утверждает,  что   любой  моральный   принцип,   появлявшийся
когда-либо в истории, всегда претерпевает изменения, ибо  он ищет  для  себя
некоторого  дополнения.  Он  изживает  себя  и  уступает  затем место  более
высокому  моральному принципу,  логически вытекающему из  него.  Таким путем
вырабатывается   в    человеке   и   человечестве   нравственное   сознание,
прогрессирующее  от  одного  морального принципа к другому вплоть до высшего
познания.

     Человек        проходит         ступени         от         примитивного
индивидуалистически-эвдемонического  морального принципа через авторитарную,
эстетическую, чувственную и разумную  мораль, являющуюся еще субъективной, к
объективной морали заботы о всеобщем благе.  Пройдя все эти ступени,  мораль
приобретает, кроме того, черты эволюционистского принципа развития культуры.
В  этой  сфере  прежний  моральный принцип становится надморальным, так  как
человек уже постигает, что у этики существует еще более  высокий  идеал, чем
только  благополучие  общества  и  его членов,  - "борьба  за  сохранение  и
развитие  культуры".  Согласно обычным взглядам,  такое  понимание  этики не
является  этическим  и  должно полностью исчезнуть,  чтобы затем появиться в
форме этики миро- и жизнеотрицания.

     Благодаря такому пониманию логики развития этики Гартман застрахован от
того,   чтобы  протестовать   как  рядовой   моралист   против   неэтической
культуротворящей  этики уходящего XIX столетия.  Напротив, Гартман понимает,
что  он служит  этическому прогрессу, приветствуя неизбежное появление  этой
этики, а затем энергично помогая ее полному исчезновению. Гартман утверждает
поэтому,  что человек привык рассматривать этику счастья людей и народов как
сентиментальность  и  что  он  должен  наконец  решиться  серьезно  заняться
надэтической этикой развития жизни и культуры.

     Все, что необходимо для развития культуры, человек должен рассматривать
как добро. Человек не должен поэтому впредь осуждать войну  от имени  этики.
"Исходя  из  принципа  культурного  развития, мы  должны  признать  все  эти
протесты несостоятельными, так как  войны являются главным средством расовой
борьбы, то есть естественным расовым отбором внутри человечества. Подготовка
народов   к  успешному   ведению   войны   составляет  один   из   важнейших
образовательных  и  воспитательных  моментов  человечества  на  всех  этапах
культурного  развития  и останется  таковым, по-видимому, впредь" *.  (*  Е.
Gartmann, Phanomenologie..., S. 670).

     Даже  экономическая   нищета  и  возникающие   вследствие  этого  войны
рассматриваются  им  с точки  зрения  высокого этического духа как  ступень,
служащая достижению более высокой цели. Страдания наемных рабов, во сто крат
большие страданий  древних рабов, необходимы  на пути  культурного развития.
Вызванная этим состоянием борьба  пробуждает новые силы  и оказывает большое
воспитательное   воздействие.  Процесс  создания  культуры  требует  наличия
привилегированного меньшинства как носителя ее  идей.  Благотворительность и
филантропия  должны использоваться весьма умеренно. Не следует уничтожать  в
мире нужду, ибо она служит стимулом деятельности.

     Культурный процесс не исключает  того  положения,  что более высокая  в
культурном отношении раса покорит весь мир. Эта раса должна размножаться как
можно интенсивнее. Для  того  чтобы побудить  женщин  этой расы  к активному
выполнению выпадающей  на  их долю задачи, необходимо несколько  поднять  их
духовный  уровень. Этого можно достигнуть путем внушения им высокого чувства
патриотизма  и национального  долга,  пробуждения у них чувства исторической
ответственности и привлечения их на сторону фанатических защитников принципа
культурного развития. "Для этой цели необходимо  у женщин положить в  основу
школьного преподавания в старших классах историю культуры" *.(* Е. Gartmann,
Phanomenologie..., S. 700).

     Задача  состоит, следовательно,  в том, чтобы стремиться  к дальнейшему
совершенствованию   расового  типа  и  достичь  таким  образом  той  ступени
культуры, на которой "мировой дух интенсивно осознает сам себя".

