание возможно только как результат  подлинного
знания,  которое  внутренне  разъединяется  и  обнаруживает  мир  необходимо
значимого  и действительного  как нечто особенное.  Поэтому и в  техническом
существовании решительное  понимание  способа  знания  вызывает доверие лишь
там, где есть самобытие, проводящее границы. Там, где это рушится, возникает
лишь  смешение познанного  и воображаемого. Абсолютизированное,  рационально
принуждающее  знание  как  бы  технизирует  все  бытие;  в  непонимании  оно
предоставляет свободу научному суеверию, а затем и всякому  суеверию. В этом
случае человек не может  ни  с  достоверностью познавать,  ни быть  подлинно
самим собой, ибо ему доступно  либо  то  и другое  в  одном,  либо ни то, ни
другое. Науку постигает лишь тот, кто изначально есть он сам.
     Будущее находится  там,  где сохраняется  напряженное  единство методов
знания,  где  специальное  знание  пронизано  бытием,  а  философствование -
особенностью  мира. Тогда  самобытие - высший орган знания, которое, правда,
видит  лишь в той мере, в какой оно наполнено миром, и только  в том случае,
если   оно  само   остается  в  настоящем.  Жизнь  становится   одновременно
ответственностью  удостоверившегося в бытии  человека и подобна эксперименту
познающего. То, что человек совершает, исследуя, планируя и строя, является,
если  видеть  перед  собой целое, путем, на котором  он посредством  попыток
находит свою судьбу как способ своей уверенности в бытии.

  Однако  жизнь  как  существование,  которое  проходит  в течение  сумм
мгновений, а затем прекращается, не имеет  судьбы;  время  для него лишь ряд
моментов, воспоминание безразлично,  настоящее  лишено будущего  -  оно лишь
мгновенное  наслаждение  существованием   или  помеха  ему.  Судьбу  человек
обретает только посредством связей, не  принудительных,  охватывающих его  в
его  бессилии  как  чуждые, а в принятых  им,  которые становятся  для  него
собственными.  Они  держат  его  существование  в  единстве,  чтобы  оно  не
распадалось тем или иным образом, а стало бы действительностью его возможной
экзистенции.  Тогда  воспоминание  открывает  перед  ним  свою  неизгладимую
основу, а  будущее -  пространство,  из  недр которого  вырастает требование
ответственности за его нынешние действия.  Жизнь становится неопределимой  в
своей  целостности.  В ней содержится возраст  человека, его  осуществление,
зрелость,  возможность. Самобытие есть жизнь, которая хочет стать целостной,
причем только посредством значимой для нее связи.
     В отрыве  от исторических связей,  в  превращении в толпу любым образом
взаимозаменяемых  индивидов,  выполняющих определенные функции  в  аппарате,
действует тенденция разложить  человека  на короткие перспективы настоящего.
Тогда  связь относительна; ее можно разорвать,  она всегда лишь  временна, и
безусловность  всегда  воспринимается  как  не   имеющая  отношения  к  делу
патетика;  в  такой  деловитости вырастает  сознание  хаоса. Поэтому сегодня
взывают к новым связям, к авторитету и церковной религиозности. Однако, если
время и способно производить все, подлинные связи сделаны быть не могут; они
свободно создаются человеком в сообществе. Если призыв к установлению связей
сведется лишь к  требованию  создать  искусственный порядок,  основанный  на
послушании  авторитетам  и сформулированному закону, то это уведет в сторону
от подлинной задачи и наступит то, что делает безусловность невозможной, что
освобождает от свободы, парализуя ее. Перед человеком стоит возможность либо
успокоиться,  забыть  о  своем  существовании,  возвращаясь  к  авторитарным
формам,  освящающим  аппарат  обеспечения,   либо   обратиться   в  качестве
единичного  к  той  точке своей  основы,  исходя  из  которой  существование
определяет некая исключающая безусловность.
     Истинным  может  остаться  в мире  только  тот,  кто  живет, исходя  из
позитивного, которое он  в  каждом  данном  случае обретает  лишь  благодаря
связи.  Поэтому  возмущение  против  внешних  связей   в  качестве  простого
отрицания   неистинно;  оно  завершается   внутренним  хаосом  и  продолжает
существовать, когда предмета возмущения  уже давно  нет; возмущение  истинно
только как борьба свободы за свое пространство,  черпающей свое право только
из силы, посредством которой она связывает самое себя.

     Погружение  в  историю.   То