как справедливо отмечает Х. Сколимовски, многие тексты Библии, Бхагавадгиты и других священных книг можно рассматривать и в качестве своеобразных форм оценки техники, поскольку такие тексты в традиционных культурах оказывали огромное влияние на систему ценностей, выполняли по сути нормативную функцию, создавая рамочные условия (в т. ч. ограничивая и производя селекцию) для самых разных видов деятельности, включая и техническую3.
       Уже анализ мифологии, в первую очередь ветхозаветного предания о строительстве Вавилонской башни и древнегреческих мифов о Прометее, Дедале и Икаре позволяет прийти к определенным выводам о коллизии между традиционной культурной средой и тем, что сегодня принято называть "инновационной активностью". Смысл этих мифов состоит в наказании человека за то, что он при помощи техники пытается освободиться от власти богов или даже уподобиться им, поднявшись на немыслимую ранее для него высоту (в прямом и переносном смысле). Человек пытается изменить угодный богам порядок вещей при помощи некоторых технических ухищрений: производство кирпичей путем обжига глины, как это делали строители Вавилонской башни (что, кстати, подтверждается археологическими раскопками в Вавилоне и других районах Месопотамии), использование огня или изготовление искусственных крыльев. Гнев богов как бы символизирует негативные и непредвиденные последствия осуществления дерзновенной мечты "самому построить мир, самому быть Богом"4. Результат обескураживающий: строители башни из-за смешения языков перестают понимать друг друга, Прометей прикован к скале и обречен на жестокие мучения, Икар гибнет.
       В древнеиндийской мифологии мы также можем найти схожие мотивы. В "Махабхарате"5 описывается процедура пахтания океана, в ходе которой боги добывают напиток бессмертия - амриту. Однако непредвиденным побочным эффектом этого "технологического" процесса становится возникновение на поверхности океана страшного яда - калакуты, который мог погубить своими испарениями людей и богов. И тогда ради спасения всего живого бог Шива решается проглотить калакуту.
       По мнению В. Г. Горохова, миф выступает в качестве своеобразного зародыша проекта, отражая в специфической форме реальную практику (в том числе техническую). И если непредвиденные опасные последствия технической деятельности составляют основной или побочный сюжет мифа, то в этом следует видеть отражение реального процесса накопления технических навыков - путем проб и ошибок, подчас трагических. Очень важно, однако, что миф не просто специфически отображал реальную практику, но, устанавливал связь этой практики с религиозными представлениями и верованиями. При этом "даже самая примитивная техническая операция наполнялась особым смыслом, выходящим далеко за пределы прагматического действия, безгранично расширяющего пределы возможного"6. Таким образом, миф выступал в качестве нормативного предписания, нередко - запрета или ограничения применительно к той деятельности, которую сейчас мы можем назвать инновационной.
       В традиционном обществе подобные "эксцессы" технического гения чаще всего оказывались нейтрализованными культурной средой. Э. Гидденс дает следующее объяснение этой особенности традиции: "Традиционным культурам свойственно почитание прошлого, и символы ценятся потому, что содержат и увековечивают опыт поколений. Традиция - способ интеграции рефлексивного контроля действия и пространственно-временной организации сообщества, средство взаимодействия с пространством и временем, обеспечивающее преемственность прошлого, настоящего и будущего любой деятельности или опыта ... Она не является целиком застывшей, поскольку переоткрывается заново каждым новым поколением, принимающим культурное наследие от тех, кто ему предшествует. Традиция не столько противится изменению, сколько образует контекст специфических временных и пространственных признаков, по отношению к которым изменение приобретает значимую форму"7. Данная характеристика применима для всех традиционных обществ, хотя при более детальном культурологическом анализе обнаруживается значительное своеобразие различных культурных традиций в плане восприятия инновационной деятельности. 
       Согласно Х. Сколимовски8, культура традиционного общества выступает в качестве своеобразного фильтра, через который пропускаются любые произведения технической деятельности и человеческой практики вообще. Такой "инновационный фильтр" способствует замедлению (иногда - очень существенному) скорости технического развития, но вовсе не исключает технологических прорывов. Сущность "культурной фильтрации" состоит в том, что допустимыми являются лишь такие технические изменения, которые могут быть восприняты традиционным обществом без его радикальной трансформации9. 
       С этой точки зрения своеобразие конкретной культуры приобретает решающее значение в той стадии, когда механизм "инновационного фильтра" перестает эффективно функционировать. Результатом становится либо радикальная социокультурная трансформация, то есть переход к техногенной цивилизации, либо технологический застой. Характерным примером второго варианта может служить  традиционная культура Древнего и Средневекового Китая.