     В  своей  философии  истории  и натурфилософии  Гартман придерживается,
следовательно,   принципа   надэтического  мировоззрения,   то   есть   того
мировоззрения, за которое  пили на  брудершафт  Гегель  и  Ницше,  увенчивая
лавровым     венком    принципы     относительности     и     антигуманности
биологически-социологической этики.

     Гартман, однако, не смог убедительно показать, как и когда надэтическая
этика возвышенного жизне- и мироутверждения переходит в высшую этику миро- и
жизнеотрицания и  каким образом должна  быть  построена эта высшая этика,  в
которой  человек  выполняет   роль  избавителя  абсолютного  духа.  Об  этом
достаточно    красноречиво    свидетельствуют,   одновременно    подтверждая
неестественность  его попыток,  те туманные  модуляции понятий, к которым он
прибегает в последних главах своей книги. Явно бессмысленно пытаться строить
цельное  мировоззрение,  приставив  к  туловищу  Гегеля  голову Шопенгауэра.
Принявшись за это, Гартман заранее  обрек на провал свой замысел обоснования
естественным   путем  этического   мировоззрения  с   помощью   возвышенного
жизнеутверждения.

     Эдуард Гартман явно  предпочитает  занятиям этикой  разработку  истории
этики. Вместо того чтобы подарить миру самую этическую этику, он осчастливил
его открытием принципа  имманентного прогресса в истории этики и помог таким
образом окончательно ввести в заблуждение эпоху, прозябавшую в плену ложного
оптимизма, лишенного духовности и нравственности.

     Из истории этики ничего нельзя почерпнуть, кроме ясного представления о
проблеме  этики.   Тот  же,  кто  открывает  в  ней  принципы  автоматически
протекающего  нравственного прогресса человечества, извращает факты в  угоду
своей жалкой конструкции истории.

     Анри Бергсон  (1859-1941)  полностью отказывается от попытки объединить
натурфилософию и этику *. (* Н. В е г g s о n, Sur les donnees immediates de
la conscience (1888); Matiere  et memoire. Essai sur la relation du corps et
de l'esprit (1896); L'evolution creatrice (1907) [русск. пер.-Собр. соч., т.
1-5, Спб" 1913-1914].).

     Старания  Хаустона   Стюарта.   Чемберлена   (1855--1927)   и   Германа
Кейзерлинга (1880-1946)  в  этой области абсолютно безуспешны *.  (*Н. S  h.
Chamberlain, Die  Grundlagen des  neunzehnten Jahrhunderts  (1899); Immanuel
Kant (1905); Goethe (1912). 2H. Keyserling, Das Gefuege der Welt (1906); Das
Reise-tagebuch  eines  Philosophen  (2  тома, 1919); Philosophie  als  Kunst
(1920).

     В    своей    философии    природы   Бергсон   не   исходит   из   роли
субъекта-наблюдателя. Он  мастерски анализирует сущность процесса  познания.
Его исследование о возникновении представления  о времени и связанных с этим
процессов, происходящих  в  сознании, создает  живую картину  этого сложного
взаимодействия.  Рассуждения  Бергсона  весьма  поучительны  также и  в  том
отношении, что он  не удовлетворяется  поверхностной  констатацией фактов  -
наоборот, он показывает, что  истинное знание  бытия  приходит  через своего
рода интуицию.  Философствовать  означает ощущать наше сознание как эманацию
господствующего  в мире творческого начала.  Итак,  натурфилософия  Бергсона
внутренне родственна философии Фулье.

     Разница заключается в том,  что Бергсон в отличие от Фулье не стремится
вывести миро- и жизневоззрение из натурфилософии. Он ограничивается тем, что
рассматривает  его  с  точки  зрения  проблем  гносеологии. Бергсон  даже не
приступает к анализу нравственного сознания, проходят долгие годы, но он так
и   не  осуществляет   своего  намерения  и  не   разрабатывает   этики   на
натурфилософской  основе. Он  довольствовался  тем,  что постоянно  развивал
новые варианты  своих  теорий  о  внутреннем  познании  действительности  и,
видимо,  не  понял того,  что любое  углубление  познания  мира  приобретает
действительное  значение только тогда, когда оно  помогает  человеку постичь
свое  назначение  в жизни. Он хочет, чтобы волны событий миновали  человека,
как   будто   человек   обитает   на  острове,   а  не   плывет   по  океану
действительности.

