мышления мы утратили  - да иначе  и
быть  не  могло  -  веру  в  истину. Наша  духовная  жизнь  дезорганизована.
Сверхорганизованность  вашей  общественной  жизни выливается  в  организацию
бездумья.

     Отношения   между   индивидом  и  обществом   подорваны  не   только  в
интеллектуальном, но и в этическом плане. Отрекаясь  от собственного мнения,
современный человек  отказывается  и от собственного нравственного суждения.
Чтобы признать хорошим то, что общество словом и делом выдает за таковое,  и
осудить  то,  что  оно  объявляет  дурным,  он подавляет рождающиеся  в  нем
сомнения,  не проявляя их ни  перед,  другими,  ни  перед  самим собой.  Нет
побуждения, над которыми не восторжествовало бы в конечном счете его чувство
принадлежности  к  коллективу.  В  результате  он  подчиняет  свое  суждение
суждению массы и свою нравственность нравственности массы.

     Особенно   склонен   он   извинять    все    бессмысленное,   жестокое,
несправедливое и  дурное в действиях своего  народа. Подавляющее большинство
граждан  наших бескультурных  культурных  государств  все  меньше  предаются
размышлениям как  нравственные личности, дабы  не  вступать  беспрестанно во
внутренние конфликты  с  обществом и заглушать в себе  все новые побуждения,
идущие вразрез с его интересами.

     Унифицированное коллективное мнение  помогает  им в этом, поскольку оно
внушает, что  действия коллектива  должны  измеряться  не  столько масштабом
нравственности,  сколько  масштабом  выгоды  и  удобства.  Но  в  результате
становятся ущербными их души. Если среди наших современников встречается так
мало людей  с верным человеческим и нравственным чутьем, то  объясняется это
не  в последнюю  очередь  тем,  что  мы  беспрестанно  приносим свою  личную
нравственность на алтарь отечества, вместо того чтобы оставаться в оппозиции
к обществу и быть силой, побуждающей его стремиться к совершенству.

     Итак, не только между экономикой  и  духовной жизнью, но  также и между
обществом и индивидом сложилось пагубное взаимодействие. В век  рационализма
и расцвета философии общество давало  опору индивиду, вселяя в него глубокую
уверенность  в  торжестве  всего  разумного  и  нравственного,  которую  оно
неизменно  рассматривало  как  нечто  само  собой  разумеющееся. Людей  того
времени  общество  поднимало, нас  оно  подавляет.  Банкротство  культурного
государства, становящееся от десятилетия к десятилетию  все более очевидным,
губит  современного человека.  Деморализация  индивида обществом идет полным
ходом.

     Несвободный,  обреченный  на  разобщенность,  ограниченный,  блуждая  в
дебрях  бесчеловечности, уступая свое право на духовную  самостоятельность и
нравственное суждение организованному обществу, сталкиваясь на каждом шагу с
препятствиями на пути  внедрения истинных представлений о культуре -  бредет
современный  человек  унылой  дорогой  в  унылое  время, Философия  не имела
никакого представления об  опасности,  в  которой  находился  человек,  и не
предприняла никакой попытки помочь  ему. Она даже не побудила его задуматься
над тем, что с ним происходит.

     Страшная  правда,  заключающаяся  в  том,  что  по  мере  исторического
развития   общества   и   прогресса  его  экономической  жизни   возможности
процветания культуры не расширяются, а сужаются, осталась неосознанной.

III. ОСНОВНОЙ ЭТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР КУЛЬТУРЫ

     Что такое культура?

     Этот вопрос должен  был бы давно волновать человечество, считающее себя
культурным человечеством. Но, как  ни странно, в мировой литературе никто до
сих  пор,  собственно, не  ставил  такого  вопроса  и тем  более  не пытался
ответить  на  него.  Считалось,  что  незачем определять  существо культуры,
поскольку она сама налицо. Когда же этот  вопрос все-таки  затрагивался, его
со ссылкой на историю и современность объявляли уже давно  решенным.  Однако
сегодня, когда сами события с  неумолимостью ведут нас к осознанию того, что
мы живем в условиях опасного смешения элементов культуры и бескультурья, нам
надлежит - хотим мы того или  нет - попытаться определить сущность подлинной
культуры.