       
       1.2. Последствия техники в контексте традиционной китайской культуры 
       Если обратиться к китайской философской и этической традиции, в частности, к канонической даосской книге Чжуан-цзы, названной по имени ее предполагаемого автора (2 пол. 4 - нач. 3 в. до н. э.), то можно обнаружить яркий пример восприятия технических инноваций. В Чжуан-цзы рассказана следующая история: возвращавшийся из дальних странствий ученик Конфуция Цзы-Гун заметил человека, который вскапывал огород и поливал его, для чего ему приходилось лазать в колодец с глиняным кувшином. Работа шла медленно, а сил огородник тратил очень много.
       "Теперь есть машина, которая за один день поливает сотню грядок! - крикнул ему Цзы-Гун. - Много сил с ней тратить не нужно, а работа подвигается быстро. Не желаете ли вы, уважаемый, воспользоваться ею?
       Человек, работавший в огороде, поднял голову и спросил: "Что это за машина?"
       - Ее делают из дерева, задняя часть у нее тяжелая, а передняя легкая. Вода из нее течет потоком, словно кипящая струя из ключа. Ее называют водяным колесом.
       Огородник нахмурился и сказал с усмешкой: "Я слышал от своего учителя, что тот, кто работает с машиной, сам все делает как машина, у того, кто все делает как машина, сердце тоже становится машиной. А когда сердце становится как машина, исчезает целомудрие и чистота. Если же нет целомудрия и чистоты, не будет и твердости духа. А тот, кто духом не тверд, не сбережет в себе Путь"10. 
       В этой моральной аргументации радикального негативизма по отношению к машине мы можем увидеть неожиданное предвосхищение представлений М. Хайдеггера о технике, его идеи постава, подавляющего человека и заставляющего идти его по ложному (машинному) пути раскрытия потаенности бытия. Впрочем, сам этот фрагмент представляет собой резкую полемику с конфуцианством, поскольку вопрос о предпочтительности использования машины ставит ученик Конфуция, но получает от работающего в огороде даоса резкую отповедь, которая заставляет его надолго задуматься и усомниться в абсолютной правоте Учителя. Даосизм, разумеется, представляет собой наиболее радикальную позицию в китайской культуре, доходящую до таких крайностей, как неприятие узды для лошадей или ярма для буйволов11. В этом отношении конфуцианство и моизм выступают с более компромиссных позиций, поскольку провозглашенный Конфуцием идеал "благородного мужа", имевший парадигмальное значение для китайской культуры, или ведущий для Мо-цзы принцип "всеобщей любви" не исключали активного пользования техникой и технологиями, во всяком случае до той поры, пока оно не ставило под сомнение доминирующий культурный и этический идеал. Вместе с тем принципиальное значение имела общая интенция китайской культуры: одобрения заслуживало лишь то действие, которое не являлось насилием над природой, не нарушало существующего порядка вещей, но было основано "на чувстве резонанса ритмов мира"12. При этом необходимо учитывать, что в техническом отношении Китай не уступал античной Греции и Риму, а с крахом последнего и явным техническим регрессом в эпоху раннего Средневековья - стал наиболее передовой в техническом отношении страной. Согласно авторитетной оценке Дж. Нидэма13, этот приоритет сохранялся вплоть до 1400 г., а по мнению Ф. Броделя "энергичный Китай 13 в. имел средства к тому, чтобы открыть главные ворота промышленному перевороту, но не сделал этого"14. Предпосылкой промышленного переворота могла быть радикальная социокультурная трансформация, означающая помимо прочего устранение "инновационного фильтра". В Китае, однако, сохранение традиционной социокультурной модели вплоть до Синьхайской революции 1911-1912 гг. обернулось технологическим застоем и бессилием перед экспансией западных держав и Японии во второй пол. 19-нач. 20 в. 
       
       1.3. Последствия технической деятельности в европейской античной и средневековой культуре 
       Античность и европейское Средневековье несомненно занимают особое место в типологии культур. Именно в исторической последовательности этих культур следует искать предпосылки будущего перехода к техногенной цивилизации. Однако при всем своеобразии, отличающем их от традиционных культур Древнего Востока, исламского мира, Индии и Китая, эти культуры с точки зрения отношения к техническим инновациям также успешно справлялись с ролью фильтра. Ведь не случайно Архимед, автор многих важнейших изобретений (правда, часть из них Архимеду приписывается), разделял господствовавшее мнение, что изобретательство - занятие низкое и прибегать к нему подобает лишь в случае необходимости15. Вместе с тем, техника становится предметом рефлексии уже во времена Греческой античности. Причем относится это не только к проблематике различения "технэ" и "эпистемэ", но и к осмыслению противоречивых последствий владения какими-либо техническими средствами или навыками. Например, хорошо известны слова хора из "Антигоны" Софокла, в которых присутствует не восторг (такое впечатление может появиться при чтении неточного русского перевода16 этого фрагмента трагедии) перед техническим могуществом человека, способного распахивать целину и плавать в бурю по морю, но скорее содрогание перед его чудовищной дерзостью. 
