народных проектах по тематике, близкой к оценке техники, например, в рамках программ ЮНЕСКО144 или работы Международного института прикладного системного анализа (г. Лаксенбург, Австрия)145. Иногда имела место и своеобразная непреднамеренная конкуренция, когда советские НИИ и западные организации по оценке техники независимо друг от друга вели работу над сходными или близкими проблемами. Один из наиболее ярких примеров - расчет т. н. эффекта "ядерной зимы", осуществленный в 1983 г. в Вычислительном центре АН СССР под руководством Н. Н. Моисеева, и проводившийся незадолго до этого американским Бюро по оценке техники гипотетический анализ последствий термоядерной войны (включая моделирование последствий взрыва ядерных зарядов над Детройтом и Ленинградом)146. 
       
       3.5. Научно-техническое развитие и кризис тоталитарного социализма  
       Хотелось бы сразу отметить, что объем данного раздела позволяет лишь наметить исследовательскую проблему и увязать ее с основной тематикой монографии. Фактически вопрос о том, каким образом характер и результаты научно-технического развития в СССР и других странах "реального социализма" влияли на общий кризис и последующее крушение тоталитарных коммунистических режимов остается почти неизученным. Сегодня, пусть даже с небольшой исторической дистанции, становится очевидной вся поверхностность таких заявлений как "Чернобыль предопределил падение коммунизма" или "Рейгановская программа "звездных войн" привела к поражению Советов  в "холодной войне". С другой стороны, не менее тенденциозной и далекой от реальности представляется и противоположная позиция, согласно которой мощный научно-технический потенциал СССР считался достаточным для решения основных социально-экономических задач, и лишь ошибки руководителей (Сталина, Хрущева, Брежнева, Горбачева и т. д.) имели столь печальные политические последствия. Кризис "реального социализма" был глубоким системным кризисом, и, разумеется, этот кризис распространялся на подсистемы, связанные с развитием науки и техники, в т.ч. социальные группы, институты и организации, процесс принятия и выполнения решений, инженерно-техническую культуру, в известной степени - даже технические артефакты. Одновременно эти подсистемы могли выступать в качестве катализатора обострения общего системного кризиса. 
       Как стратегические решения по вопросам научно-технического и промышленного развития, так и конкретные мероприятия по их осуществлению несли на себе печать характерных для социализма советского образца политико-идеологических установок и социокультурных факторов. Но "Великие стройки социализма" или создание в СССР атомного оружия, освоение космоса или разработка месторождений углеводородного сырья в Западной Сибири - это не только индустриальная, научная или техническая реализация планов правящей партийной элиты, своеобразное "опредмечивание" коммунистического режима, но также и формирование внутри системы новых реалий, институциональных структур, социальных групп и механизмов. Все они далеко не нейтральны в отношении породившей их социально-политической системы, причем их влияние не является однонаправленным. И если первоначальный эффект чаще всего отвечал ожиданиям и приводил к усилению системы, то дальнейшие эффекты могли содержать в себе скрытые "сюрпризы" и при определенных обстоятельствах усиливать тенденции внутреннего распада. Даже артефакты при этом - например, объекты атомной энергетики - начинают - говоря словами Лэнгдона Виннера147 - "делать политику". Причем на стадии кризиса тоталитарного режима некоторые технологии и артефакты - коротковолновые радиоприемники, магнитофоны, копировально-множительная аппаратура и т п. выступают в качестве технических факторов эрозии господствующей идеологии.    
       Из сказанного следует, что анализ взаимосвязей между кризисом тоталитарного социализма и ролью в этом кризисе науки и техники должен быть концептуальным, основанным на общем понимании взаимозависимости научно-технического и социального развития. В то же время необходимыми здесь являются сравнительно-исторические исследования с использованием всего спектра источников, в первую очередь архивных материалов органов государственной власти и научных организаций.