     В  наиболее  общих  чертах  культура  - это  прогресс,  материальный  и
духовный прогресс как индивидов, так и всевозможных сообществ.

     В чем он состоит?  Прежде  всего в смягчении  как  для  тех, так и  для
других борьбы  за  существование. Создание максимально благоприятных условий
жизни -  таково требование,  необходимое и  само  по себе, и для духовного и
нравственного   совершенства   индивида,  которое  является  конечной  целью
культуры.

     Борьба  за существование  ведется на два  фронта.  Человеку  приходится
утверждать себя в  природе - перед ее стихийными силами и в обществе - перед
себе подобными.

     Ослабление борьбы за существование достигается максимально возможным  и
наиболее целесообразным расширением  господства  разума над природой  и  над
человеческой натурой.
     Следовательно,  и  сущность  культуры  двояка.  Культура  слагается  из
господства  разума   над   силами   природы   и  из  господства  разума  над
человеческими убеждениями и помыслами.

     Что нужно признать важнейшим? То, что на первый взгляд может показаться
менее существенным - господство разума над образом мыслей человека.  Почему?
По двум причинам.  Во-первых, господство, которое  мы  обеспечиваем  себе  с
помощью разума над силами природы, представляет собою не  чистый прогресс, а
прогресс, которому присущи  наряду с  достоинствами и недостатки,  способные
стимулировать бескультурье.

     Растлевающее  воздействие  на  культуру  экономических  условий  нашего
времени частично  объясняется тем,  что  мы  поставили  себе на службу  силы
природы  с помощью  машин.  Но  в этом  случае  только господство разума над
человеческими убеждениями и помыслами даст гарантию, что люди и целые народы
не  используют друг  против  друга силу,  которую сделает для  них доступной
природа, что  они  не втянутся  в борьбу  за  существование,  гораздо  более
страшную,  нежели та,  какую человеку  приходилось вести  в нецивилизованном
состоянии.

     Следовательно, нормальное  осознание значимости культуры налицо  только
там, где проводится различие между существенным и несущественным в культуре.

     Конечно, и тот и другой прогресс носит  духовный характер в том смысле,
что оба  зиждутся на духовных достижениях человека. Тем  не менее, прогресс,
достигнутый   благодаря   господству  разума   над  силами  природы,   можно
квалифицировать как материальный прогресс,  поскольку он связан с покорением
и  использованием  материи в  интересах  людей.  Господство  же  разума  над
человеческими убеждениями являет собою духовное достижение особого рода, ибо
оно базируется  на воздействии  духа на дух, то  есть просветленной  разумом
силы на такую же другую.

     В  чем  состоит  господство  разума  над  человеческими  убеждениями  и
помыслами? В  том,  что  индивиды  и  всевозможные  человеческие  сообщества
соразмеряют свои  желания с материальным и духовным благом целого и  многих,
то  есть  в  том,  что они этичны. Следовательно,  этический  прогресс - это
существенное и  несомненное,  а  материальный - менее  существенное и  менее
несомненное  в развитии  культуры. Эта  моралистическая  концепция  культуры
производит впечатление  старомодно рационалистической.  Духу  нашего времени
ближе  рассматривать  культуру  как естественное,  хотя  и  интересное своей
сложностью и  специфичностью жизненное явление  в развитии  человечества. Но
дело  не в  определениях, а в истине. В данном же случае  простота  является
истиной... неудобной истиной, с которой нам приходится мучиться.

