ей нормой (или внутренней формой) физиологической потребности, а создается поверхностно, симулятивным путем, конструируется из заготовок наподобие "Lego''-собора в витрине магазина. При необходимости оно легко перемонтируется в "старое русское", но этим снижается его потребительная стоимость на рынке международного обмена. Поэтому практики евро-ремонта ищут такие способы конструирования своих поверхностей, которые не вызывали бы шока при взаимопереходах от "нового русского" к "старому советскому" и обратно. Родина стремится глобализироваться, но не раствориться в этом процессе.
Интересы западного истеблишмента и ностальгические желания отечественного тела ищут область возможного компромисса. Этот поиск отражается в политических практиках, где процессы либерализации в "западном" духе проводятся в ходе передвижения политических фигур, навечно вписанных в советские анналы. Фигура агента КГБ на посту президента демократической России оказывает успокоительное воздействие на взвинченные нервы бывшего советского субъекта, который колеблется между страхом коммунистической реставрации и не менее сильным страхом американской глобализации. С этими страхами приходится мириться и международным партнерам, которые уступают ностальгическим настроениям экс-советского электората, лукаво приписывая его колебания так называемой "слабости демократических традиций" или "отсутствию гражданского общества". На самом деле, такое примирение западной демократии с бывшим КГБ есть, конечно, результат распространения языка обольщения: мы уже говорили, что для этого языка не важно, "кто", "что" и "откуда", а
244
важно только отсутствие зазоров и невидимость стыков в "поверхности" коммуникации.
С полной наглядностью эти принципы оформления поверхности проявляются в архитектурных практиках, например, в способах ремонтирования советских фасадов. Здесь глобализированные технологии, которыми располагает международный истеблишмент, подчиняются русскому желанию "своего" пространства, в котором было бы удобно измученному лишениями бывшему советскому телу и которое своей внешностью доставляло бы отраду ностальгирующему патриотическому глазу.
Нам удалось найти пример таких практик на одной из московских площадей, где мы наблюдали два парные, как каминные канделябры, сталинские жилые дома, из которых один уже подвергся евро-реконструкции, а второй еще стоял в первозданном виде.
В отремонтированном здании мы наблюдаем "разглаживание" поверхности-означающего буквальным образом. Характерная для сталинского фасада мелочность архитектурного украшения как бы смывается минимизирующим усилием глобализированного дизайна. Поверхность покрывается ровным слоем штукатурки, нижний этаж отделывается полированным камнем, окна забираются тонированными сплошными стеклами, без внутреннего деления рамы. Игра светотени и цвета в мелких деталях, свойственная оригинальному рельефу сталинской стены, сменяется в результате реконструкции ровной заливкой зрительной поверхности. Окна увеличиваются в размерах и уменьшаются по количеству - верный признак, что и жилых "отсеков"-ниш внутри этой твердыни оказывается в результате евро-ремонта гораздо меньше.
Минимализация украшений на фасаде вновь отремонтированного здания говорит о новой политэкономии в распределении красоты и комфорта. Идея сталинского фасада - изобилие, идеал социалистического общества, который проявляет себя в избытке мелких рельефов и украшений. "Сдержанность" нового фасада призвана вызывать представление о солидности. Здесь больше не место рядовому советскому человеку, которого сталинская красота приглашает принять участие в коммунальном празднике изобилия, где каждому найдется завитушка, колонка, раковинка или еще какое-нибудь излишество. Минимальная рельефность новой поверхности не сулит радости жизни на этом празднике изобилия; наоборот, она внушает почтение к универсальному экономическому закону, который, со всей прямотой молодого капитализма, формулируется так: "Кто не успел, тот опоздал". Культ успеха, который достается сильнейшему, противопоставляет себя утопическому идеалу изобилия, распределяемого по принципу коммунальной справедливости. "Новое" здание населяется "субъектами успеха" - обитателями апартаментов и бизнес-офисов. "Старое" здание
245
пока что занято уходящим классом - некогда счастливыми обладателями почти бесплатных квадратных метров в престижном месте сталинской коммунальной застройки.
