дставляются мне покушением и на личность автора, и на мою читательскую самостоятельность ... Друг к другу и к тем писателям, которых они критикуют, относятся они или излишне почтительно, не щадя своего достоинства, или же, наоборот, третируют их ... Обвинения в невменяемости, в нечистоте намерений и даже во всякого рода уголовщине составляют обычное украшение серьёзных статей". 
Это настроение, лишь мелькнувшее у Чехова как отзвук бесед с Сувориным и виртуозная упреждающая заглушка, очень было близко Набокову, стало его кредо. 




248

Примечание к с.19 "Бесконечного тупика"
Чернышевские и Писаревы выросли в "Вехи" ... Всё "получилось". Но получилось чужое. 

Почему "Вехи" все же не получились? Потому, что это был максимум для их авторов. А должен был быть минимумом. С этого начинается философия, а не заканчивается. А они, когда писали "Вехи" (все без исключения), задыхались в разреженном воздухе альпийских вершин собственной философской мысли. Если бы это были серьёзные мыслители, которые в целях ПОПУЛЯРИЗАЦИИ своих взглядов СНИЗОШЛИ до разговора на столь элементарном уровне. А так - увы! - русская интеллигентская масса осталась для веховцев референтной группой (252), людьми, с уровнем которых они соотносят и сопоставляют свои знания, причём неосознанно. 
И всегда противные оговорки. (260) Верили ли сами в них? Тем хуже, если верили. 




249

Примечание к №232
Интеллигенция не ощущала себя юной, в ней был нелепый переход от детства ко "взрослости". 

Русская интеллигенция не поднялась даже до осознания собственных сословных интересов. (257) Ворочали глыбами: нар-род, Р-рос-сия. А если бы сказали прямо: "Что делать, и нам нужно место под солнцем. Вам, дворянам, с детства было дано всё. А мы жили в атмосфере хамства, сквернословия, побоев. У нас нет культуры, воспитания. И тем не менее, если не за счёт таланта, то по крайней мере за счет трудолюбия, мы выбились в люди, в средние слои общества. Мы образовали новое, молодое сословие, важное и полезное для России. Нам нужно дать некоторые привилегии, льготы..." 
Нет, начали с другого: "Мы соль земли русской". Всё началось с этого истерического бреда сентиментальной потаскушки. (283) Дворянство как сословие - крепостники, бурбоны, невежи и невежды, мешающие общественному прогрессу; духовенство - мракобесы, пьяницы и развратники; купечество - хамы и дебоширы; чиновничество - взяточники, жулики и карьеристы; военные - солдафоны; ну а простой народ - тёмное, невежественное быдло (тут оговороцка: да, грязные свиньи, но не сами по себе, а потому что искусственно в невежестве держат). 
То есть, иными словами, интеллигенция это такое сверхдворянство, такое сверхпервое сословие, такая элита, такая "супер стар", по сравнению с которой бледнеет спесивость римских патрициев и китайских мандаринов. Даже средневековое дворянство никогда не считало себя "солью земли" и признавало влияние духовенства и, в определённой степени, городских сословий. Тут неслыханный, неправдоподобный АРИСТОКРАТИЗМ русской ДЕМОКРАТИИ ещё за полвека до Октября предварил создание советской номенклатуры. 
Злозоркий Набоков точнёхонько подметил в "Даре": 
"Изучая повести и романы шестидесятников, Чердынцев удивлялся, как много в них говорится о том, кто как поклонился". 
Одно из впечатлений детства: стою на перроне Курского вокзала, а рядом сидит какая-то бабка на корзинах, вся кутанная-перекутанная в платок, похожий на высохшую половую тряпку. Лицо тупое-тупое, красное, и глаза щёлками. С ней рядом на корзинах внучка, наверно. И вдруг бабка ей: "Ой, девочкя, мотри, уточки какие!" (287) (Пальцем на голубей.) Это вот русская интеллигенция "один к одному". Такую тупость ещё поискать. Конечно, дурачков использовали, но должна же быть и своя голова на плечах. 
Из воспоминаний одного "ходока в народ", потерпевшего неудачу в своих науськиваниях: 
"Я начал с расспросов крестьян об их деревне, нужде, о том, как у них себя ведёт начальство, и затем уже переходил к своим заключениям и обобщениям. Но тут я натыкался всякий раз почти на одно и то же возражение: соглашавшийся с моими посылками кологривец делал из них свой вывод или подводил свой итог, а именно, утверждал, что сами они, деревенские, во всем виноваты и им приходится терпеть нужду, обиды и скверное обращение собственно потому, что они сами поголовно пьяницы и забыли Бога". 
Интеллигенции до этих кологривцев пахать и пахать. Зарвались с полунамёка. (292) Им только намекнули, только бросили идейку - и всё, пошло в рост моментально. Сразу поверили и в свою избранность, и в чужую ничтожность. Самоанализ = 0. Если бы Чернышевский написал "Что делать?", где рассказал бы о судьбе молодого человека из поповичей, попавшего в совершенно чуждый и враждебный Петербург, и как ему там трудно и тяжело пришлось, как потерпели крах его наивные представления о столичной жизни... А то: "Я Иисус Христос. Я принёс миру Правду". 
Ленин писал Горькому в 1919: 
"Интеллигентики мнят себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно." 
Это, пожалуй, единственное высказывание Ильича, с которым можно вполне согласиться. Особенно если учесть, что сам Ленин был типичным интеллигентом (297). 