       Если вернуться к конкретным историческим обстоятельствам 1980-х годов, то уместно будет поставить вопрос о том, насколько существенным был фактор отсутствия независимой экспертизы и оценки принимаемых решений в области научно-технического развития. Ведь несомненно, что аналитический потенциал научных организаций в странах социализма был весьма высок, методический инструментарий не уступал западному, а некоторые конкретные исследования (хотя бы тот же расчет эффекта "ядерной зимы") безусловно являлись приоритетными. На этом фоне своеобразным вердиктом прозвучало известное замечание Ю. В. Андропова на пленуме ЦК КПСС в июне 1983 г.:  ''если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок''148. Дело явно состояло не в том, что какое-то направление экспертно-аналитической деятельности не было вовремя институционализировано, а принимающие решения лица в нужный момент не имели под рукой соответствующих рекомендаций. Реальная проблема здесь заключалась в способности социально-политической системы к рефлексивному самоконтролю. Импульсы рефлексивного самоконтроля могли исходить с разных уровней, в том числе от высшего партийного и государственного руководства, но система глушила их с достойной лучшего применения эффективностью. Лишь кардинальное изменение самой системы власти и экономических механизмов могло изменить это положение.   
       Связанные с именем М. С. Горбачева преобразования вошли в историю под именем "перестройки". Однако обращение к документам и фактам середины 80-х годов показывает отсутствие у высшего политического руководства страны продуманной концепции реформ. На деле имела место серия достаточно разнородных политических акций, подоплекой которых было осознание необходимости радикальных изменений. Делавшиеся время от времени М. С. Горбачевым и его соратниками попытки концептуального обоснования уже предпринятых действий и дальнейших мер по реформированию системы149 очень быстро оказывались неадекватными последующему развитию политических процессов.
       Сказанное в полной мере относится и к научно-технической политике эпохи перестройки. Ускорение научно-технического прогресса называлось в качестве одного из политических приоритетов уже в первых выступлениях М. С. Горбачева после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС. В июне 1985 г. в ЦК КПСС было проведено совещание по этим вопросам. Основной вывод совещания состоял в необходимости мобилизации научно-технического потенциала и других ресурсов в целях обеспечения опережающего роста отраслей машиностроения. Ставилась задача достижения мирового уровня уже к началу 90-х годов. Но по сути эти рекомендации мало отличались от прежних подходов в сфере планирования и управления. К тому же - как показало развитие событий - планирование опережающего роста отраслей машиностроения было основано на неверном экономическом расчете: машиностроительные отрасли просто не сумели освоить почти удвоившийся объем инвестиций за период 1986-1990 гг.150 
       В первые годы перестройки определение первоочередных направлений научно-технического прогресса (информатика и вычислительная техника, робототехника, биотехнологии и т.д.) отличалось непоследовательностью и келейностью - в некоторых случаях объявление очередного "приоритета" оказывалось сюрпризом даже для руководства правительства151. Тем самым происходили распыление усилий государства и известная девальвация целевых программ, разработка которых осуществлялась в первую очередь на ведомственной основе без учета широкого спектра социальных последствий. Позднее М. С. Горбачев, рассказывая о дискуссиях по наиболее спорным вопросам мелиорации и водного хозяйства, признавал, что анализу долговременных последствий проектов в этих областях не уделялось необходимого внимания152. 
       Отмена авантюристического проекта поворота сибирских рек в августе 1985 г. несомненно явилась реакцией на выступления ряда известных писателей и представителей общественности против угрозы непоправимого ущерба окружающей среде, уничтожения экосистем и естественных ландшафтов, культурной деградации и разрушения жизненного уклада населения значительной части страны в угоду ведомственным интересам. Это была одна из первых побед гласности, которая придала мощный импульс развитию экологического движения. Но в то же время главным побудительным мотивом для Политбюро стала непомерная стоимость этого проекта и его крайне сомнительная окупаемость. Серьезных выводов в отношении механизма принятия решений, его экспертного обеспечения и учета общественного мнения сделано не было. Требования экспертизы конкретных проектов (преимущественно в сферах мелиорации и гидротехнического строительства, гидроэнергетики, нефтехимической, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности) не переходили в плоскость критического рассмотрения всей научно-технической и в целом экономической политики с точки зрения совместимости с социальной и природной средой.
       Взрыв реактора на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года стал крупнейшей в истории человечества техногенной катастрофой. Если говорить не о простых причинно-следственных связях чернобыльской трагедии, но в целом о генезисе советского "мирного атома", то становится понятной системная взаимосвязь "инцидента 26 апреля" и тоталитарного механизма принятия решений. Фактически этот диагноз поставил и сам М. С. Горбачев, выступая на заседании Политбюро 3 июля 1986 г.: "Мы 30 лет слышим от вас - ученых, специалистов, министров, что все тут надежно. И вы рассчитываете, что мы будем смотреть на вас как на богов. А кончилось провалом. Министерства и научные центры оказались вне контроля. Во всей системе царили дух угодничества, подхалимажа, групповщины и гонения на инакомыслящих, показуха, личные и клановые связи вокруг руководителей"153.