Понятны экономические мотивы, которые движут архитектором при планировании фасада. Сталинская архитектура могла позволить себе излишества, потому что пользовалась бесплатной рабочей силой при возведении своих шедевров. Евро-ремонт, наоборот, осуществляется силами гастарбайтеров, которым надо платить "по коммерческим ценам". Элиминируя архитектурные излишества, застройщик стремится создать видимость солидности при невысоких затратах. Отсюда - дешевые материалы, например, сплошное застекление фасадов, в результате которого обольщающая гладкость поверхности доводится до абсолютного состояния.
Но узурпация некогда коммунальных квадратных метров во имя вновь разбогатевшего потребителя не означает отрицания сталинской красоты. Наоборот, пейзаж сталинской застройки не только сохраняется, но и подчеркивается. В декоре "новорусского" евро-ремонта сохраняются башенки и объемы, которые и создают специфику сталинского гранд-стиля. Они становятся теперь предметом экспонирования. На фоне минималистского фасада совершенно избыточные башенки смотрятся так, как дюшановский писсуар смотрится в аскетической белизне стен художественной галереи.
Евро-ремонт редактирует городской пейзаж с коммерческими целями. Сама линия московского горизонта, исчерченная причудливыми и мистическими очертаниями фантастических башенок, готических крыш и скульптур, установленных на этих крышах - этот прихотливый горизонт московского пейзажа уже сам по себе есть исторический памятник, который безошибочно связывается в наших воспоминаниях с безграничным, тотальным фантазированием советского политического проекта. Московский советский пейзаж воплощает в себе эстетику и поэтику пытки. Это понятный без слов, и потому вполне интернациональный язык абсолютной репрессии. Внося поправки в оригинальный замысел, своим редактирующим усилием "новорусский" архитектор стремится нейтрализовать страх смерти, которым проникнут сталинский городской пейзаж.
Как и безымянный конструктор "Lego''-храма, он переводит уникальность исторического опыта детей ГУЛАГа в регистр рекреативного аттракциона. Евро-отремонтированный сталинский дизайн доставляет удовольствие и потакает самообольщению. Пресловутая башенка намекает клиенту на возможность приобщения к той нечеловеческой власти, которую она репрезентировала в своем "родном" символическом пространстве - пространстве абсолютной репрессии. У клиента возникает ощущение, что теперь, в условиях рынка, эту безграничную власть можно купить или как-то иначе приобщиться к ней, заплатив за это всего лишь деньгами, а не
246
собственной жизнью. Советская история оказывается чем-то наподобие декорации в мастерской провинциального фотографа: нарисованный самолет с дыркой; достаточно клиенту всунуть голову в дырку, а фотографу щелкнуть затвором, и видимость полета - приобщенность к полету - налицо.
Регенерация Родины в языке, построенном на принципе обольщения, опирается на протезирование "естественными" - гарантированно неотторгаемыми - тканями, трансплантатами. Текстовые фрагменты - фразеологические нити - мелкие кусочки языковой ткани - обрывки языковой памяти и идентичности - соединяются тонкими швами, сосуд к сосуду, в попытке восстановить кровообращение в коллективном символическом теле русского "мы". Мы узнаем в улыбающемся девичьем лице или в игрушечном православном храме облики Родины, но это результат манипуляции над цитирующим, припоминающим характером ее фразеологии. Сейчас, когда репрессивная Родина, хочется надеяться, отошла или (болезненно) отходит в прошлое, в истории цитирования прослеживается новый "наворот". Фразеология Родины раскручивается назад, как будто в текстовом редакторе по команде "undo": кажется, что достаточно нажать на стрелку, и дискурс вернется в прежнее состояние. Но природа операции undoing в реальности языкового обмена, как и в виртуальной реальности text processing, такова, что она, независимо от того, как выглядит в результате этой операции текст на экране, лишь симулирует возвращение к прежнему, а на самом деле оказывается качественно новым этапом переписывания.
