зя Андрея Болконского". (238) И т. д.
Бердяев всю жизнь играл в кулы. В "похожего на крысу" Гоголя, в "маленького волосатого Пушкина" (которого он долго "не понимал"), в "толстоносенького Толстого" и в "очкастого Добролюбова". Это ясно до головной боли, стоит только предстваить себе парад кукол на его книжной полке: Платон, Кант, Шопенгауэр, Достоевский, Белинский, Чернышевский, Карл Маркс. Какой же взрослый человек, находясь в здравом уме и твердой памяти, поставит в один ряд толстоносенького Толстого и очкастого Добролюбова. Только ребенок может это сделать. Ребенок, для которого это не живые люди, а тряпичные куклы.
Бердяев вышел из "Вех", а не из Достоевского и Толстого, хотя он и утверждает обратное. (239) Он писал, что "любит не только дух, но и духи". Любил также и душистые сигары. Иногда, развалясь в кресле, он небрежно стряхивал их пепел на головы ничего не подозревающих английских или французских читателей: 
"Московский период был самым плохим периодом в русской истории, лучше был киевский период и период татарского ига". Или: "Советская конституция 1936 года создала самое лучшее в мире законодательство о собственности. Личная собственность признается, но в форме, не допускающей эксплуатации". ("Русская идея")
Русская философия развивалась из Белинского, Писарева, Чернышевского. Из русского полупьяного лепетания. Конечно, Бердяев перерос этот уровень, но чувство внутреннего родства осталось. Отсюда и фантасмогорическое "но": 
"Что делать?" Чернышевского художественно - бездарное произведение и в основании у него лежит очень жалкая и беспомощная философия. Но социально и этически я совершенно согласен с Чернышевским (247) и очень почитаю его". (Цитата взята из "Самопознания". Далее идут очень интимные всхлипывания по поводу Ольги Сократовны. Напомню, что это все писалось через 10 лет после "Дара"
Чернышевские и Писаревы выросли в "Вехи". (248) "Вехи" тоже выросли. Бердяев, будучи одной из семи вешек, разросся в настоящий баобаб. Но получилось чужое. Мне, по крайней мере, это чужое. Они, эти люди, неизмеримо ближе к России20-30-х, чем я. Для Бердяева Маркс интересен и актуален. А я его не знаю и знать не хочу. Он мне неинтересен. Марксизм - это некрасивый миф. Мало того, что он глупый, он некрасивый, неэстетичный. Это как бы сказка о сестрице Аленушке и братце Иванушке, где Иванушку унесли гуси-лебеди, а Аленушка сказала: "Так тебе дурачок и надо". Вот и вся сказка. Очень короткая, глупая и злая. (251)
Бердяев, будучи специалистом по некрасивой сказке марксизма, не любил Пушкина. Все они не любили пушкинской России. В этом сказалась их враждебность русской национальной культуре.
Розанов писал в "Опавших листьях": 
"И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть
И равнодушная природа
Красою вечною сиять".
Кто-то, где-то услышав, заплакал.
Писарев поднялся:
- Не-по-ни-ма-ю.
Неописуемый восторг разлился по обществу. Профессора, курсистки, - все завизжали, захлопали, загоготали:
- Глу-по".
***
Вся история русской культуры эпохи Александра II - это визг, гогот и глумление над Пушкиным. Но Розанов не был бы Розановым, если бы не взглянул на кукольную Россию с другой стороны: 
"Несомненно, однако, что западники лучше славянофилов шьют сапоги. Токарничают. Плотничают. "Сапогов" же никаким Пушкиным нельзя опровергнуть. Сапоги носил сам Александр Сергеевич и притом любил хорошие. Западник их и сошьет ему. И возьмет, за небольшой и честный процент, имение в залог, и вызволит "из нужды" сего "гуляку праздного", любящего и картишки и все. Как дух - западничество ничто. Оно не имеет содержания. Но нельзя забывать практики, практического ведения дел, всего этого "жидовства" и "американизма"..."