       Платон в "Федре" вкладывает в уста Сократа любопытный рассказ о том, как на суд царя Египта Тамуса бог Тевт (Тот) представлял изобретенные им различные искусства, т. е. определенные умения, "?????". Слушая пояснения Тевта о пользе, преимуществах и недостатках различных искусств, фараон время от времени делал свои замечания, иногда весьма пространные. Когда дошла очередь до письменности, Тевт сказал, что письменность сделает египтян более мудрыми и памятливыми. Ответ царя был таков: "Искуснейший Тевт, один способен порождать предметы искусства, а другой - судить, какая в них доля вреда или выгоды для тех, кто будет ими пользоваться. Вот и сейчас ты, отец письмен, из любви к ним придал им прямо противоположное значение. В души научившихся они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, само собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых"17. Принципиальной проблемой для Платона в данном случае является подмена истинной мудрости (эпистемэ) мнимым знанием, производимым с помощью искусственной (технической) уловки. Механический навык вместо работы души, экстенсивная деятельность вместо внутреннего побуждения, - вот в чем видит Платон основную угрозу. Любопытно, что уже в наши дни схожая аргументация иногда используется при обсуждении последствий внедрения компьютеров и других информационных и коммуникационных технологий. В частности, речь идет об опасности, связанной с утратой качеств, характерных для человека книжной культуры.
       В контексте нашей темы внимания заслуживает уже сам факт оценки последствий широкого использования интеллектуальной технологии - искусства письма - для духовной жизни человека. Платон при этом намечает необходимое правило для любой подобной оценки или экспертизы - в ней не должен участвовать сам изобретатель техники. И не случайно, пожалуй, что в этом рассказе право судить о достоинствах, недостатках и последствиях технических изобретений царь Тамус присваивает себе, ибо в его руках власть, и только он может принимать решения. Здесь можно увидеть предвосхищение еще одной важной проблемы - сложных отношений между политикой, наукой и техникой. 
       Аристотель в "Политике" гипотетически рассуждает о далеко идущих последствиях радикального усовершенствования технических средств, которое сегодня мы могли бы назвать автоматизацией и роботизацией: "Если бы каждое орудие могло выполнять свойственную ему работу само, по данному ему приказанию или даже его предвосхищая, и уподоблялось бы статуям Дедала или треножникам Гефеста, о которых поэт говорит, что они "сами собой входили в собрание богов"; если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, тогда и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были бы рабы"18. Аристотель мимоходом (а это именно так, поскольку основная тематика соответствующего фрагмента "Политики" - проблемы собственности и труда в семье, а также различение активной и продуктивной деятельности) затрагивает проблематику социально-экономических последствий гипотетической автоматизации и совместимости определенного вида техники с тем или иным социально-экономическим укладом. 
       Впрочем, даже более простые технические усовершенствования, которые приводили к высвобождению рабочей силы, и, в частности, позволяли обходиться без труда рабов, вызывали настороженность. Например, Светоний в жизнеописании Веспасиана рассказывает о том, что этот император, считавшийся одним из наиболее способных государственных деятелей Древнего Рима, наложил запрет на использование изобретения, позволявшего без больших затрат поднять на Капитолий огромные колонны. Свое решение Веспасиан объяснил тем, что для него важнее "подкормить мой народец"19.
       Весьма эффективный механизм фильтрации чреватых опасными последствиями технических новшеств представляла собой цеховая организация ремесленного производства в Средние века. Действие этого механизма отражает, в частности, следующая запись в актах городского совета Кельна за 1412 г.: "К нам явился Вальтер Кезингер, предлагавший построить колесо для прядения и кручения шелка. Но посоветовавшись и подумавши... совет нашел, что многие в нашем городе, которые кормятся этим ремеслом, погибнут тогда. Поэтому было постановлено, что не надо строить и ставить колесо ни теперь, ни когда-либо в последствии"20. В решении Кельнского совета, состоявшего преимущественно из представителей ремесленных гильдий, главную роль несомненно сыграли соображения социально-экономической стабильности в городе. За этим решением просматривается также логика традиционной культуры - отказ принять не столько единичную техническую инновацию, сколько цепь следующих за ней экономических и социальных инноваций. А в случае внедрения прядильного колеса эти инновации пришлось бы осуществить именно для того, чтобы мастера и подмастерья шелкоткаческого цеха не погибли с голоду. 
