привходящих обстоятельств, времени и обстоятельств протекания событий.
        Постмодернизм релятивизирует все, что попадает в сферу его "действия". Применительно к социологическим исследованиям это означает, что уникальный предмет исследования, исследуемая ситуация считаются неповторимыми, а следовательно, требуют неповторимых методов исследования. С его акцентом на уникальном в каждом объекте подобный подход оправдывает применение любых принципиально невоспроиводимых методик. Тем самым полученные выводы оказываются каждый раз вне критики (что затрудняет вовлечение таких публикаций в дальнейший научный оборот, но об этом чуть позже). А множественность интерпретаций делает в принципе бессмысленной какую-либо научную полемику.
        Постмодернизм переносит акцент с количественных показателей на качественные изменения, их культурные компоненты. Заметные следы подобного переноса наблюдаются и в работах, собранных в данный сборник. Конечно же, прежде всего ограниченность средств, имеющихся сегодня в распоряжении большинства российских исследователей, диктует необходимость обращения к качественным методам сбора данных, далеко не всегда достаточно освоенным (интересно, что полученные результаты все равно некоторые авторы пытаются потом интерпретировать, обращаясь к распределениям процентов11).
        Посмореднизм отвергает единство каких-либо правил; правила, как и методы исследования, создаются ad hoc. И в социологических публикациях мы видим совершенно произвольное использование эмпирических данных, особенно количественных, поступающих из все более оскудевающего ручейка. В ход пускаются сведения давно прошедших лет (при этом авторы нередко стыдливо умалчивают об этом обстоятельстве). Привлекая данные, полученные другими, интерпретируют их также весьма произвольно. Казалось бы, замечательно, что столь трудно добываемая цифирь лишний раз попадает в научный оборот, но увы... Сложности здесь связаны прежде всего с тем, что эмпирические данные довольно редко оказываются представленными корректно даже при публикации в профессиональных журналах (скажем, не указывается выборка - для кого она представительна и по каким признакам - или не приводятся изначальные задачи и контекст набора суждений, и др.). В результате то, что где-то имело вполне определенный смысл, в новом контексте превращается в лучшем случае в абсурд. В лучшем, поскольку делает очевидной какую-то подмену. В худшем - продолжает свою жизнь в науке, создавая видимость научной респектабельности. А именно этим и богат постмодернизм.
        Вероятно, осознавая подробные опасности, многие авторы, в том числе и в данном сборнике, стремятся опираться лишь на те данные, что они собирали сами, пусть в другой компании, в другом исследовании, с другими целями (cм., напр., статьи А.Н.Демина, Е.С.Балабановой, Т.Ю.Черкашиной в настоящем сборнике).
        Наконец, хотелось бы особо остановиться на таком явлении, как отказ авторитетам в праве на существование. В эпоху постмодернизма исчезает или по крайней мере уходит с авансцены образ жреца искусства - исключительной личности, противостоящей толпе, обывателям. В науке авторитет коллег оказывается все более и более сомнительным.
        Еще недавно многие публикации сопровождались бесконечно длинными списками литературы, в которые включались не только цитируемые источники, но и вообще работы, имеющие (вероятно) некоторое отношение к обсуждаемому сюжету. Их обилие, равно как и само разнообразие источников, особенно зарубежных, вызывали некоторое сомнение в том, что у автора действительно была возможность проработать каждый: подобные списки легко и быстро составляются при наличии доступа к электронным базам данных на основании одних лишь названий. Казалось бы, можно было ожидать повсеместного увеличения числа ссылок.
        Но в публикациях последних лет наблюдается иная тенденция, а именно резкое сокращение, а то и полное отсутствие ссылок на чужие работы (с подобным обстоятельством редактору пришлось столкнуться и при работе над настоящим сборником: в двух статьях ссылок не было вовсе). Такую особенность публикаций можно рассматривать как неисследованность проблематики (что в принципе возможно), как недоступность имеющейся литературы (что еще встречается в наших современных условиях, когда нарушена система книгораспространения), а также как осознанное нежелание прибегать к каким-либо авторитетам - позиция вполне постмодернистская. 
        Отсутствие какой-либо системы отбора при составлении библиографии, если она есть, выражается здесь в том, что авторы данного сборника, как и многие другие коллеги, когда на кого-то и ссылаются, то прибегают не столько к систематизированному отражению каких-то источников, сколько к упоминанию прежде всего собственных публикаций, затем тех, что содержатся в книгах, подаренных коллегами или найденных случайно.
        Наконец, постмодернизм принципиально антиевропоцентричен. Он вообще не центричен. И в нем, похоже, для многих социологов наиболее привлекательным оказывается именно этот "анти"- настрой. Разочарование в западных образцах поведения, образа жизни и исследований естественным образом переносится на все "не наше", что с особой легкостью делают те исследователи, которые не сильны в иностранных языках. Впрочем, это вновь вопрос о ссылках, относительности авторитетов, уникальности предмета и метода исследования. 
        Подытоживая этот краткий экскурс, отметим, что постмодернизм в мировой науке предполагает переосмысление как минимум концептуального аппарата социологии, но претендует на переоценку роли всей социологии как интеллектуального занятия. Постмодернизм в отечественной социологии, возможно, не выражая подобных претензий, оказывается более органичным: он хорошо передает ощущение, вкус жизни в мире имитаций: виртуальны социальные страты, суррогатны модернизация, приватизация, предпринимательство, фальсифицированы идеи демократии, иное содержание вкладывается в понятие институтов гражданского общества, относительны права человека, пародиями являются политические партии и выборы, кажимостью - правовое государство и т.п. 
        