Речь здесь идет не только о "практике", но и вообще о рационализме, то есть и о рациональном мышлении. Это видно из другого "листа", уже частично цитированного мной ранее: 
"Ум, положим, - мещанишко, а без "третьего элемента" все-таки не проживешь. Надо ходить в чищеных сапогах; надо, чтобы кто-то сшил платье... Пусть Спенсер чванится перед Паскалем. Паскаль должен даже время от времени назвать Спенсера "вашим превосходительством", - и вообще не подать никакого вида о настоящей мере Спенсера".
Кукольная, мещанская Россия была неизбежна. Это было некрасивое и неуютное, но неизбежное будущее. Не могло же в XX веке существовать общество, целиком состоящее из художников, писателей, артистов и прочих "симпатичных шалопаев". (Розанов писал: "Симпатичный шалопай - да это почти господствующий тип у русских"). Пускай Бердяев растет, развивается. Возникнет новая русская культура. Культура посредственная, но необходимая. Русь трудовая, Русь думающая и работающая. И пускай на ней не будет "позолоты времен", пускай не будет золотого века и века серебрянного, пускай не будет русского православия, а будет медная "штунда". 
"Штунда - это мечта "переработавшись в немца" стать если не "святою" - таковая мечта потеряна - то, по крайней мере - хорошо выметенной Русью, без вшей, без обмана и без матерщины на улице... С "метлой" и "без икон" Русь - это и есть штунда... Штунда - это все, что делал Петр Великий, к чему он усиливался, что он работал, и что ему виделось во сне; штунда - это все "Вехи". Если бы Петр Великий знал тогда, что она есть, или возможна, знал ее образ и имя, он воскликнул бы: "Вот! вот! Это!! Я - только не умел назвать! Это делайте и так верьте, это самое!! (С сокр. из "Опавших листьев")
Но русской штунды, "рационального православия" не получилось и получиться не могло. Это было ясно уже по биографии Белинского (266), этого вечно пьяного ничтожества, который, черпая сведения о мировой философии из застольных бесед с "ребятами", вышел однажды "облегчиться" на улицу и стал орать на Гегеля. Хуже: вся последующая история русской мысли есть всяческое обсасывание и сублимация мировоззрения этого "калаголика". Посмотреб Белинский на проходившую мимо молочницу, через 30 лет труд - "Взгляд Белинского на женский вопрос в России". Посмотрел в другую сторону - на околоточного надзирателя - вот и подпольная брошюрка. Зашел в лавку - гигантская монография "Белинский и развитие отечественной промышленности". И так было до тех пор, пока, как сказал Розанов, не началась "очищающая еврейская работа над русской литературой". Когда пришли Флексер-Волынский, Гершензон, Абрамович. Когда пришел Айхенвальд.
"который - хоть и тяжело в этом сознаться русскому - написал все-таки прекрасные "Силуэты русской литературы" и положил "прямо в лоск", - благодаря изяществу стиля - "первого мерзавца русской критики - Белинского) (Из письма Розанова от 26.10.18)
И точно так же пришел еврей в торговлю, в промышленность, пришел в политику, в науку. Медленно, тяжело, накренилась Россия и рухнула. Не получилось "жидовства" и "американизма"... И русские так и ходят не в сапогах, а в дырявых валенках.
***
В истории любого народа есть времена роковые и провиденциальные. Зачастую они выглядят, в общем, локально, невнушительно, но по своей внутренней структуре как бы намечают, предсказывают развитие данного мира на десятилетия, а то и на столетия вперед.
В русской истории одним из таких наиболее плотных временных отрезков является 1825 год. Несомненно, это некое закругление русской истории. С одной стороны - конец длительного периода дворцрвых смут, с другой - начало трагического раскола русского общества.
Само по себе "декабрьское восстание" смешно. Да, трагедия, но трагедия неудавшаяся, то есть, фарс. Но постепенно этот фарс приобрел колоссальные размеры и превратился со временем в настоящую трагедию. 150-метровая "девушка с веслом" - это уже не смешно, а страшно. Русская история после 1825 года - это разбухание и наливание кровью декабрьского водевиля.