       Однако ремесленные гильдии, выступавшие в Средние века в качестве одной из главных инстанций регулирования и оценки технических новшеств (наряду с церковными институтами), не следует рассматривать в качестве косной силы, заведомо противостоявшей любому техническому усовершенствованию. Это происходило лишь в тех случаях, когда такое усовершенствование вступало в противоречие с "цеховым" идеалом социального устройства. Когда же речь в самом деле шла о жизни и смерти ремесленного цеха, сопротивление инновации могло быть исключительно стойким и продолжительным. Так, например, цехи позументщиков в различных городах Германии более 200 лет, до сер. XVIII в., сопротивлялись внедрению ленточных станков (вплоть до их публичного сожжения). 
       Таким образом, традиционная культура выступает в качестве своеобразного фильтра, через который пропускаются различные инновации (далеко не только технические). Этот механизм выступает не столько в качестве тормоза технического и иного прогресса, сколько в качестве социокультурного стабилизатора, купирующего некоторые опасные последствия различных инноваций, а в ряде случаев элиминирующего сами инновации. Технический прогресс и технологические прорывы при этом происходят, однако они не создают экзистенциальных проблем в данном социокультурном контексте. Соответственно, техника и ее последствия становятся объектом философской рефлексии, но лишь как периферийная тема. Последнее, однако, не исключало блестящих прозрений, предвосхищающих современный дискурс философии техники.
       
       1.4. Формирование предпосылок перехода к техногенной цивилизации в эпоху Возрождения и Реформации 
       Эпоха Возрождения и Реформации с большим основанием может рассматриваться как переходная, как период решающей мутации традиционной культуры, непосредственно предшествующей появлению техногенной цивилизации21. В это время формируются материальные и духовные предпосылки постепенного исчезновения "инновационного фильтра" традиционной культуры, благодаря чему становится возможным  беспрецедентный рост технического могущества. 
       Особый интерес для нас в этом плане представляет одна из ключевых фигур Возрождения - Леонардо да Винчи. Среди разрозненных записей, относящихся к его многочисленным изобретениям, едва ли не наибольшей известностью пользуется следующая: "Как и почему не пишу я о своем способе оставаться под водой столько времени, сколько можно оставаться без пищи. Этого не обнародываю и не оглашаю я из-за злой природы людей, которые этот способ использовали бы для убийств на дне морей, проламывая дно кораблей и топя их вместе с находящимися в них людьми; и если я учил другим способам, то это потому, что они не опасны, так как над водой показывается конец той трубки, посредством которой дышат, и которая поддерживается кожаным мехом или пробками"22.
       Приведенная запись - яркий пример нового типа рефлексии над техникой и ее последствиями. Это особенно ярко проявляется при сопоставлении данного текста Леонардо с "инженерными фантазиями" Роджера Бэкона (сер. 13 в.), который в "Epistola de secretis operibus artis et naturae"23 дает впечатляющий прогноз будущих технических изобретений - пароход, автомобиль, самолет, телескоп и т. д. Однако для Р. Бэкона, провозглашающего приоритет опытной науки, именно практический результат имеет наибольшее значение, а польза выступает при этом в качестве важнейшего критерия божественного служения24. В частности, с точки зрения Р. Бэкона полезным и даже обязательным является ведение войны с применением отравляющих веществ; в другом сочинении - "Opus tertium"- Р. Бэкон настоятельно рекомендует французскому королю Людовику Святому в его войне с сарацинами использовать мощные зеркала, которые фокусировали бы солнечный свет, что позволило бы сжигать вражеские войска25. По сравнению с Р. Бэконом, интересующимся в первую очередь непосредственным результатом научных и технических изобретений, Леонардо да Винчи более глубоко задумывается о последствиях и их моральном преломлении. Решение Леонардо о сокрытии придуманного им способа длительное время находиться под водой (вероятно, речь шла о чертеже подводной лодки) является индивидуальным волевым актом, в основе которого - осознание личной ответственности изобретателя за возможные последствия технического изобретения. Леонардо не удовлетворяют упования на добрую природу человека.
       Очень интересна и мотивация, о