В патриотических программах новой России речь не идет, несмотря на все уверения, о возвращении к старому символу, к возрождению поруганных святынь. Если доперестроечный дискурс Родины можно считать этапом сакрализации, а иконоклазм перестройки - десакрализацией, то сейчас, в условиях нового русского капитализма, мы сталкиваемся с процессом де-десакрализации - undoing и операции по сакрализации, и по последующей десакрализации. О том, что де-десакрализация - это и не очищение иконы, и не разбиение ее, а лишь следующий этап ее секуляризации и коммерциализации, свидетельствует та легкость, с которой сакральный символ встраивается в лексикон коммерческого языка promotion.
На выезде из международного аэропорта Шереметьево-2, в самом начале долгой дороги в Москву, приезжего встречает большой рекламный щит. Это продукция компании "Кока-кола", изображение гигантской бутылки, из которой разлетаются пена и капли влаги, в жаркий день приятно будоражит, обещая утоление жажды. Естественно, на ум приходит раблезианский Храм Большой Бутылки, поневоле вспоминается долгий путь героев в поисках этого храма, поневоле вспоминается и амбивалентный его результат (Бутылка, как мы помним, сказала "тринк" - что бы это ни означало),
247
поневоле с этим путем сопоставляется и собственное только что проделанное жалкое двухчасовое странствие из одной метрополии в другую. Под изображением бутылки - надпись: "С возвращением". Именно так - не добро пожаловать" и не "с приездом". Символический жест коммерческой апроприации: американская компания "Кока-кола" приветствует нас не от своего имени, но от имени Родины - ведь куда же еще можно вернуться?
Глубокая ирония такого возвращения это уже совсем другая история.
Москва <=> Стокгольм 1997-2000
В качестве иллюстраций использованы материалы из журналов СССР на стройке и На суше и на море, а также снимки, сделанные в последние годы на улицах Москвы.
I Родное слово.
Народ-языкотворец в тесном единении с инстанциями языковой нормализации (тт. Ягода и Горький среди передовой молодежи)
II-III Вступление в трудовую семью
IV-V Производство нового тела:
испытание трудом, испытание стихиями
VI-VII Несение передовой идеи
VIII-IX Новая жизнь на марше
X-XI Производство счастливого детства
XII-XIII         Преимущества социалистического образа жизни.
На снимке XIII: латвийская молодежь в национальных костюмах
XIV-XV Сделай сам
XVI-XVII Коммерциализация святого
XVIII-XIX Коммерциализация святого (продолжение)
XX-XXI Монтаж и демонтаж фасада
XXII-XXIII Евро-ремонт: освоение величественного
XXIV-XXV Евро-ремонт: лакировка поверхности
ПРИМЕЧАНИЯ
Введение
1. Степанов, Ю.С. 1997. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. Москва; Степанов, Ю.С. и С.Г.Проскурин. 1993. Константы мировой культуры. Алфавиты и алфавитные тексты в периоды двоеверия. Москва.
Ю.С. Степанов дает двухстороннее определение константы в культуре. С одной стороны, это "концепт, существующий постоянно или, по крайней мере, очень долгое время". С другой - принцип создания "алфавита культуры", "проецирующийся далее в различных культурах на представления об устройстве мира". Обсуждение константы как аналитического инструмента см. Ю.С. Степанов, указ. соч., стр. 13-78.
2. Виноградов, В.В. 1994. История слов. Москва.
3. Более подробно см. Bartminski, J., I. Sandomirskaja, V. Telija. 1998. "Ojczyzna w polskim i rosyjskim obrazie swiata". Z polskich studiow slawistycznych. Jezykoznawstwo. Seria 9. Warszawa. 21-29.
4. Geertz, Clifford. 1983. Local Knowledge: Further Essays in Interpretive Anthropology. NY.
5. Критику Heimat см. в сборнике Hermand, Jost and James Steakley (eds). 1996. Heimat, Nation, Fatherland. The German Sense of Belonging. NY. См. также интересную критическую историю послевоенного западногерманского патриотического фильма в Kaes, Anton. 1989. From Hitler to Heimat. The Return of History as Film. Harvard and London.