       В связи с последствиями Чернобыльской катастрофы произошла резкая активизация дискуссий по проблемам безопасности ядерной энергетики и других технологий, связанных с повышенным риском. Со стороны политического руководства СССР "были даны поручения по оценке техники для атомных станций, внесены предложения объединить усилия для повышения безопасности АЭС в мире, значительно расширить ... участие в деятельности МАГАТЭ"154. Правда, реализация этих поручений и предложений происходила по привычному отраслевому принципу и не привела к появлению организаций, осуществляющих комплексную оценку других видов техники и технологии, или - по крайней мере - обязательную экологическую экспертизу технических проектов155.
       Последствия недостаточно продуманных технических решений, техногенных и природных катастроф оказались в числе факторов, усугубивших системный кризис социально-политического и государственного строя. Не только Чернобыль, но даже казалось бы локальные инциденты или спорные в экологическом отношении проекты местного масштаба в напряженной социальной обстановке приводили к серьезнейшим политическим последствиям. Так, например, реализация непродуманных в плане социально-экологических последствий проектов разработки месторождения фосфоритов в Северо-восточной Эстонии и строительства второй очереди электростанции, работающей на сланцевом топливе, привела в 1988 г. к возникновению природоохранного движения, которое в считанные месяцы переросло в массовое движение за независимость Эстонии от Советского Союза. В Литве и Армении выступления за закрытие местных АЭС также слились с массовым национальным движением. Подобная ситуация имела место и в Венгрии, где строительство на Дунае плотины и гидроэлектростанции вызвало протесты общественности, которые к 1989 г. трансформировались в политические требования.
       Нет ничего удивительного в том, что в последние годы существования Советского Союза и коммунистических режимов в странах Центральной и Восточной Европы научно-технические проблемы отошли на задний план общественных дебатов и политической борьбы. Фактически весь процесс принятия долгосрочных решений в областях науки и техники был блокирован в связи с неопределенностью в отношении государственного устройства, будущей политической системы и хозяйственного механизма. Лишь прояснение этих фундаментальных вопросов позволяло судить о возможных вариантах дальнейшего развития науки, техники и образования.
       Дезинтеграция и распад Советского Союза, глубокий экономический и социальный кризис, необходимость серьезного реформирования системы науки и образования, резкое сокращение бюджетного финансирования научно-исследовательских программ привели к серьезному спаду и в этих областях. Условием выживания науки и образования стала их модернизация, приспособление к новой экономической и социальной структуре России. Но в то же время развитие демократических институтов, возникновение рыночной экономики, отказ от догматической идеологии, возможность широких контактов и диалога с представителями мирового научного сообщества начали создавать благоприятные возможности для новых инициатив в сфере научно-технической и экологической политики в интересах нынешних и будущих поколений. Несомненно одна из важных современных задач состоит в том, чтобы выявить и реализовать эти потенциальные возможности156. 
       
       
       
       Глава 4
       ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВАНИЯ ОЦЕНКИ ТЕХНИКИ
       
       4.1. Понятие техники. Техника как медиум.
       Первый шаг к раскрытию философской проблематики оценки техники можно сделать, отталкиваясь от терминологического анализа. Как видно из предыдущих глав, автор в качестве базисного принимает получивший наибольшее признание термин Technology Assessment - "оценка техники". Этим термином обозначается прежде всего соответствующая отрасль междисциплинарных исследований последствий научно-технического развития. Оценка техники как исследование есть определенного рода рефлексия над феноменом техники и научно-технической деятельности, а именно рефлексия, связанная с соотнесением с определенными ценностями или даже с целой ценностной иерархией. 
       В литературе по философии техники уже неоднократно обращалось внимание на то, что английское слово "technology" допускает расширительное толкование, охватывая понятия "техника" и "технология"157. Различение этих понятий является одной из важных тем дискурса философии техники. Например, В. М. Розин  рассматривает технику как артефакт (совокупность артефактов), нечто созданное человеком при помощи специальных знаний158. Вместе с тем, не всякий артефакт есть техника - к числу артефактов относятся также знаки. Можно поэтому говорить о "родовой" близости технического и семиотического. Как артефакт, техника выполняет прежде всего инструментальную функцию, служит удовлетворению каких-то потребностей. Совокупность артефактов - это самостоятельная реальность, определенный способ существования человека в техническом мире, а также специфический (инженерный) способ отношения человека к миру.