*     *     *
        
        Многие особенности отечественного быта и бытия отражаются и в этом издании, дополняющем общий портрет российского общества в постмодернистской манере. 
        Редактор отдает себе отчет в том, что в современных условиях предметом чтения становятся все более краткие жанры - инструкции, в том числе экранные, объявления, правила, листовки, в сфере литературы - рассказы, а то и комиксы. Ни времени, ни душевных сил у значительной части населения на чтение в его прежнем смысле - на вдумчивое вчитывание, на сопереживающее восприятие, не хватает. С учетом данного обстоятельства мне приходилось работать над текстом, помимо прочего, делая тексты более "читабельными" за счет подзаголовков, игры шрифтами и подобных приемов, позволяющих хоть как-то приблизить предлагаемую информацию к тем возможностям ее восприятия, которыми располагают читатели в эпоху всепроникающего постмодернизма.
        										И.А.Бутенко
         
        
Е.И. Иванова
НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ПРОЦЕССЕ ФОРМИРОВАНИЯ СЕМЬИ: МОЛОДЫЕ ПОКОЛЕНИЯ В МЕНЯЮЩЕЙСЯ РОССИИ
        
        
   С
 конца 1980-х годов в России происходят значительные перемены в процессе формирования семьи, в первую очередь затрагивающие молодые поколения. Диапазон возможных трактовок происходящего широк. В нем можно видеть как проявление острейшего системного кризиса, глубоко проникшего в частную жизнь людей, подорвавшую ее моральные основы и т.д., так и следствие возвращения к нормальным общемировым тенденциям эволюции брачно-семейной сферы - тех тенденций, которые некогда очень ярко проявились в самой России, но затем были подавлены и не могли возродиться до тех пор, пока сохранялась ее искусственная изоляция ото всего мира. Задача данной статьи не в том, чтобы настаивать на одной из трактовок, а в том, чтобы осветить фактическую картину происходящих перемен.
        
Российская модель брачности
        
        С 1990 г. в России происходит быстрое снижение показателей брачности. В 1998 г. число официально зарегистрированных браков составило минимальное значение за весь послевоенный период - 848,7 тыс. (в том числе 620,5 тыс. первых браков). По сравнению с 1989 г. число браков сократилось на 550 тыс. (первых браков - на 400 тыс.)1 или на 40%. Вследствие снижения численности вступающих в зарегистрированный брак к середине 1990-х годов увеличилось число лиц основных бракоспособных возрастов, не состоящих в браке (Табл. 1.)
        
