утствие прекраснодушия), и передовая атмосфера Таганрога, города греческой и еврейской мафии. Именно в Таганроге Чехов приобрел свое "лицемерие" и свою способность "скромно и умно" выполнять функции клоуна. Чехов это "испуганный русский". (717) Он, еще сидя за партой таганрогской гимназии, понял: "не суйся", "не связывайся". Кто террорист Осинский, казнённый в 1879 году? Бывший таганрогский гимназист. Где арестован Боголюбов-Емельянов, мстя за которого, стреляла Засулич? В Таганроге, в 1876 г., где собрал вокруг себя революционно настроенных гимназистов. А вот народоволец Тан-Богораз - учился с Чеховым в гимназии. В 1879 г., когда Чехов приехал в родной город, там арестовали Леона Мирского, известного своим покушением на шефа жандармов. А вот народоволец и таганрогский врач П.М.Шедеви. Напомню, что Таганрог это маленький город с населением в 40 тысяч человек. Всё на виду, все друг друга знают. Павловский, уроженец Таганрога, с 14 лет и до окончания гимназии жил в семье Чеховых. Потом поступил в Медицинскую академию, был арестован, проходил по процессу 193-х. Потом бежал в Париж, где написал статью о пребывании в Петропавловской крепости. Павловский был арестован за организацию в 1874 г. революционного кружка в Таганроге. Впоследствии Павловский был амнистирован и стал сотрудником "Нового времени". 
Нетрудно заметить сходство между биографиями Чехова и Павловского. Но Чехов действовал "очень скромно и умно". Поступил на медицинский факультет Московского университета и стал сотрудничать в левой прессе, но в серьёзные дела не лез. Потом скачок вправо, но на основе личной дружбы с Сувориным и без штатного сотрудничества в "Новом времени". 
Наконец, если Павловский был самым непосредственным образом связан с еврейской мафией (так как сам был евреем), то Чехов с еврейством поддерживал корректные отношения, никогда внутрь кагала не попадая. Хотя в молодости он даже стремился туда, стремился вполне сознательно, в душе великий народец проклиная (730), но одновременно собираясь жениться на Евдокии Исааковне Эфрос (кстати, единственная серьёзная попытка молодого Чехова связать себя брачными узами). 25-летний Чехов писал приятелю: 
"Моя ОНА - еврейка. Хватит мужества у богатой жидовочки принять православие с его последствиями - ладно, не хватит - и не нужно... И к тому же мы уже поссорились. Завтра помиримся, но через неделю опять поссоримся... С досады, что ей мешает религия, она ломает у меня на столе карандаши и фотографии - это характерно... Злючка страшная... Что я с ней разойдусь через 1-2 года после свадьбы, это несомненно..." 
Вот другое письмо, написанное через полтора месяца; 
"Пожаловался ей (Эфрос) на безденежье, а она рассказала, что её брат-жидок нарисовал трёхрублёвку так идеально, что иллюзия получилась полная: горничная подняла и положила в карман". 
Брак с Эфрос, а в перспективе и издательство собственного журнальчика а ля "Искра" было бы логическим завершением головокружительной карьеры Антоши Чехонте. Но как раз в это время Чехова заметил Суворин, потом Григорович. Продаться можно было гораздо дороже и приличнее. Чехов высчитал точно: в это же время тому же адресату: 
"Что бы там ни говорили, а Суворин хороший, честный человек: он назначил мне по 12 коп. со строки." 
Через несколько месяцев пишет: 
"Была вчера Эфрос. Я озлил её, сказав, что еврейская молодёжь гроша не стоит; обиделась и ушла". 