       Технология в узком смысле понимается В. М. Розиным как организация технической деятельности; феномен последних трех десятилетий - технология в широком смысле - рассматривается как совокупность принципов, образующих своего рода техносферу, состояние которой определяется технологией в узком смысле и социокультурными процессами.
       О чем же, собственно, должна идти речь в случае оценки техники? В принципе трактовка техники здесь максимально широкая, включающая как артефакты (искусственные предметные системы), так и технологии, когнитивные, материальные и организационные факторы технической деятельности. Самым существенным при этом является рассмотрение техники в развитии и взаимодействии с обществом и природой. Абстрактное или статичное рассмотрение техники, где объект (артефакт или технология) противопоставлен субъекту деятельности, имеет в рамках оценки техники очень ограниченное значение, в основном лишь как один из этапов анализа соответствующей проблемы. 
       Предметом оценки техники является научно-техническое развитие и его последствия. Однако и само это развитие не может рассматриваться абстрактно или односторонне, только как научно-технический прогресс. Анализ процессов получения нового знания и его применения для производства технических артефактов, разработки качественно новых и совершенствования уже имеющихся технологий, описание этих процессов с точки зрения роста технического могущества человечества не являются достаточными в случае оценки техники. Необходимым здесь становится понимание технического развития как процесса изменения техники, сопряженного с изменениями в природе и обществе. Суть этого понимания лаконично сформулирована Ж. Бодрийяром: "Люди и техника, потребности и вещи взаимно структурируют друг друга - к лучшему или к худшему"159. 
       Говоря об изменениях самой техники, природы и общества, необходимо обратить внимание на отличие результатов технической деятельности от ее воздействий и последствий. Результат есть реализованная цель, итог некоторого целесообразного действия, полное или частичное достижение того положения вещей, которое мыслилось изначально (например, в техническом проекте). Помимо результата, с течением времени выявляется серия воздействий и последствий, из которых часть можно было предвидеть в замысле целесообразного (инструментального) действия, тогда как другая их часть характеризуется как вторичные, побочные или непредвиденные последствия. Последствие, таким образом, есть изменение реальности по причине инструментального действия, которое не было целью этого действия и которое может обнаруживать себя до и после достижения результата. Иначе говоря, сфера последствий даже после достижения результатов остается сферой неопределенности, сферой возможностей и рисков.     
       Категории "результата" и "последствия" выражают два важнейших аспекта технической деятельности - целерациональность и коммуникативность. Последний аспект, в котором обнаруживается близость техники и знаковых систем, следует рассматривать в плане воздействия технического развития на процессы социальной коммуникации. Иначе говоря, техника в дальнейшем рассмотрении будет пониматься нами не как объект, противостоящий субъекту, и не как противоположность естественного искусственному (сейчас грани между тем и другим все более стираются), но как медиум160, активная окружающая среда, в которую человек погружен и частью которой он во все большей степени становится. Можно сказать, что эта среда не просто активна, но агрессивна, что она поглощает и подменяет собой природную окружающую среду, а также воздействует на общество и происходящие в нем процессы. 
       Понимание техники как медиума означает, что техника (техносфера) не только не является обособленной от социальной системы, но и не может рассматриваться в качестве автономной подсистемы, подобно науке, экономике или политике. Миссия техники заключается в ином. Техника выступает в качестве коммуникативной связующей ткани, воспринимающей исходящие от подсистем общества или от отдельных социальных акторов импульсы. Но техника - это активный медиум, способный не только воспринимать, но и аккумулировать, преобразовывать, ретранслировать эти импульсы, придавать новое качество и иной темп социальной коммуникации. Технике присуща динамика, создающая впечатление об автономии и эволюционном характере технического развития. Однако это только впечатление, поскольку технические артефакты и технологии, абстрагированные от социального контекста их применения, - всего лишь  потенциальные функции, тогда как реальная функция связана с конкретным, социально обусловленным способом применения. Следовательно, технические возможности всегда могут быть