        Таблица 1. Число мужчин и женщин, никогда не состоящих в браке в (на 1000 чел. населения соответствующего возраста), 1979, 1989, 1994*
        


Мужчины


Женщины

Возраст, лет
1979
1989
1994
1979
1989
1994
25-29
179
208
250
120
120
142
30-34
84
105
142
66
69
79
35-39
50
68
97
39
53
56
40-44
32
47
71
34
45
49
45-49
19
37
55
40
35
46
  *Рассчитано по данным переписей 1979 и 1989 гг., Микропереписи 1994 г.
        
        Снижение числа браков происходит на фоне изменения возрастно-половой структуры населения: численность женщин, находящихся в основных бракоспособных возрастах, увеличивается и приобретает характер восходящей демографической волны; рост числа женщин 15-19 лет отмечается уже с сер. 1980-х гг. ; численность женщин 20-24 лет после значительного снижения в конце 1980-х - начале 1990-х гг., с 1993 гг. росла устойчивыми темпами. При сокращении числа женщин в расчете на 1000 мужчин с 1140 в 1989 г. до 1130 в 1994 г. отмечался перевес мужчин над женщинами в возрасте до 30 лет в городских поселениях, до 50 лет - в сельских местностях.
         Тем не менее, благоприятные изменения половозрастной структуры не сказываются на динамике уровня брачности. Коэффициент суммарной брачности для первых браков в 1996 г. находился на самом низком, по сравнению с показателями послевоенных лет, уровне: 0,6 для женщин и 0,57 для мужчин (рис. 1).
       Рис.1. Динамика возрастных коэффициентов первых браков и коэффициента суммарной брачности для первых браков, женщины, 1979-1996 гг. (расчеты автора по данным Госкомстата РФ) 
        
        Изменения коэффициента суммарной брачности (КСБ) для первых браков на протяжении длительного периода определяются показателями брачности, характерными для мужчин и женщин в возрасте 20-24 года и для женщин моложе 20 лет. Их отрыв от остальных повозрастных показателей наблюдался вплоть до 1991 года. В дальнейшем быстрое падение основных, с точки зрения брачности, повозрастных показателей привело к значительному снижению КСБ для первых браков.
        В течение 1979-1992 гг. падение КСБ сопровождалось снижением среднего возраста вступления в первый брак, которое было особенно сильным у женщин в конце 1980-х - начале 1990-х гг. и произошло вследствие резкого снижения численности лиц в группе от 20 до 24 лет. В результате возрастные коэффициенты и вероятности вступить в брак для возрастов моложе 19 лет впервые превысили аналогичные показатели для 20-24-летних женщин (это превышение сохранялось до 1995 года). Несмотря на быстрое снижение уровня брачности в начале 1990-х гг., КСБ для первых браков в 1993 приблизился к уровню, наблюдавшемуся в Западной Европе пятнадцать лет назад. За последующие три года разрыв в значении показателя для России и Западной Европы значительно сократился.
         В 1994-1996 гг. зависимость двух важнейших показателей брачности изменилась: при сохранении тенденции к сокращению КСБ средний возраст начал возрастать (рис. 2). КСБ для первых браков в 1996 г. был на 20% ниже, чем в 1995 г. и почти в два раза ниже, чем в 1989 г. По величине этого показателя Россия к 1996 г. догнала и даже опередила многие страны Европы, при этом все еще сохраняя едва ли не самый низкий в Европе средний возраст вступления в первый брак.
Рис.2. Средний возраст вступления в первый брак и коэффициент суммарной брачности для первых браков, женщины, 1970-1996 гг. (расчеты автора по данным Госкомстата РФ)