     Во время войны кинотеатры Германии были  переполнены. Люди шли  в кино,
чтоб забыть  про голод.  Философия  Бергсона весьма  живо  воспроизводит  на
экране мир, который Кант изобразил на  неподвижном полотне. Но он  не утолил
этим голод,  который  испытывало его время.  Он  не смог  предложить  такого
мировоззрения,  которое  неотъемлемо включало бы  в себя  и  жизневоззрение.
Налет квиетизма, скепсиса лежит на его философии.

     Чемберлен пытается построить натурфилософию, которая одновременно  была
бы  и   нравственным  мировоззрением.  Его  труд   "Иммануил  Кант"  (1905),
посвященный, собственно,  изучению ряда  философских  проблем  и попыткам их
решения в  истории  философии,  призывает  объединить  натурфилософию  Гете,
рассматривающую  само  становление  как  вечное  бытие,  с  учением  Канта о
сущности долга.  Это необходимо  сделать, по  его мнению, потому, что только
таким путем можно достичь действительной  культуры. Но он был не в состоянии
осуществить это свое намерение.

     Используя философию Чемберлена в качестве отправного пункта, Кейзерлинг
строит планы выхода за рамки  философии Бергсона. Он намерен ясно познать не
только сам мир, но и  жизнь и процессы, происходящие в мире. Но с той башни,
на которую он взбирается, видно только ниву мудрости. Нива же этики исчезает
для него в туманной дымке. Высочайшая идея, говорит Кейзерлинг в конце своей
книги "Строение мира", есть идея истины. Человек хочет познавать, потому что
"познание - независимо  от  того, служит ли оно  непосредственно целям жизни
или нет, -  само  по себе  есть целесообразная реакция  на  внешний мир".  В
процессе  истинного  познания человеческий дух  вступает во взаимодействие с
универсумом. Жизнь сама в себе уже заключает целесообразность.

     Кейзерлинг  считает  нормальным,  когда  мировоззрение  великих   людей
возвышается над обычным моральным уровнем. Нельзя упрекать Леонардо да Винчи
в том,  что  он так же  охотно служил французскому  королю,  который  изгнал
Сфорца - его благодетелей, как и этим последним. "Всякий  великий человек  -
законченный эгоист". Для того,  кто постиг  живую  жизнь во всей ее широте и
глубине   и  вступил  во   взаимоотношения  со  вселенной,   интересы   рода
человеческого представляют собой  частности, которые не могут привлекать его
внимание.  В предисловии ко  второму изданию своего  "Строения мира"  (1920)
Кейзерлинг сознается, что  не  нашел никакого решения этической  проблемы. В
своей книге  "Философия как искусство" (1920) он объявляет самой благородной
задачей  эпохи задачу "создать  тип мудреца, воспитать его  и обеспечить ему
необходимое уважение и поле деятельности".

     Мудрец - это  человек,  способный постичь  истину,  человек, в  котором
звучат все струны жизни и который вырабатывает в себе из всех издаваемых ими
звуков свой  самобытный  тон.  Он не  обязан дать  миру  пригодное для  всех
мировоззрение. Более  того, мудрец  сам не  имеет какого-либо  раз  навсегда
определенного  мировоззрения  -  его  мировоззрение  все  время  изменяется.
Неизменно  для него лишь то, что  он  смотрит на свою жизнь как на некоторую
цельность и на живое взаимодействие с универсумом и в этом процессе остается
самим собой. Таким образом, последним словом этого философствования о мире и
жизни  является  истинное  и   благородное  жизнеутверждение...   Тем  самым
натурфилософия подтверждает, что она не может создать этику.