250

Примечание к №212
"Поприщин!.. Аксентий Иванов! титулярный советник! дворянин!.. Фердинанд VIII, король испанский!" (Н.Гоголь) 

В детстве, стоило кому-нибудь на улице крикнуть, например: "Володя!" - как я сразу же оборачивался. Хотя звали меня вовсе и не Володей. Думал, может, меня, может, имя перепутали. Кого же ещё звать могут? Вот и сейчас. Сколько лет прошло. Но скажут громко, например: "Соловьёв" - и я сразу вскидываю голову. 




251

Примечание к с.19 "Бесконечного тупика" 
Вот и вся сказка. Очень короткая, глупая и злая. 

Даниил Хармс написал для детского журнала "Сказку" (253)
"...о том, как король пил чай с яблоками и вдруг подавился, а королева стала бить его по спине, чтобы кусок яблока выскочил из горла обратно. А король подумал, что королева дерётся, и ударил её стаканом по голове. Тут королева рассердилась и ударила тарелкой. А король ударил королеву миской. А королева ударила короля стулом. А король вскочил и ударил королеву столом. А королева повалила на короля буфет. Но король вылез из-под буфета и пустил в королеву короной. Тогда королева схватила короля за волосы и выбросила его в окошко. Но король влез обратно в комнату через другое окно, схватил королеву и запихал её в печку. Но королева вылезла через трубу на крышу, потом спустилась по громоотводу в сад и через окно вернулась обратно в комнату. А король в это время растапливал печку, чтобы сжечь королеву. Королева подкралась сзади и толкнула короля. Король полетел в печку и там сгорел. 
- Вот и вся сказка, - сказала Леночка. 
- Очень глупая сказка, - сказал Ваня". 
Эта сказка - история КПСС. Максимум, на который можно было растянуть куцый анекдот марксизма. Целых 16 строчек получилось. Уф! Хватит. 
В 1920 переименовали Царское село в Детское. Гумилёв написал: 
Не Царское Село, к несчастью, 
А Детское. Ей-ей, 
Уж лучше быть под царской властью, 
Чем стать забавой злых детей. 




252

Примечание к №248
русская интеллигентская масса осталась для веховцев референтной группой

Есть в этом ещё один аспект, уже страшный. "Вехи" хотя и недостаточно полно, но достаточно ясно указали на основные просчёты в устройстве верхнего этажа России, её духовной жизни. И уж конечно, какой-нибудь левша из гейдельбергского университета уцепился за "Вехи": "Скажите нашему императору, что русские кирпичом ружья чистят". Ведь "Вехи" и рассчитаны на немцев. Это философский донос, донос на языке, наиболее доступном и понятном для немцев. Русские в "Вехах" тогда ничего не поняли (даже авторы не поняли, ЧТО написали). А немцы уже тогда могли понять. И по всей видимости, поняли.