        Современные изменения возраста вступления в брак демонстрируют отрыв от долгосрочной тенденции к его снижению. Тем не менее, темпы повышения показателя невысоки и его значение только приблизилось к уровню начала 1980-х гг. Динамика КСБ носит более радикальный характер и отражает изменения, затронувшие сам институт брачности. Низкий уровень показателя - результат не только долгосрочной эволюции брачности в России, но и новейших сдвигов, происходящих в обществе с конца 80-х гг. Под воздействием перемен в нормах социального поведения незарегистрированные сожительства перестали осуждаться общественным мнением, и стали восприниматься как одна из социально приемлемых форм брака. Число сожительств стало увеличиваться, вытесняя часть официально зарегистрированных браков. 
        
Рис. 3. Вероятность вступить в брак в возрасте 17-28 лет для когорт 1951-79 гг. рождения, женщины. (Расчеты автора)
        Показатели брачности самых молодых, в возрасте 15-19лет, и молодых женщин, до 30 лет, представляют особый интерес, поскольку именно эти возрастные группы наиболее интенсивно формируют брачные когорты. В период 1979-1996 гг. тенденция к снижению уровня брачности проявилась во всех указанных возрастных группах женщин. В самых молодых возрастах отмечался некоторый рост частоты заключения браков. Но и в этих когортах к 1994 г. частота заключения браков значительно сократилась. Наибольшая вероятность брака в самых молодых возрастах (17-18 лет) наблюдалась у женщин, родившихся в 1971,1972, 1973, 1974 годах. Однако для когорт 1975 и 1976 гг. рождения отмечается снижение этого показателя. В возрасте 19 лет частота вступления в брак в когортах, родившихся в начале 70-х гг., находилась на одном уровне с когортами женщин 1960, 1964, 1968 гг. рождения. В когортах 1973, 1974, 1975 гг. рождения показатель снизился ниже уровня предыдущих поколений на 30% (см. рис. 3).
        
"Омоложение" рождаемости
        
        В настоящее время для стран Восточной Европы, включая Россию, типична возрастная модель "пик в ранних возрастах", когда максимальная рождаемость наблюдается в группе 20-24-летних. В странах Западной, Северной и Южной Европы (за исключением Югославии) пик рождаемости приходится на группу 25-29-летних.
        В период 1960-80-х гг. в России, в отличие от западных стран, стала преобладать рождаемость в ранних возрастных группах. Средний возраст рожениц снижался все больше и больше: с 28,1 года в 1960 г. до 25,7 лет в 1980 г.
        В дальнейшем эта долговременная тенденция усилилась благодаря проведению в 1980-е гг. ряда мер социально-демографической политики: значительная часть рождений конца 1980-х - начала 90-х гг. у женщин, находящихся в возрастах максимальной рождаемости (20-29 лет), реализовалась раньше первоначально планируемых ими сроков. Последнее отчасти объясняет процесс "омоложения" рождаемости в начале 1990-х гг. На фоне стремительного падения абсолютных и относительных показателей рождаемости среди женщин репродуктивного возраста в целом происходил рост показателей для самых молодых женщин: в группе 15-19-летних они превысили значения для групп 40-44, 35-39 и 30-34 лет и приблизилась к уровню группы 25-29-летних (рис.4.) 
        
Рис. 4. Суммарный коэффициент рождаемости и повозрастные коэффициенты рождаемости, 1959-1997 гг. (данные Госкомстата РФ) 
        
        Современные особенности повозрастной рождаемости в России во многом предопределены характером долговременных тенденций этого процесса. Его интенсивное "омоложение" в 1990-е гг. отражает результаты более ранних этапов демографического развития, в том числе краткосрочных колебаний 1980-х гг. Влияние новых факторов, порожденных социально-экономическими изменениями последних лет, усилило снижение среднего возраста матери при рождении ребенка, уже с 1992 г., и в 1999 г. средний возраст составляет 24,7 лет. 
        