     У  философов  меньшего масштаба натурфилософия пребывает  еще во власти
самообмана. Обычный натурфилософский монизм, величие которого состоит в том,
что  он  является  выражением  элементарного  стремления к  истине в  эпоху,
жаждущую  этой  истины,  продолжает  еще  надеяться,  что  способен каким-то
образом создать  этику на основе  своего понимания сущности жизни,  развития
жизни от низшего к высшему, на  основе внутренней связи индивидуальной жизни
с жизнью универсума. Характерно, однако, что представители подобного монизма
в своих поисках этики идут различными  путями. Во взглядах  на этику обычной
естественнонаучной натурфилософии  господствуют удивительная беспомощность и
беспорядочность.  Многие ее  представители пытаются  использовать  понимание
нравственного как единения с универсумом, которое мы находим у стоиков или у
Спинозы. Некоторые из них испытывают влияние Ницше и  полагают, что истинная
этика  есть высшее,  аристократическое жизнеутверждение, не  имеющее  ничего
общего  с  требованиями   "демократической"  социальной  этики  *.  (*  См.,
например:  О.  В  г  a  u n,  Monismus  und  Ethik,  в  сб.:  "Der Monismus,
dargestellt  in Beitragen seiner Vertreter",  1.  Bd., 1908.  Убожество этой
этики  становится очевидным  сразу, как  только автор  начинает  излагать ее
содержание.)

     Другие же, подобно  И. Унольду в  книге "Монизм и  его  идеалы" (1908),
пытаются  объединить   натурфилософию  и   этику,   считая,  что   социально
целесообразная деятельность людей  является  конечным  результатом  развития
органического мира.  Встречаются также  и естественнонаучные  натурфилософы,
которые  удовлетворяются тем, что  компилируют всеобщую этику из  того,  что
обычно считается  моралью,  и  затем пытаются  представить  ее  как  продукт
натурфилософии. В книге  Эрнста Геккеля (1834-1919) "Мировые загадки" (1899)
подобная   этика  пристроена   в  виде  кухни   к   дворцу   натурфилософии.
Фундаментальный принцип монистического учения о нравственности изложен в ней
как  равноправие  эгоизма  с альтруизмом,  как их  равновесие.  Оба являются
естественными   законами.  Эгоизм   служит  целям  самосохранения  индивида,
альтруизм -  рода.  Этот "золотой  нравственный закон" предлагается  считать
равноценным тому, который был высказан Иисусом и другими моралистами до него
в форме требования - возлюби ближнего,  как самого себя.  Разбавленный водой
Спенсер подается под маркой христианства.

     Неумолимое развитие мышления  приводит к  тому, что философия на рубеже
XIX и XX  столетий  или продолжает разрабатывать надэтическое мировоззрение,
или   находит  себе   прибежище   в  этических  руинах.   Великая   немецкая
спекулятивная  философия начала XIX столетия является прелюдией к ее финалу.
В   то   время   этическое   мировоззрение   утверждается  в   спекулятивной
натурфилософии.  При  этом  оно,  как это  произошло  у  Гегеля,  становится
надэтическим.  Позднее  этика  полагает,  что  она  может   обосновать  себя
"естественнонаучно" через психологию, биологию и социологию. Но по мере того
как  она это  делает,  ее  усердие ослабевает.  Позже,  когда  в  результате
развития естественных  наук и в результате  внутренних  перемен  в философии
натурфилософия,  оформляющаяся  в  полном  согласии  с  научным  наблюдением
природы, становится единственно  возможной философией,  этика вновь пытается
обосновать  себя  в  рамках натурфилософии,  обнимающей  собой мир  в целом.
Однако  натурфилософия  в состоянии  объяснить  смысл  жизни  как развитие и
совершенствование жизни  лишь частично.  Поэтому  этика должна  искать  пути
объяснения  совершенствования  жизни  как  чего-то  совершающегося  в рамках
этических  идей.  К этой  цели  стремится  современная философия, идя самыми
различными путями, однако она никогда не достигает ее.

     Пытаясь  обрести основу в  натурфилософии,  с тем чтобы создать властно
требуемое временем убедительное этическое мировоззрение, этика так или иначе
оказывается на  краю  гибели. Если  же  она действительно стремится каким-то
образом предстать как естественное развитие жизни, то ее характер изменяется
и  она  фактически  перестает  быть  этикой. В  другом варианте  она  вообще
исчезает  -  так  было  у  Кейзерлинга,  у  которого  этика  уступила  место
надэтическому  мировоззрению,  так  было у  Бергсона, у  которого  этика  не
беспокоила натурфилософию никакими нравственными проблемами.