253

Примечание к №251
Даниил Хармс написал для детского журнала "Сказку"

Если убрать у него этих бесконечных Кукиных, Квакукиных и Ракукиных (267) и вставить имена, более соответствующие национальной специфике исторической драмы Советской России, то получится следующий текст (для примера взят рассказ "Случаи", изменён также "национальный колорит"): 
"Однажды Борух де Генин объелся мацой и умер. А Кугельман, узнав об этом, тоже умер. А Канторович умер сам собой. А жена Канторовича упала с буфета и тоже умерла. А дети Канторовича утонули в пруду. А бабушка Канторовича съела парик и пошла по дорогам. А Самуэльсон перестал причёсываться и заболел паршой. А Фурман нарисовал даму с кнутом в руках и сошёл с ума. А Зускинд получил телеграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы. 
Хорошие люди и не умеют поставить себя на твёрдую ногу". 
Вот и всё. Мне это неинтересно. "Трагедий" Мандельштама/Бухарина или Бабеля/Ежова интересен вообще (273), как и история, например, Боливии или Эквадора. Там есть поучительные сцены и пикантные детали. Разумеется, испытываешь и сострадание. Только при чём здесь русская история, при чём здесь я? Непонятно. 
Делается следующая подтасовка: советская интеллигенция противопоставляется советской власти. На самом деле отношения были другие: русский народ и еврейские верхи, которые, в свою очередь, делились на мещан, интеллигенцию и власть придержащих (грубо говоря, русская деревня и еврейский город). При этом связь между остатками русских городских сословий и еврейской интеллигенцией была куда более слабой, чем связь между еврейской интеллигенцией и еврейским же чиновничеством. Последние просто-напросто были родственниками (ср. семью Мандельштама). Это были "свои". Трещина между страной и властью проходила вовсе не через паркет гостиной жены Каменева. (277) Свободный книжный рынок давно уже завален сотнями еврейских мемуаров и исповедей, изданы десятки сборников каких-то затхлых писем, вроде переписки двоюродного племянника Пастернака с дядюшкой Мандельштама или правнучки Цветаевой-Эфрон с правнуком Зиновьева-Апфельбаума. Всё это с картинками, фотографиями, комментариями. 
Бабель писал о своём приезде в чекистский Петроград: 
"Ванна была старинная, с низкими бортами ... На палевых, атласных пуфах, на плетеных стульях без спинок разложена была одежда - халат с застёжками, рубаха и носки из витого, двойного шёлка. В кальсоны я ушел с головой, халат был скроен на гиганта, ногами я отдавливал себе рукава ... Кое-как мы подвязали халат императора Александра III и вернулись в комнату, из которой вышли. Это была библиотека Марии Фёдоровны ... Библиотеку Марии Фёдоровны наполнил аромат, который был ей привычен четверть столетия назад. Папиросы двадцать сантиметров в длину и толщиной в палец были обёрнуты в розовую бумагу; не знаю, курил ли кто в свете, кроме всероссийского самодержца, такие папиросы, но я выбрал сигару (из соседнего ящика) ... Остаток ночи мы провели, разбирая игрушки Николая II, его барабаны и паровозы, крестильные его рубашки и тетрадки с ребячьей мазнёй. Снимки великих князей, умерших в младенчестве, пряди их волос, дневники датской принцессы Дагмары, письма сестры её, английской королевы, дыша духами и тленом, рассыпались под нашими пальцами ... До рассвета не могли мы оторваться от глухой, гибельной этой летописи. Сигара ... была докурена". 
На следующий день вымытого Бабеля представили Урицкому, и он был зачислен в штат ЧК: 
"Не прошло и дня, как всё у меня было, - одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране. Так началась 13 лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья". 
Где же тут русская история? (289) От русской истории остался халат, старые фотографии, игрушки детей, которые перебирают любопытными щупальцами уэллсовские осьминоги.




254

Примечание к №239
Но ум-то у него (Бердяева) был слабенький, женский. 