6. Об особенностях имен, которые не имеют экстенсионалов и в своей семантике зависят от условий культурного конструирования понятий, см. Арутюнова, Н.Д. (отв. ред.). 1989. Логический анализ языка. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. Москва.
7. Барт, Ролан. 1999. Фрагменты речи влюбленного. Москва.
8. Здесь и далее - там же, стр. 81-82.
9. "Nationalism is not the awakening of nations to self-consciousness: it invents nations where they do not exist." Gellner, Ernest. 1964. Thought and Change. London, 169. О роли "воли к нации" в формировании национализма - Gellner, Ernest. 1987. Nationalism and the Two Forms of Cohesion in Complex Societies. Culture, Identity and Politics. Cambridge, London and NY, 6-28.
10. Featherstone, Mike. 1995. Undoing Culture: Globalization, Postmodernity and Identity. London, 1995, Chapter 6.
11. Известия, 3(354), 1997.
250
12. Anderson, Benedict. 1991. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London, Chapter 2 "Cultural Roots". Андерсон описывает нацию как культурный артефакт, а ее символы - как репрезентации культурного процесса по созданию новой идентичности.
13. Барт, Ролан. 1994. S/Z. Москва, 13-19. Рассматривая отношение между денотатом и коннотацией, Барт отмечает иллюзионность этих систем.
[П]ервая из двух систем, а именно денотативная, сама к себе оборачивается и сама себя маркирует; не будучи первичным, денотативный смысл прикидывается таковым; под воздействием подобной иллюзии денотация на поверку оказывается лишь последней из возможных коннотаций (той, что не только создает, но и завершает процесс чтения), верховным мифом, позволяющим тексту притворно разыгрывать возвращение к природе языка, к языку как природе: ведь и вправду, разве нам не хочется верить, что в любой фразе, какие бы смыслы ни высвобождались из нее впоследствии, изначально содержится некое простое, буквальное, безыскусное, истинное сообщение, по сравнению с которым все прочее (все, что возникает позже и сверх того) воспринимается как "литература"? (стр. 19).
14. Анализ нарративности и фактора литературной утопии в дискурсе политического и особенно национального самоопределения см., в частности, Thorn, Hakan. 1996. Rorelser i det moderna. Politik, modernitet och kollektiv identitet i Europa 1789-1989. Falun, ss. 49-58, 99-154. Термин "история" в нашем употреблении не совсем точен. Скорее можно говорить о синергетическом (в понимании Эйзенштейна) образе, соединяющем в себе и слово, и сюжет, и визуальный ряд. Огромную роль играет цвет и даже звук - обрывки интонаций, музыкальные фрагменты. По сравнению с традиционным, мы несколько усложняем понятие нарратива, включая в него и элементы телесности.
15. Teliya, Veronica, Natalya Bragina, Elena Oparina and Irina Sandomirskaya. 1998. "Phraseology as a Language of Culture. Its Role in the Representation of a Cultural Mentality". Phraseology: Theory, Analysis, and Applications. Ed. by A.P. Cowie. Oxford, 55-78.
16. Гаспаров, Б.М. 1996. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. Москва.
17. Антипенко, Людмила и Галина Карнаушенко. 1993. "Родина глазами харьковского студенчества". Pojencie ojczyzny we wspolczesnych jezykach europejskich. Pod red. Jerzego Bartminskiego. Lublin. 105-126.
18. Lewicki, Roman. 1993. "Semantyka pojecia ojczyzny i jego funkcjonowanie we wspolczesnnym jezyku rosyjskim". Там же, 83-91.
19. Здесь уместно вспомнить определение интертекстуальности по Ю. Кристевой:
[A]ny text is constructed as a mosaic of quotations: any text is the absorption and transformation of another [...] The term intertextuality denotes (the) transposition of one (or several) sign system(s) into another. (Цит. пo Kristeva, Julia. 1993. The Kristeva Reader. Ed. by Toril Moi. Oxford, pp. 37, 111)
251
20. Александров, В. 1988. Как создавался Гимн Советского Союза. Москва, 3, 190 и далее.
21. Бабиченко, Д.Л. 1994. Писатели и цензоры. Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК. Москва.