Комизм восстания в его нелепости. Люди годами готовились, создавали инфраструктуру, распределяя роли в будущем правительстве. И вдруг, при фантастически удачном стечении обстоятельств, - позорный провал. Все было приготовлено. Яблоко не только сорвали, но очистили от кожуры и даже разрезали на аккуратные дольки. И вдруг: один думал "то", а оказалось; другой же думал наоборот, третий просто испугался, а четвертый вообще "шел в комнату, попал в другую". Кучка кретинов, собравшаяся управлять огромным государством, не смогла совершить даже первого и наиболее элементарного акта, причем акта, по своему характеру наиболее близкого и знакомого военным.
Розанов об этом сказал коротко, зло и верно: 
"Александр Македонский с 30-тысячным войском решил покорить Монархии Персов. Это что нам, русским: Пестель и Волконский решили с двумя тысячами гвардейцев покорить Россию... И пишут, пишут историю этой буффонады. И мемуары, и всякие павлиньи перья. И Некрасов с "русскими женщинами".
От восстания декабристов легко провести логическую прямую к отречению Николая II, которое, как известно, началось с того, что прибывший к царю Гучков страшно испугался и пролепетал требование об отречении, тупо уставившись в пустой угол. Уже из этой "мизансцены" будущее России просматривалось как сквозь ноябрьский сад.
Но наиболее важна здесь не русская недотыкомка как таковая, а ужасная неправда, начавшаясяя с декабря 1825 года и приобретшая потом поистине вселенские масштабы (281). Я читал документы, материалы следствия по делу декабристов, мемуары. И все ждал: ну хоть кто-нибудь скажет. Ведь это так просто:молоденькие офицеры. И уж как им хочется денег, женщин, а главное - власти. Это же так просто, естественно; и повторяется на протяжении тысячелетий. Военные после блестящих походов по Европе - как кони норовистые, застоявшиеся в стойле. И воспитаны к тому же на монархических и военно-кастовых традициях, на наполеоновской эпопее. Неужели же "никому не хотелось"? Ну понятно: демагогия, политика... Но так, чтобы для себя, может быть, в интимных записях каких-то? - Ничего подобного!
Набоков, гениально реконструировавший в "Даре" мир русского интеллигента (284), ядовито заметил, что в сибирских письмах Чернышевского постоянно присутствует высокая и не совсем верная нота: "Денег, денег не присылайте!" Вся история нашего революционного движения - это именно "денег не присылайте!"
"Мы ничего, мы скромные, добрые. Нам самим лично ничего не надо. Это мы из чисто альтруистических целей, для общества стараемся. Для вас, гады". Последнее слово, как почти неизбежный срыв, у всех). Пестель заявил на допросе, что после победы политической и социальной революции в России он намеревался "удалиться в Киево-Печерскую лавру и сделаться схимником". Конечно, это не просто демагогия! Это вопиющее игнорирование даже самомалейших попыток интроспекции. Очень органичное мировосприятие - политики, не хотящие власти! Так чего же, господа хорошие, лезете сюда?! Это не слепота даже, а "так устроены". Нет глаз. Более того, с глазами-то вся конструкция и разваливается. Тут важно именно не смотреть на себя, не понимать, что в известный момент с тобой произошла страшная и постыдная метаморфоза.
"Грегор Замза проснулся и внезапно почувствовал, что превратился в отвратительное насекомое". Пестель - это как раз насекомое. Но если кафкианский герой понимал свое положение и, обвыкнув со временем, даже полюбил лазать по стенам и потолку, оставляя за собой липкие, слизистые следы, то Пестель, даже когда его хитиновй панцирь хрустнул под сапогом николаевской России, так и не понял, какой фантастической гадиной он был.
Вот любопытный документ из его наследия: "Краткое умозрительное обозрение (!) Государственного правления". Одним из пунктов программы переустройства будущей России является
"переименование майоров во второстепенные подполковники, подполковников - в первостепенные подполковники, генерал-майоров - во второстепенные воеводы, а генерал-лейтенантов - в первостепенные воеводы."
А власть не нужна, чины не нужны, вообще ничего не нужно, ведь как мы помним, истинной целью Пестеля являлся монастырь.