     Попытки провести различие между культурой и цивилизацией предопределены
желанием узаконить  наряду с понятием этической культуры понятие неэтической
и прикрыть последнее  историческим  термином. Однако  ничто в  истории слова
"цивилизация"  не оправдывает такого намерения. Слово это в соответствии  со
своим традиционным употреблением означает  то же, что и  "культура", то есть
эволюцию людей к более высокой организации и более высокой нравственности. В
некоторых  языках  предпочтение  отдается  первому  термину, в  некоторых  -
второму.  Немец  говорит  обычно о  культуре, француз -  о  цивилизации.  Но
подчеркивание   различия  в   значении  обоих   терминов  не  оправдано   ни
лингвистически, ни исторически. Нужно  говорить  об  этической и неэтической
культуре или  об этической  и неэтической  цивилизации, а  не  о  культуре и
цивилизации.

     Как,  однако,  могло случиться, что решающее значение этического начала
для культуры ускользнуло от нас?

     Все  предпринимавшиеся  до сих  пор попытки закладывания основ культуры
неизменно представляли собой процессы,  при которых силы прогресса проявляли
себя почти во всех  областях. Крупные  достижения в искусстве,  строительном
деле, методах  управления, экономике, промышленности, торговле и колонизации
шли  рука  об   руку  с  духовным   подъемом,  приведшим  к  рождению  более
совершенного мировоззрения.  Ослабление культурного движения проявлялось как
в  сфере материального, так и в  сфере  духовно-этического, причем обычно  в
первой раньше, чем во второй. Так,  в греческой культуре непостижимый застой
в  развитии естественных наук  и  политических институтов наступил  уже  при
Аристотеле, в то время как этическое движение завершилось лишь в последующие
столетия,   найдя   свое   высшее   проявление   в   великой  воспитательной
деятельности, которую развернула  в  античном мире  стоическая философия.  В
китайской, индийской  и иудейской  культурах прогресс в материальной сфере с
самого начала постоянно отставал от духовно-этических устремлений.

     В  культурном  движении, начиная с эпохи Ренессанса и  вплоть до начала
XIX столетия, силы материального и  духовно-этического прогресса действовали
параллельно, как бы соревнуясь между собой. Затем, однако,  произошло  нечто
никогда ранее не виданное: силы этического прогресса иссякли, в то время как
достижения  духа в материальной сфере  неуклонно нарастали, являя  блестящую
картину научно-технического прогресса. Еще в течение десятилетий после этого
наша  культура  пользовалась  преимуществами  материальных   достижений,  не
испытывая  поначалу  последствий  ослабления   этического   движения.   Люди
по-прежнему жили в  атмосфере,  созданной этическим культурным движением, не
отдавая себе отчета в обреченности культуры и не замечая того, что назревало
в отношениях между народами.

     Так, наше время, для  которого  стало  характерным  бездумье,  пришло к
убеждению,  что  культура  состоит преимущественно  в  научно-технических  и
художественных достижениях  и может обойтись  без этики или ограничиться  ее
минимумом. Эта упрощенная концепция  культуры  приобрела  свой  авторитет  в
общественном мнении, поскольку зачастую ее придерживались  люди,  которым по
их  общественному  положению  и  научной  осведомленности  полагалось   быть
компетентными во всем, что касается духовной жизни.

     Что произошло, когда  мы  отказались  от этической концепции культуры и
тем самым приостановили столкновение  основанных на разуме этических идеалов
с  действительностью?  Вместо  того  чтобы в  мышлении  выработать  разумные
этические идеалы, ориентированные на действительность, мы  заимствовали их у
действительности.  В  своих  рассуждениях  о  народе,  государстве,  церкви,
обществе,  прогрессе  и всех прочих  явлениях, определяющих наше состояние и
состояние  человечества,  мы  хотели исходить из эмпирически данного. Только
наличествующие  в  нем  силы  и  направления  могли  теперь  приниматься  во
внимание. Диктуемые логикой и этикой основные истины и основные убеждения мы
уже не  хотели  признавать.  Лишь  идеи, почерпнутые  из  опыта,  мы считали
применимыми  к  действительности.  В итоге наша духовная жизнь  и  весь  мир
оказались во власти идей, ослабленных знанием и умыслом.