Изменения в нормах сексуального поведения
        
        Отход от традиционной модели брачности, зарегистрированной официальной статистикой в 1990-е гг., предполагает, что внебрачные сожительства стали приемлемой социальной нормой. По данным ВЦИОМ (1994 г.), их одобрили 66% мужчин и 51% женщин. При этом респонденты более старших возрастов осуждали их чаще (63%), и только 18% молодых людей до 25 лет относились к сожительствам с предубеждением.2 По результатам опроса, проведенного автором в ноябре 1998 г., регистрацию брака считали необязательной 55% студентов и 33% пенсионеров старше 60 лет. 
        Возраст первого сексуального опыта продолжает снижаться. Наиболее приемлемым в обществе считается начало таких отношений в среднем по достижении 17,9 лет (ВЦИОМ, 1994). В то же время опросы петербургских студентов, проведенные неоднократно за последние тридцать лет, показывают значительное увеличение доли молодых людей, имевших сексуальный дебют в еще более раннем возрасте (Табл. 2).
        
Таблица 2. Доля студентов, имевших сексуальный дебют в данном возрасте, % от опрошенных, Петербург, 1965-19953
        
 Возраст
Год обследования

1965
1972
1995
Моложе 16
5,3
8,2
12,2
16-18
33,0
30,8
52,8
19-21
39,5
43,8
30,7
22-24
19,5
16,0
3,2
25 и старше
2,7
1,2
1,1
        
        По данным репрезентативного исследования, проведенного в 1995 г., примерно половина юношей и около 40% девушек к 16 годам уже имеют сексуальный опыт, хотя считают при этом, что половую жизнь следует начинать в возрасте 17-17,5 лет.
        Если в России процесс снижения возраста продолжается, то в большинстве развитых стран этот показатель, видимо, прошел свою минимальную отметку уже к концу 1980-х гг. Территориальные и временные различия в стадиях изменения норм сексуального поведения связаны с неравномерностью процесса модернизации, происходящего в современном мире и затрагивающего различные аспекты социальной жизни, в том числе и брачно-семейную сферу. Сексуальная революция в развитых западных странах явилась следствием развития процессов индивидуализации молодежи и секуляризации общества.
        В России с ее недавним "коллективным" прошлым можно говорить только о первых ростках индивидуализации в среде молодежи, да и то только в крупных городах, где существуют социальные и культурные предпосылки для формирования личности. Развитие данного процесса в нашей стране происходит при крайне неблагоприятных экономических условиях по сравнению с западными странами, где молодые люди обретают материальную независимость значительно раньше. С другой стороны, отсутствие необходимого экономического статуса побуждает современную молодежь откладывать официальные браки, заменяя их на альтернативные формы. Очевидно, социально-экономические изменения последних лет не только усилили существовавшие тенденции в процессе формирования семьи, но и, вполне вероятно, вызвали решающий поворот от традиционных стереотипов брачного поведения к новым. 
        
"Вынужденные" браки
        
        Важным фактором, противодействующим снижению уровня официально регистрируемой брачности в России, является "вынужденная", то есть стимулированная зачатием регистрация брака. С другой стороны, отмечается рост числа внебрачных рождений в тех случаях, когда даже зачатие ребенка не оказывается достаточным стимулом для превращения сожительства в зарегистрированный брак.
        Вероятность добрачных зачатий, ведущих тем не менее к рождению детей в зарегистрированном браке, растет в России уже довольно давно. Протогенетический интервал4, который составлял более 1,6 года для брачных когорт начала 50-х гг., сократился до срока менее 5 месяцев для когорт, вступивших в брак в 1993 г.5 Согласно исследованиям, проведенным в различных регионах России в 1970-80-е гг., доля добрачных зачатий (срок между заключением брака и рождением ребенка составляет менее 8 месяцев) составляет 30-40% от общего числа первых рождений в зарегистрированном браке. Все такие браки можно считать стимулированными предстоящим рождением ребенка. 
        Результаты проведенного автором анализа актов гражданского состояния о рождениях за 1995 г. в Москве6 говорят о том же. Доля вынужденных