Однако размах был гораздо шире. Одним из пунктов внешне-политического отдела "Русской правды" являлось ни много ни мало как "содействие евреям к учреждению особенного, отдельного государства в какой-либо части Малой Азии". Это "содействие" мыслилось Пестелем в виде помощи эмиграции двухмиллионного русского еврейства и прямой военной поддержки, то есть войны с Турцией. В пятом томе "Всеобщей истории еврейского народа", написанной русским сионистом С.М.Дубновым, сказано, что непосредственные контакты с еврейством осуществлялись, в частности, через декабриста Григория Абрамовича Переца, крещенного сына петербургского миллионера. Тот же Григорий выдвинул и идею создания независимого еврейского государства в Крыму.
Но, разумеется, автор "Русской правды" и будущий схимник был не только напрямую связан с перербургскими евреями, а и принимал живейшее участие в деятельности масонских лож (декабризм - это и есть локальное ответвление масонского движения), контактировал с польским подпольем, был своим человеком в греческой мафии, чьи головорезы наводнили юг России, и т. д.
А вот биография другого русского с нерусской фамилией - Ивана Васильевича Шервуда (отец - обрусевший англичанин). Шервуд случайно узнал о готовящемся восстании и предупредил Государя. Хотя его сообщение запоздало, он был награжден Николаем I и к его имени было по высочайшему повелению, прибавлено слово "Верный". Как пишет один современник - Шервуда в обществе, даже петербургском, не называли иначе как Шервуд-Скверный, ...товарищи по военной службе чуждались его и прозвали собачьим именем Фиделька". Фиделька-Верный! Ату его! ату!
Может быть, причина неприязни - во всегда жалкой роли доносчика? Но всеми обожаемый Пестель во время следствия стучал со страшной силой, оговаривая в том числе и ни в чем неповинных людей. Его стукотню даже не успевали записывать - ломались перья, так что по степени трусости и подлости он дал своим соратникам-авантюристам, тоже не отличавшимся стойкостью, 10 очков вперед.
Может быть, дело в масонской мафии, которая всеми силами выгораживала опальных повстанцев и топила честных офицеров и чиновников? Тот же Шервуд был постепенно оттерт от царя и умер почти в нищете, а приговоренный к смерти Трубецкой "хранил гордое терпенье" в своем сибирском особняке с "вышколенными лакеями, французскими гувернерами и роскошным выездом".
Но и это, по-моему, не причина, а следствие. А причина в страшной, тотальной и беспросветной лжи. И декабризм был только началом, еще где-то наивным и девственно-невинным. Были там все-таки и остатки устаревшей дворянской чести и родственные симпатии, прорывающиеся через кору демагогии. По крайней мере, дальше было гораздо хуже:
"Пришел вонючий "разночинец". Пришел со своею ненавистью, пришел со своею завистью, пришел со своею грязью. И грязь, и зависть, и ненависть имели, однако, свою силу и это окружило его ореолом "мрачного демона отрицания", но под демоном скрывался просто лакей. Он был не черен, а грязен. И разрушил дворянскую культуру от Державина до Пушкина. Культуру и литературу" ("Опавшие листья")
Отличие Пестеля от Чернышевского в том, что он все же был сворее черен, чем грязен. Пестель - черный человек. Чернышевский - грязная кукла, паяц.
Пресловутая "правдивость" русской интеллигенции - это страшная, грубая ложь (326), не ложь-следствие, а ложь ограниченная, изначальная и, следовательно, совершенно не прошибаемая.