Бердяев утверждал, что его философия есть прежде всего философия человека, философия антропологическая и необъективированная, то есть не претендующая на самостоятельное абстрактное существование: 
"Национальность есть моя национальность и она во мне, государственность - моя государственность и она во мне, церковь - моя церковь и она во мне, культура - моя культура и она во мне, вся история есть моя история и она во мне. Историческая судьба народов и всего человечества есть моя судьба, я в ней и она во мне. Я живу в прошлом и будущем истории моего народа, истории человечества и истории мира. И все жертвы всемирной истории совершаются не только мной, но и для меня, для моей вечной жизни". 
Но на самом деле Бердяев поставил в центр своего философствования не конкретного человека, а абстрактного Человека. И поэтому его "Самопознание" обернулось "Саморазоблачением". В бердяевском "Самопознании" есть всё, кроме самопознания, так же, как в романе О'Генри "Короли и капуста" есть всё, кроме королей и капусты. 
Бердяев, хотя и написал "Смысл творчества", не был творческой личностью. Это интерпретатор и популяризатор. (258) Он этого не понимал, так как в его сознании отсутствовала категория смирения и, следовательно, "самопознание". 
Бердяев, особенно для поверхностного читателя, говорит хлёстко, звонко, интересно. Но лишь тогда, когда речь идёт об общих декларациях. Его характеристики конкретных людей как правило глубоко ошибочны, наивны и лишь в простейших случаях относительно верны (то есть, попросту говоря, банальны). На самом деле философия Бердяева всегда была глубоко объективированна и целиком находилась в мелком русле западноевропейского просветительства (Фейербах, его восхищавший, и т.д.) Единственное, что отличает его от моралистов XVIII в., - это русское спохватывание, хотя и достаточно рудиментарное. (265) Из-за этого Бердяев иногда проникает в более глубокие слои бытия. Но это лишь "экскурсы", "бон мо". Бердяев останется в истории русской философии негативно, как человек, с которым когда-то спорили, которого часто цитируют, но никогда не читают. В бердяевщине нет личности. Её субъективизм огромен, но носит чисто декларативный характер. Сочетание разрушительное. Настолько разрушительное, что нет даже необходимости в сколько-нибудь существенной критике Бердяева. Достаточно сопоставить его ЛИЧНОСТЬ с его философией, и уже от этого всё рухнет. 




255

Примечание к №240
в алтарной части церкви повесили большой портрет Толстого

Чтобы появился Герострат, необходимо было построить сложнейший храм. Чтобы было, что сжигать. Но храм Артемиды Эфесской это ведь ещё относительно слабый уровень духовности. А вот какая-нибудь святыня христианская... Икона чудотворная... И она в храме, а храм в монастыре, а монастырь в святых местах, в святой округе, в чистом сосновом бору. И деревья даже растут кругами, наклоняются верхушками к центру. Люди едут с "миллионов квадратных вёрст" сюда, в какую-нибудь Оптину пустынь. Часто пешком. И вот в самый центр, на икону - плюнуть. А? Подрисовал угольком усы на рекламе - штраф 15 копеек. А тут - смерть. И смерти мало. Потому что плевок в самую душу народа. 
Как хрупко, хрупко всё. Чем святее, тем беззащитнее. Чем выше культура, тоньше, тем она ранимее и тем выше, тем жирнее зло. 
И вот инквизиция, иезуиты. Пустили масоны уточку мальчику семилетнему: "Вот картинка. Иезуиты. Они плохие". Слышишь, запоминай: "Дядя плохой". Ни истории инквизиции, ни сил, против которых она боролась. Этого русским знать не полагалось. Объяснили про прогрессивных ведьм, которых реакционные монахи пытали и ели. Ну понятно, где в Европе ХVI века образование, где библиотеки, где сконцентрированы наиболее образованные люди? Конечно, не в монастырях! Монастыри душат культуру, мучают грамотных и культурных поселян. 
В одной из ранних работ Соловьёв проговорился в примечании: 
"Известно, что когда римский престол под невыносимым давлением европейских правительств, управляемых франкмасонами, решился упразднить иезуитский орден, во всем мире одна Россия дала убежище гонимым монахам, и под могущественным покровительством Екатерины II они могли сохраниться как учреждение до своего официального восстановления Пием VII". 
Тут бы и вступиться правдолюбцу-то. Ведь принял католичество. Указал бы на подлинную трагедию, на работу масонской разведки в среде католического духовенства. Рассказал бы о том, как центр западной культуры был постепенно перерождён. Рассказал бы о сожжённой на кострах инквизиции. Нет, Соловьёв был поумней!