Теперь Чехову надо было решить важную психологическую задачу: поддерживать дружеские отношения с Сувориным, но так, чтобы не скомпрометировать себя перед так называемым "общественным мнением" (то есть еврейско-масонской инфраструктурой). Задел для этого был, так как Чехов уже показал себя в деле. Отрабатывая кусок хлеба, он глумился над Леонтьевым (737) (статья в "Осколках" в 1883 году), все его ранние рассказы это примитивное зубоскальство над русскими образованными классами, русской философией, культурой, изображение славянофилов "охотнорядскими Шопенгауэрами" и т.д. Вот характерный образчик остроумия 22-летнего Чехова: 
"В редакцию "Руси": Мерси. Квас прелестен. Порекомендуем. Вы пишете, что квас без тараканов - иноземщина. Мы не согласны с вами. Процедить можно. Прикажите помыть жбаны: запах от них тлетворнее Запада!" 
Или:
"Кречинский и Хлестаков выходят из "Нового времени", чтобы издавать собственную газету "Благонамеренные козлы"". 
У Антоши была крепкая репутация "своего". Он и с весёлыми девочками познакомит, и рецептик от триппера даст. С ним хорошо посидеть в ресторане, распить графинчик. Беден, но весел, услужлив, блюдёт честь российского интеллигента, знает массу анекдотов и сплетен. Душа общества, "анекдотист и канканёр". И братья у него, Колька да Сашка, "наши люди". 
И вот вдруг Антоше от козла Григоровича приходит письмо в стиле "знаете ли вы, что вы поэт и поэт истинный". 
Чехов отвечал: 
"У меня в Москве сотни знакомых, между ними десятка два пишущих, и я не могу припомнить ни одного, который читал бы меня или видел во мне художника. В Москве есть так называемый "литературный кружок": таланты и посредственности всяких возрастов и мастей собираются раз в неделю в кабинете ресторана и прогуливают здесь свои языки. Если пойти мне туда и прочесть хотя кусочек из Вашего письма, то мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатания по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы и - пошла писать!" 
С "ребятами" надо было рвать. Но у нас ведь "вход рупь, выход два". И начиная с 1886 года Чехов постоянно боялся "народного пинка". Да и не то что в переносном, а и в буквальном смысле. "Ребята" мстить умели. Причём в данном случае им и не нужно было звонка сверху. Бесил успех, бесила вдруг выявив- шаяся непохожесть Чехова на них. Чеховеды до сих пор гадают о причинах поездки Чехова на Сахалин. Поездка получается, как ни крути, немотивирован-ной, внезапной. Поехал "от скуки", развеяться, или собирать материал, бороться с царизмом, бежать от начинающейся болезни - любое определение мелко и ужасно искусственно, неправдоподобно. Впрочем, поездка эта действительно неправдоподобна, так как в ней поражает какая-то заданность. Чехов едет на Сахалин, а в письмах ноет на ужасную дорогу, на Сахалине тоже не видит ничего интересного, участвует в местной переписи как бы по обязанности, по инерции, и в конце концов очень медленно и нудно работает над книгой, получившейся в результате такой же нудной и неинтересной. При этом Чехов жалуется на обязательность этой работы... Да разгадка сахалинской поездки на 3/4 ясна. Это реабилитация в глазах либерального общественного мнения, рассчитанный шахматный ход, ловкая рокировка. В результате Чехова ещё терпели. Еле-еле - он балансировал на грани. Ребята между собой хохотали: 
Большой талант у Чехова Антоши - 
Он ловко подаёт Суворину галоши. 
В печати же появлялись любопытные рисунки. Вот в журнале "Шут" за 1892 год карикатура "Наша пресса". На ней изображены Чехов и Суворин, названный "Героем "Нового времени"". Внизу подпись: "А.С.Суворин: "И какая же тоска! просто не знаешь, куда деться... Махнуть, разве, с Антошей к чувашам!.."" 
Чехов, гений лицемерия, юлил, выправляя всё более ухудшающееся положение. Своё кредо, оправдательную легенду ренегатства, он изложил в письме к А.И.Плещееву в 1888 году: 