     Таким образом, солнце этики нашего поколения заволокло тяжелыми тучами.
Черной   тучей   надвинулась   натурфилософия.  Надэтическая  и  неэтическая
философия заполонила  наш  разум,  подобно потоку воды, с  шумом заливающему
поля  и  луга.  Эта философия  причиняет  страшные  разрушения  там,  где не
представляют  подлинных размеров катастрофы, чувствуя лишь,  что дух времени
отменяет все нравственные нормы.

     Повсюду  вырастают  учения  о  культуре,  полностью  отрицающие  этику.
Совершенно  непонятным  образом общество  начинает благосклонно относиться к
теориям, провозглашающим относительность  всех  этических  норм, и  к  идеям
антигуманности. Оторванная от этического желания, вера в прогресс постепенно
выхолащивается.  В конце концов  она становится только  фасадом, за  которым
скрывается пессимизм.

     Пессимизм  общества  находит  свое  выражение  в  том,  что  требования
духовного прогресса общества и человечества не принимаются более всерьез. Мы
привыкли  к   тому,  что  высокие  надежды  предыдущих  поколений  предаются
осмеянию. Мы  лишились истинного миро-  и жизнеутверждения,  проникающего  в
глубины духовной сущности людей. Мы боимся признаться  себе в  том, что  уже
многие  десятилетия наши  души  разъедает  ржавчина  пессимизма.  Беспомощно
наблюдаем мы крушение  материальной и духовной культуры, лишенные  этических
идеалов прогресса и отданные во власть текущих событий.

     Новое  время сделало  такой большой вклад  в  развитие  культуры только
благодаря  вере  в оптимистически-этическое  мировоззрение.  Но  мышление не
способно было обосновать это мировоззрение как составляющее суть вещей, и  в
итоге  мы,  сознательно  или  бессознательно,  пришли  к  состоянию  полного
отсутствия   мировоззрения,   к   состоянию  пессимизма,  отсутствия   самых
элементарных этических убеждений и очутились на краю гибели.

     Однако  оптимистически-этическое  мировоззрение  столь   же  далеко  от
объявления  о  своем  банкротстве,  как  далеки  от  объявления  финансового
банкротства нынешние разрушенные государства Европы. Но как во втором случае
фактически банкротство обнаруживается в том, что бумажные деньги теряют свою
ценность, так и в случае с этикой банкротство  дает о себе знать в  том, что
истинные  и  глубокие идеалы  культуры теряют  постепенно  свою  власть  над
людьми.

XVII. НОВЫЙ ПУТЬ

     Величие  европейской  философии  в  том,  что  она  стремилась  создать
оптимистически-этическое мировоззрение, слабость же ее в том, что она всегда
торопилась найти  для  него обоснование,  не пытаясь  уяснить  себе  сначала
трудности  подобного  обоснования.  Задача  нашего  поколения  -  продолжить
углубленные  поиски истинного и полноценного  мировоззрения и положить конец
прозябанию человечества, лишенного мировоззрения.

     Наше  время  бессмысленно бьется, как  упавшая  лошадь, запутавшаяся  в
постромках. Оно стремится решить трудные проблемы, с которыми встретилось, с
помощью чрезвычайных мер и новой организации. Упавшая лошадь может подняться
на ноги только тогда, когда с нее снимут всю сбрую и дадут выпрямить голову.
Наш мир поднимется  на ноги, когда поймет,  что его выздоровление зависит не
от каких-либо мероприятий, а от новых идей.

     Но путь к  новым убеждениям людям укажет только истинное и  полноценное
мировоззрение.    Единственным    полноценным     мировоззрением    является
оптимистически-этическое  мировоззрение.  Его  возрождение  зависит  от нас.
Сможем ли мы доказать его истинность?

     Все значение этой проблемы  подтверждается  историей борьбы мыслителей,
которые   на   протяжении   столетий   пытались    доказать    необходимость
оптимистически-этическо