     Как прославляли мы наше чувство реальности, которое должно было сделать
нас  прилежными  работниками на  благо  всего  мира! И  тем  не менее  мы, в
сущности, поступали,  как  мальчишки,  которые,  мчась  с  горы  на  санках,
беззаботно  вверяют  себя  естественно  действующим  силам  и  нисколько  не
задумываются над тем, удастся ли совладать с несущимися санками на ближайшем
повороте или у ближайшей непредвиденной преграды.

     Только  склад  мышления,  обеспечивающий  действенность  основанных  на
разуме   этических   идеалов,   способен   породить   свободное,   то   есть
планомерно-целесообразное, деяние. В той  мере,  в какой  доминируют идеалы,
заимствованные   из  действительности,   действительность  воздействует   на
действительность,  и  человеческая  психика  служит  тогда  лишь  понижающим
трансформатором.

     Впечатления от событий для своего превращения в новые события постоянно
опосредуются нашим складом мышления и  перерабатываются  в нем.  Этот  склад
мышления обладает данной определенностью, способствующей созданию ценностей,
которые предопределяют наше отношение к фактам.

     Обычно  эта определенность  дана в  разумных идеях,  порождаемых  нашим
мышлением применительно к действительности. Когда они отмирают, не возникает
пустоты, через которую события сами по себе воздействуют  на нас.  На  склад
мышления  доминирующее влияние  оказывают тогда мнения и чувства, которые до
тех  пор  регулировались  и подавлялись основанными на  разуме идеями. Когда
вырубают  вековой лес, на месте деревьев - великанов вырастает кустарник. То
же происходит и с великими  убеждениями: разрушенные однажды, они заменяются
мелкими, которые в какой-то мере выполняют их функции.

     Следовательно, с отречением от разумных этических  идеалов, характерным
для  нашего   чувства  реальности,  наша  объективность   не  возрастает,  а
уменьшается. Поэтому современный человек не является трезвым  наблюдателем и
расчетливым  калькулятором,  каким   он  сам  себе  кажется.  Он   подвержен
воздействию  настроений  и  страстей,  пробуждаемых  в  нем  фактами. Сам не
отдавая себе отчета,  он примешивает к рациональному столько эмоционального,
что одно искажает  другое. В этом заколдованном  круге  вращаются суждения и
импульсы  нашего  общества,  каких  бы предметов  мы  ни касались - от самых
мелких вопросов до всеобъемлющих мировых проблем. Как индивиды, так и  целые
народы обращаются с реальными и  воображаемыми ценностями,  не  делая  между
ними   никаких   различий.   Именно   такое  трудно   вообразимое  сочетание
объективности  и   необъективности,  трезвости  и  способности  восторгаться
бессмысленным составляет загадочную и опасную черту в складе мышления нашего
времени.

     Таким  образом,  наше чувство  реальности состоит в том, что  мы своими
страстями  и  предельно  недальновидными  соображениями  выгоды  стимулируем
следование из одного  факта непосредственно примыкающего к нему другого и т.
д. и т. д. И поскольку нам недостает осмысленного представления о том целом,
которое  надлежит  реализовать, наша активность капитулирует перед  понятием
естественно протекающего события.

     Предельно  иррациональным образом реагируем мы на  факты. Без  плана  и
фундамента строим мы наше будущее на зыбкой почве конкретных обстоятельств и
подвергаем   его   разрушительному   воздействию   хаотических  смещений   и
передвижений, характерных для этих обстоятельств. "Наконец-то  твердая почва
под ногами!" - восклицаем мы  и... тонем в хаосе событий. Слепота, с которой
мы  относимся  к такой  участи, еще больше усугубляется верой в выработанный
нами исторический подход, представляющий собою не что иное, как наше чувство
реальности, обращенное в прошлое.