"Я боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист. (745) Я хотел бы быть свободным художником и - только, и жалею, что Бог не дал мне силы, чтобы быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах, и мне одинаково противны как секретарь консистории, так и Нотович с Градовским (т.е. либералы - О.). Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодёжи... Потому я одинако не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к учёным, ни к писателям, ни к молодёжи. Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Моё святая святых - это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чём бы последние две ни выражались..." 
Увы, во многом эти слова не плод многолетних раздумий, а поза. Поза красивая, интуитивно верно угаданная, но поза. Поза, за которой страх пинка. 
И пинка Чехову влепили. Смачного, с хрустом, от которого он летел 15 метров. "Чайка" провалилась с треском, с позором небывалым. 
Пресса тогда писала: 
"Юбилейное бенефисное торжество было омрачено почти беспримерным, давно уже небывалым в летописях нашего образцового театра скандалом... такого головокружительного провала, такого ошеломляющего фиаско, вероятно, за всё время службы бедной бенефициантки не испытывала ни одна пьеса ... после третьего действия шиканье стало общим, оглушительным, выражавшим единодушный приговор тысячи зрителей тем "новым формам" и той новой бессмыслице, с которыми решился явиться на сцену "наш талантливый беллетрист". Четвёртое действие шло ещё менее благополучно: кашель, хохот публики, и вдруг совершенно небывалое требование: "опустите занавес!" ... Шиканье по окончании пьесы сделалось опять общим: шикали на галерее, в партере и в ложах. Единодушие публика проявила удивительное, редкое, и, конечно, этому можно только порадоваться: шутить с публикой или поучать её нелепостями опасно". 
На защиту Чехова встал один Суворин, в свою очередь тоже освистанный. "Полемика" пошла на уровне стишков: 
Скажу я смело - 
Пожалуй, соколом рядись, 
Но Соколом лететь, ты, Чайка, не берись. 
(Автор Иероним Добрый, он же С.Г.Фруг.) 
Удар был особенно силён, так как в пьесе образ Тригорина носил явно автобиографический характер. 
Сразу всё понявший, увидевший своим хитрым татарским глазом, Чехов писал Суворину: 
"17-го октября не имела успеха не пьеса, а моя личность. Меня еще во время первого акта поразило одно обстоятельство, а именно: те, с кем я до 17-го октября дружески и приятельски откровенничал (немножко переигрывает - О.), беспечно обедал, за кого ломал копья - все эти имели странное выражение, ужасно странное... Одним словом, произошло то, что дало повод Лейкину выразить в письме соболезнование, что у меня так мало друзей, а "Неделе" вопрошать: "что сделал им Чехов", а "Театралу" поместить целую корреспонденцию о том, будто бы пишущая братия устроила мне в театре скандал. Я теперь покоен, настроение у меня обычное, но всё же я не могу забыть того, что было, как не мог бы забыть, если бы, например, меня ударили..." 
Чехов вздохнул, повертел в руках ладью-Суворина и пожертвовал за лучшую позицию. (831) Иного выхода не было. После разрыва же "был хорошо устроен в зоне". 
Но как всё это было сделано опять "очень скромно и умно", на полутонах. Даже не вполне осознанно. Тут сказался русский инстинкт предательства. Сухая логика интеллектуального предательства, столь свойственная Чехову. Гений. В этом гениальная особенность его жизни. Внешне пошлой и обычной, но по сути удивительно законченной, ритмичной и договорённой. Следовательно, изменнической. 