Вчитайтесь в в кристально честного и простого Аристотеля:
"... в большей части случаев те, кто принял к себе чужие национальности при основании государства или позднее, испытывали внутренние распри... Государственный строй изменяется и без распрей, вследствие происков... Так вследствие беззаботности, когда позволяют занимать высшие должности людям, враждебно относящимся к существующему государственному строю... Производятся же государственные перевороту путем либо насилия, либо обмана. Иногда, обманув народ, производят перевороты с его согласия... Демагоги, желая подольститься к народу, начинают притеснять знатных и тем самым побуждают их восстать, либо требуя раздела их имущества, либо отдавая доходы их на государственные повинности; то они наводят на богатых изветы, чтобы получить возможность конфисковать их имущество... Начинают распри и производят
Я выписал, почти не выбирая, взяв первое попавшееся. Какая античная простота и искренность! И какое откровение для русского уха! "По-русски" это звучит некрасиво, "неприлично". "Об этом не говорят". В России все тихо. Русская социология - это нечто вроде викторианского пособия "О счастливом браке", то есть книга, где о браке есть все, за исключением одного малозначительного аспекта, который и составляет подлинную подоплеку брачных отношений. "Это стыдно, это неприлично". Но что делать, социология - это и есть нечто вроде "философской физиологии". Негрубой и нециничной социологии и быть не может уже по самой специфике предмета. Как же можно, например, говорить о политэкономической мифологии, если не принять заранее самоочевидный постулат: рабочий - это как правило свинья, а работодатель - порядочный человек. Это же просто, естественно и вытекает из самой сути сведения социальных отношений к отношениям экономическим. Как пишет Аристотель:
"люди, имеющие больший имущественный достаток, чаще всего бывают и более образованными и более благородного происхождения".
Это так ясно, что общество, отрицающее в своей массе такую самоочевидную истину, просто больно.
Само по себе происхождение политэкономического мифа и его аберрация достаточно ясны. Ницше писал:
"Аристократическое уравнение ценностей (хороший = знатный = прекрасный = счастливый = любимый Богом) евреи сумели с ужасающей последовательностью вывернуть наизнанку и держались за это зубами бездонной ненависти (ненависти бессилия). (376) Именно "только несчастные - хорошие; бедные, бессильные, низкие - очень хорошие; только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые - благочестивы, блаженны, только для них блаженство. Зато вы, вы, знатные и могущественные, вы на вечные времена злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные, и вы навеки будете несчастными, проклятыми и отверженными" ("Генеалогия морали")
Замутив с самого начала ложью родник античного мышления, русские как бы сказали: "Хотим быть евреями. Хотим убить царя и продать Россию". Ницше задел евреев одним боком, но ударил в центр христианства. (378) Христианство в чистом виде - это и есть стремление к небытию, к боли и смерти. Христос стоял перед дилеммой: или жить в этом мире и бороться со злом, но потерять святость, или умереть на кресте и святость сохранить, дав тем самым миру идею святости. Идея святой Руси - это идея смерти и сохранения святости. Принятие античного логоса Аристотеля - это отказ от святости, но сохранение русского мира. С другого бока к этому же подошел Розанов в "Апокалипсисе нашего времени". Это сложнейшая тема, требующая отдельного рассмотрения. Сейчас же важно отметить, что русское христианство, не уравновешенное секулярным сознанием (вся Россия стала секулярной и западнической, но лишь количественно; никакой качественно близкой христианству секулярной культуры создано не было), породило революционный нигилизм. Розанов сказал, что "идеи сильнее царств". Поэтому он предвидел, или по крайней мере чувствовал, развертку в реальность мифологии русской интеллигенции, с одной стороны, и мифологии русского еврейства - с другой. Несчастные, бесчестные, низкие, больные и уродливые верили в то, что они хорошие, благочестивые и блаженные, и они стали хорошими, благочестивыми и блаженными. А знатные, могущественные и т. д. верили в собственную ничтожность и стали ничтожными. Каждому - свое!
Отец Бердяева - кавалергард, представитель знаменитого дворянского рода, мать, урожденная княжна Кудашева - дочь французской графини Шуазель. Родственниками Бердяевых были графы Браницкие, являвшиеся одновременно и родственниками царской семьи. Теткой Николая Александровича была светлейшая княгиня Ольга Валериановна Лопухина-Демидова, дружившая с императрицей Марией Федоровной и ненавидевшая монархистов из "Союза русского народа" за их "плебейский характер". Сам же Бердяев писал в своих воспоминаниях:
"Я рано почувствовал разрыв с дворянским обществом, из к