22. О бессловесности власти см. Делез, Жиль. 1992. "Представление Захер-Мазоха (Холодное и Жестокое)". Л. фон Захер-Мазох. Венера в мехах. Ж.Делез. Представление Захер-Мазоха. 3. Фрейд. Работы о мазохизме. Москва, 191-199.
23. Benedict Anderson. Imagined Communities. Introduction. Хотелось бы обратить внимание на предлагаемое Андерсоном понятие нации как сообщества эмоциональной легитимности (стр. 13-14).
24. Социальную работу по производству безразличия и отчуждения как часть процесса цивилизации Бауман обсуждает в Bauman, Zygmunt. 1991. Modernity and the Holocaust. Cambridge, 12-27. Мы предполагаем наличие контр-тенденции, социальной коллективной работы по созданию чувства причастности целому, аффективной близости.
25. См. Вышеуказанный сборник под ред. Е. Бартминского.
26. Wierzbicka, Anna. 1995. "Lexicon as a Key to History, Culture and Society. 'Homeland' and 'Fatherland' in German, Polish, and Russian". Current Approaches to the Lexicon: A Selection of Papers Presented at the 18th LAUD Symposium, Duisburg, March 1993. Frankfurt a. М., 103-155.
27. Телия, В.Н. 1999. "Рефлексы архетипов сознания в культурном концепте родина". Славянские этюды. Сборник к юбилею СМ. Толстой. Москва, 466-476.
28. Tolstaja, Swetlana. 1993. "Ojczyzna w ludowej tradycji slowianskiej". Pojencie ojczyzny. 17-22.
29. О полемике между "риторическим" словом и "платоновским" словом с точки зрения философии языка и методологии культурного анализа см. Fish, Stanley. 1990. "Rhetoric". Critical Terms for Literary Study. Ed. by Frank Letricchia and Thomas McLaughlin. Chicago, pp. 203-223.
30. Bergman, Peter and Thomas Luckmann. 1991. The Social Construction of Reality: a Treatise in the Sociology of Knowledge. London.
31. Борхес, Хорхе Луис. 1994. Аналитический язык Джона Уилкинса. "Оправдание вечности." Москва, 391-394.
32. Фуко, Мишель. 1994. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. Санкт-Петербург. Приведенная цитата, а также анализ отрывка из Борхеса- стр. 28-37.
33. Там же, стр. 28.
34. Lakoff, George. 1987. Women, Fire, and Dangerous Things. What Categories Reveal about the Mind. Chicago and London, p. 3.
252
35 О языке как о первичном социальном институте писал еще Жан-Жак Руссо в своем "Трактате о происхождении языка" (Rousseau, Jean-Jacques 1986 "On the Origin of Languages" On the Origin of Language Chicago) См использование понятия "первичного социального института" как критического термина в социальной лингвистике в Halhday, МАК 1979 Language as Social Semiotic the Social Interpretation of Language and Meaning London
36 Примеры концептуального анализа "культурных непереводимостей" такого типа см., например, Арутюнова, H Д (отв. ред.) и Т. Б Князевская (сост.) 1994 Понятие судьбы в контексте разных культур Москва, Арутюнова, H Д. (отв. ред.) 1991 Логический анализ языка Культурные концепты Москва
37 Под "культурной генетикой" я имею в виду лингвофилософские концепции, связывающие причинно-следственной связью "конфигурацию" культурного знания и национально-этнического различия с генезисом родного языка В этом духе - Muttersprache как "матрица", порождающая национальное сознание - рассматривал язык Лео Вайсгербер, идеи которого сейчас приобрели большую популярность в восточно-европейском языкознании См., например, его основополагающую работу "Родной язык и формирование духа", написанную в 1929 г, русский перевод Вайсгербер, Йоханнес Лео 1993 Родной язык и формирование духа Москва
38 Schultz, Emily А 1990 Dialogue at the Margins Whorf, Вakhtin, and Linguistic Relativity Madison, Wisconsin, and London
39 Там же, стр. 152
40  Телия, В H   1996  Русская фразеология. Семантический, пра