697

Примечание к №663
Розенштерн в тогдашней европейской прессе называли не иначе как ... "славянской мадонной" 

А вот еще одна славянская мадонна. (702) Ленин писал Арманд по поводу "паршивого, поганого националистического мещанина" Юркевича: 
"Сей жулик будет гадить. Получил твой рассказ о реферате Степанюка и выступлении Юркевича: откровенно скажу, злился на тебя: ты не поняла, в чём суть у Юркевича. И я опять - каюсь - ругал тебя богородицей. Не сердись, пожалуйста, это я любя по дружбе, но не могу не злиться, когда вижу "нечто от богородицы"". 
Это слово, как и слово "добрый" ("добрый Мартов", "добрый Плеханов"), было для Ильича ругательством.




698

Примечание к №653
В Ленине холод сатанинского окаменения души вызвал красное раскаление плоти. 

Во время II съезда Ленин заболел. В области груди и на спине выступили красные пятна, сопровождавшиеся жгучей нестерпимой болью. Началась лихорадка. Крупская и один медик из большевиков посмотрели по медицинскому справочнику. Согласно критическому реализму, у Ильича был типичный стригущий лишай. Пятна смазали йодом, что вызвало резкое обострение боли. Дорогой в Женеву Ленин метался в поезде, а по приезде две недели пролежал не вставая. Болезнь оказалась гораздо интересней. Это было редко встречающееся воспаление кончиков грудных и спинных нервов (707), известное под названием "священный огонь". 
Интересно как сам Ленин оценивал своё состояние. С одной стороны, он был совершенно не способен хотя бы поверхностно проанализировать поведение на съезде, поведение явно ненормальное и внесшее с самого начала в русское социал-демократическое движение такой напор злобы, который не снился и эсеровским бомбометателям. Владимир Ильич писал, полемизируя с Мартовым: 
"Ленин вёл себя, - употребляя его же выражение, - бешено. Верно. Он хлопал дверью. Правда. Он возмутил своим поведением оставшихся на собрании членов. Истина. - Но что же отсюда следует? Только то, что мои доводы по существу спорных вопросов были убедительны и подтверждались ходом съезда". 
(Вообще прекрасный пример ленинской логики.) С другой стороны, - и в этом опять-таки весь Ленин - на уровне лишайника был сделан очень ясный и циничный вывод, имевший огромное значение для придания этому человеку дополнительной живости, дополнительной осуществлённости. В 1913 г. Владимир Ильич пишет Горькому: 
"Известие о том, что Вас лечит НОВЫМ способом "большевик", хотя и бывший, меня ей-ей обеспокоило. Упаси Боже от врачей-товарищей вообще, врачей-большевиков (721) в частности! Право же, в 99 случаях из 100 врачи-товарищи "ослы", как мне раз сказал один ХОРОШИЙ врач. Уверяю Вас, что лечиться (кроме мелочных случаев) надо ТОЛЬКО у первоклассных знаменитостей. Пробовать на себе изобретения большевика - это ужасно!!"




699

Примечание к №614
у Ленина была центральная идея всеобщего хаоса и разрушения 

Даже уходя, напоследок Ленин хлопнул дверью. Его издевательское "завещание" окончательно всех обозлило и спровоцировало начало открытой грызни за власть. Сталин уже в 50-х, незадолго до смерти, говорил: "Вот Ленин написал завещание и всех нас тогда перессорил". Действительно, если разобрать последнее письмо Ленина пункт за пунктом, то это ведь хуже, чем оскорбление. 
У NN трое наследников, трое детей. Он им оставляет "завещаньице": 
"Старший сын сильный, но груб. Его не слушайтесь. Средний умён, но постоянно под меня рыл, гад, что не случайно. Младший красив, но ведь не варит ничего, пробка. Надо взять ещё шесть первых попавшихся прохожих, с улицы, и оформить тоже моими прямыми и полноправными наследниками. Привет!" 
И ведь не специально, а сидел в нём чёрт какой-то... 




700

Примечание к №671
должна быть дополняющая дешифровка 

Как известно, кульминационная сцена любой антиутопии - встреча простака-профана, наивно уверенного в понятной разумности окружающего мира, с "великим инквизитором", который перед его смертью раскрывает ему подлинное чудовищное устройство общества. Но мы живем в чрезвычайно старой утопии. Утопия - это предсмертная ужасная вспышка, апокалипсис. Год, три, пять. От силы 10-15 лет. И за эти пятнадцать лет мир меняется, уходят целые поколения. Время останавливается и одновременно бежит с бешеной скоростью. Мы не 70, а 700 лет прожили. И многое утеряно. Для тех, кто в центре этого мира, - безвозвратно. Всё в прошлом, всё забыто. При оглядывании на 100 лет назад голова кружится от седой древности. Но истоки мира даже не в утопии Платона - ещё раньше, еще дальше. Но вырвавшись из утопии, познав ход и смысл, человек получает власть к этому миру, власть скрытую и недоступную даже для его "вершителей". И итог - новая утопия, новый оборот спирали. Но оборот назад, не уничтожающий, а предсказывающий. То есть власть над причинно-следственной связью.




701

Примечание к №640
Верховенский (отец) верно характеризует суть дикой, самой себе не верящей русской риторики. Но и только. Он бессилен сложить рассыпающуюся реальность в единое целое, не видит противника. 