     Мы убеждены, что являемся критическим поколением, которому доскональное
знание  прошлого  позволило  понять  направление развития будущих событий. К
идеалам, заимствованным у действительности, добавляются  идеалы, почерпнутые
из прошлого. Достижения критической историографии, возникшей в XIX столетии,
достойны восхищения. Но вопрос в другом: присущ ли нашему поколению - именно
потому, что у нас есть историческая наука,- подлинный исторический подход?

     Исторический  подход  в   лучшем   смысле  слова  означает  критическую
объективность  в отношении  событий  далекого  и недавнего  прошлого.  Такой
способностью абстрагироваться  при  оценке фактов  от субъективных мнений  и
интересов  не  обладают  даже наши историки. Пока им  приходится  заниматься
эпохой настолько  далекой, что  ни  о  каком ее влиянии на современность  не
может  быть  и  речи,  они  остаются объективными  в той  мере, в какой  это
позволяют воззрения школы,  к  которой  они  принадлежат.  Если же изучаемое
прошлое как-то  перекликается с  сегодняшним днем, то  на  интерпретацию его
обычно  накладывают свой отпечаток национальные, религиозные,  социальные  и
экономические воззрения исследователей.

     Показательно, что в последние десятилетия возросла лишь ученость, но не
объективность  историков. Исследователям,  жившим  в  предыдущие эпохи, этот
идеал представлялся в большей чистоте, чем нынешним.  Мы дошли  уже до того,
что  не  требуем  всерьез,  чтобы  в  научном  исследовании прошлого молчали
предрассудки, вытекающие из национальных и  религиозных  воззрений эпохи,  в
которую живет  исследователь.  Сочетание  величайшей  учености  с величайшей
предвзятостью  стало  для  нас  обычным   делом.   Откровенно  тенденциозные
сочинения занимают первые места в нашей историографии.

     Наука оказала на  наших историков  столь незначительное  воспитательное
влияние,  что они зачастую  шествовали в рядах наиболее одержимых поборников
воззрений своих народов вместо того, чтобы, как подобает людям их профессии,
призывать  к  вдумчивой и осмотрительной  оценке  фактов. Вместо того  чтобы
стать воспитателями, они по-прежнему были  только учеными. Задача,  взявшись
за решение  которой они действительно поставили бы себя на  службу культуре,
не привлекла их внимания. Надежды  на подъем  культуры, связанные в середине
XIX  столетия  с  подъемом  исторической  науки,  оказались  столь  же  мало
обоснованными,  как  и   те,  которые  связывались  с  требованием  создания
национальных  государств  и  проведения   демократических  правительственных
реформ.

     В итоге  исторический  подход воспитанного  такими историками поколения
имеет мало общего с последовательно объективным восприятием событий.  Во имя
объективности  нельзя не  признать, что он состоит не столько в том, что  мы
лучше понимаем наше прошлое, чем  предыдущие  поколения свое, сколько в том,
что мы приписываем ему чрезмерно большое  значение для современности. Иногда
же мы просто подменяем им современность. Нас не  удовлетворяет,  что некогда
бывшее своими результатами представлено в существующем. Мы хотим,  чтобы это
бывшее всегда было с нами, и стремимся через него постигать себя.

     В своей жажде  постоянно переживать и  осознавать  исторический процесс
нашего становления мы подменяем нормальные отношения к прошлому надуманными.
Стремясь   внушить  себе,  что  в  прошлом  заключено  все  ныне  сущее,  мы
злоупотребляем этим прошлым ради того, чтобы вывести из него и обосновать им
наши   требования,  мнения,  чувства   и   страсти.   На   глазах  у   нашей
историографической  учености  появляется  надуманная  история для  народного
употребления,  в которой деловито обосновываются национальные  и религиозные
предрассудки. Наши школьные  учебники по истории -  рассадники  исторической
лжи.

     Подобное злоупотребление  историей стадо для нас необходимостью. Идеи и
убеждения, во власти которых мы находимся, не поддаются обоснованию разумом.
И  нам,  следовательно, не остается  ничего другого,  как подводить под  них
"исторический" фундамент.

     Показательно, что мы, с