256

Примечание к №237
На известном этапе фасады нужны, и в России без них вообще нельзя.

Окупится, даже если пользы не будет. Не будет пользы, но не будет и вреда. А то ведь получится по идиотской русской присказке: "У людей дураки загляденье каки, а наши дураки те вона каки: дом зажгут и огню рады". Для дураков надо даже специально строить потёмкинские деревни, чтобы они их потом безвредно жгли.




257

Примечание к №249
Русская интеллигенция не поднялась даже до осознания собственных сословных интересов.

Что в значительной степени снимает с неё ответственность за произошедшее. Интеллигенты были слепыми исполнителями, "мелкой сошкой". Что и всегда было свойственно этой группе населения. Но наши в своей массе даже не понимали, кто ими руководит и зачем.




258

Примечание к №254
(Бердяев) это интерпретатор и популяризатор

Бердяев говорил, что в России отсутствует средний слой культуры, а в русском характере отсутствуют средние состояния: 
"Для русских характерно какое-то бессилие, какая-то бездарность во всём относительном и среднем". 
И тем не менее Бердяев именно хороший средний философ. Как это ему удалось? Текст его книг состоит из гениальных и бездарных предложений. В среднем получается талантливо. 
У Бердяева силён элемент шарлатанства и заглушечности. Но его заглушка - русская идея. Это глупый, пустой русский, который начинает оправдываться из ничего, на пустом месте. В водоворот этого оправдания постепенно засасываются обломки чужих мыслей и кружатся там. Чисто оригинально лишь одно - сама пустая воронка. Когда ничтожество начинает агрессивно оправдываться. И в этом оправдании (пустом) проявляется талант. Ерунда с художеством. Талантливое ничто. Это антииудаизм. Тоже вид духовного паразитизма. (263) Без обломков цитат наступает крах. Нужна среда. Но тут взаимоотношение со средой не статичное, а динамичное (в отличие от евреев). Воронка и пузырь в бетоне. 
Вороночное шарлатанство Бердяева, совершенно не философское, странно совпадает с типом мышления самого "философского философа" - Гегеля. Только у Гегеля вихрь направлен вовне. Это агрессивное разворачивание своего "я". У Бердяева "я" - такое же бессодержательное и формальное - засасывающее. Оно цепляется к окружающим. Бердяев, совершенно необразованный и даже, по его же признанию, неграмотный, хватается за чудо-вазу своей гениальности. "Я гений!" - Все оборачиваются к нему. Потом он говорит: "Я ничтожество!" Констатация ничтожества есть подлинное выражение недоумения от первой фразы, и своей подлинностью передачи недоумения она как будто подтверждает и подлинность первого тезиса. Потом Бердяев говорит: "Я гений и я ничтожество - это неразрешимое противоречие, отражающее антиномичность русского духа". Это, в свою очередь, есть подлинное отражение недоумения от антитезиса. И снова эта подлинность углубляет провал в мыслительном поле. И тогда Бердяев идёт дальше, на 4-5-й уровень, и всё качается и начинает медленно соскальзывать в него. Он разрушает словесное бытие. Его речь не просто алогична, она антилогична. Это мычание паралитика. Ремизов недоумённо спросил: 
"Бердяев, не одарённый словом, словесно беспомощный и не книжный, а чем объяснить его словесный напор, силу его бессвязных фраз?" 
Как чем? Да именно их бессвязностью, так верно передающей состояние отстранённости от мира слов. Это как некий античный философ, ничего не говорящий, а лишь бессмысленно шевелящий пальцем. 
Потом, когда черная карусель раскручена, туда попадают обломки ещё не размытых до конца фраз, и они там, уже неузнаваемо раскрошенные и раскрашенные, превращаются в его афоризмы, "бон мо". Все они чужие, но их фатальное вращение совершенно оригинально. Это такой элементарный и даже немного вульгарный Розанов. По