Следует учесть, что Достоевский высмеивает вообще образ писателя, писательское бессилие в постижении реальности. Поэтому Верховенский-старший это прежде всего сам Достоевский с его антинигилистическим пафосом. Для понимания этого достаточно привести следующее место из "Дневника писателя" за 1873 год ("Бесы" написаны в 1872): 
"(В начале 60-х) однажды утром я нашёл у дверей моей квартиры, на ручке замка, одну из самых замечательных прокламаций... она называлась "К молодому поколению". Ничего нельзя было представить нелепее и глупее. Содержания возмутительного, в самой смешной форме, какую только их злодей мог бы им выдумать, чтобы их же зарезать ... И вот мне, давно уже душой и сердцем не согласному ни с этими людьми, ни со смыслом их движения, - мне вдруг тогда стало досадно и почти как бы стыдно за их неумелость: "Зачем у них это так глупо и неумело выходит?" ... Тут подавлял один факт: уровень образования, развития и хоть какого-нибудь понимания действительности ... Никогда до этого дня не предполагал я такого ничтожества!" 
И Достоевский с прокламацией в руках бросился к Чернышевскому, то есть спасать Россию: вы, мол, того, шуруйте потише. Побежал к Чернышевскому, то есть к другому ПИСАТЕЛЮ. 




702

Примечание к №697
А вот ещё одна славянская мадонна. 

Впрочем, не так глупо. Психическое расстройство Успенского состояло в том, что в Глебе Ивановиче сидел Иваныч - дьявол, который Успенского мучил и доводил до мыслей о самоубийстве. Но были и светлые минуты, минуты радости и восторга. Это когда из Шлиссельбурга прилетала в больницу богородица - Вера Фигнер. Фигнер летала, летала вокруг Глеба Ивановича, и несчастный плакал от умиления, шептал восторженно: "Слышите, крылами бьёт-бьёт, слышите". Иногда же, в серые трезвые минуты, кричал на Синани, просил его отпустить, обвинял своего благодетеля в том, что он его поработил. Синани же клал тяжёлую руку на плечо, объяснял, что Иваныч это император и он не только его, а всю Россию, весь мир изводит.




703

Примечание к №579
Щедрин дал лексику русской интеллигенции. 

Один из очевидцев похорон Щедрина писал Чехову: 
"Гроб несла молодёжь на руках от квартиры до кладбища, а колесница была завалена цветами и венками. Всех венков было 140, много серебряных ... народ стоял не только вокруг могилы, на решётках памятников вокруг, но даже лепился по карнизам, нишам и окнам церкви, возле которой вырыта была могила, и ВИСЕЛ на деревьях ... С самого утра и до конца похорон шел дождь, так что вся эта толпа стояла под зонтиками ... речи прерывались возгласами "браво" и даже аплодисментами". 
Позитивно толпились под дождём, уныло сидели на деревьях, обхватив стволы жалобными ручонками. А когда аплодировали, то с деревьев, наверно, сыпались, как груши перезрелые (см. "Ворона и сыр"). Вот какой материализм-то пошёл - под дождём на похоронах на деревья полезли. Хоронили же "мозг нации": главного карикатуриссимуса России. 
Но какая дьявольская усмешка истории - сейчас России нужно расти до Щедрина (сознательное искажение смысла его произведений, непонимание 75% намёков и т.д.). Это Гоголь с его "похоронами прокурора" наколдовал. Либерализм сейчас действительно либерализм. "Мечты сбываются". Как страшно: "исторический поворот Городничего". "Над кем смеётесь, над собой смеётесь". Раньше Городничий бросал эту реплику в зал, а теперь актёрам, повернувшись к залу спиной. Декорации повернулись на петлях реальности. Что же сказал Гоголь тогда? Вы смеётесь над собой, показывая "Ревизора". Надсмеялись, надругались над собой. Ведь с Гоголя начинается содержательная сторона русской литературы. В идеале-то всё должно было быть наоборот. Пушкин - содержание, сам тон, Гоголь - ФОРМА. А получилось, что Городничий-Гоголь читает письмо Хлестакова-Пушкина в зал. И вот зал стал пьесой, а сцена превратилась в символ ушедшего прошлого. И сидящие в зале гоголевские хари обращаются к смеющимся над ними символам прошлого: "Над к