преступления,  возвели  одного  из  твоих
родственников на престол Канута, - заметил Сивард.
     - Ш-ш-ш, Рольф! - остановил его герцог, замечая, что  вспыльчивый  граф
гирфордский готовится дать старику чересчур резкий  ответ.  -  Мне,  однако,
казалось, - продолжал он,  снова  обратившись  к  датчанину,  -  что  Сивард
заклятый враг Годвина.
     - Да, я был его врагом, пока он был могуч, но сделался его другом с тех
пор, как ему причинили вопиющую несправедливость, - ответил Сивард. -  Когда
мы с Годвином будем лежать в сырой земле, то останется только один  человек,
который сумел бы защитить Англию  от  всякой  опасности...  Этот  человек  -
Гарольд, опальный.
     Несмотря на самообладание герцога, лицо  его  сильно  изменилось  и  он
ушел, едва кивнув головой.
     - Ох! Уж этот мне Гарольд, - бормотал  он  про  себя.  -  Все  храбрецы
толкуют мне о нем, как о каком-то феномене; даже  мои  рыцари  волей-неволей
преклоняются перед ним... Мало этого: сами враги  его  относятся  к  нему  с
уважением... Он владычествует над Англией, даже находясь в изгнании!
     Рассуждая таким образом, герцог угрюмо прошел  мимо  присутствующих  и,
отстранив придворного, который хотел доложить о нем, вошел в кабинет короля.
     Эдуард был один, но громко разговаривал сам с собой, размахивал  руками
и, вообще, так не походил на себя  в  эту  минуту,  что  Вильгельм  в  ужасе
отступил перед ним. Герцог слышал стороной, будто король  в  последние  годы
часто имел какие-то видения: казалось, что и теперь представляется ему нечто
ужасное.  Окинув  герцога  каким-то  полоумным  взглядом,  король   закричал
страшным голосом:
     - О, Господи! Санглак, Санглак!..  озеро  наполнилось  кровью...  Волны
поднимаются все выше и выше! Они все более краснеют! О, Фрея!.. Где  ковчег,
где Арарат?..
     Эдуард судорожно стиснул руку герцога и продолжал:
     - Нет, там грудами навалены мертвые тела... много, много  их  там!..  А
тут конь Апокалипсиса топчет в крови мертвые тела!
     Сильно перепуганный, Вильгельм поднял короля и положил его на  парадную
постель.
     Через несколько минут Эдуард стал приходить в себя  и,  очнувшись,  как
казалось, ничего не помнил из происходившего с ним.
     -  Благодарю,  Вильгельм,  -  сказал  он.  -  Ты   разбудил   меня   от
несвоевременного сна... Как ты чувствуешь себя?
     - Позволь мне лучше  спросить  о  твоем  здоровье,  дорогой  брат!  Ты,
кажется, видел дурной сон?
     - О, нет! Я спал так крепко, что не мог видеть ничего во сне... Но  что
это значит? Ты одет по-дорожному?!
     - Разве Одо не сообщал тебе, какого  рода  новости  принуждают  меня  к
отъезду?
     - Да, да... я начинаю припоминать,  что  он  говорил  мне  об  этом,  -
ответил король, водя своей бледной рукой по лбу.  -  Ах,  бедный  брат  мой,
тяжело носить корону!.. Отчего бы нам не удалиться  в  какой-нибудь  храм  и
отложить все земные попечения, пока еще не поздно?
     - Нет, Эдуард, это будет лишнее, - возразил  герцог  с  улыбкой,  качая
головой.  -  Я  пришел  к  убеждению,  что  жестоко  ошибаются  те,  которые
воображают, будто под  одеждой  друида  сердце  бьется  спокойнее,  чем  под
панцирем воина или под царской мантией... Ну, теперь благослови меня в путь!
     Герцог опустился на колени  перед  королем,  который  благословил  его,
встал и ударил в ладоши. По этому знаку  из  молельни,  находившейся  рядом,
появился монах.
     - Отец, приготовил ли Гюголайн, мой  казначей,  все,  что  я  велел?  -
спросил король.
     - О, да! Сокровищница,  гардеробная,  сундуки,  конюшни  и  сокольничья
почти совсем опустошены, - ответил монах, кидая весьма недружелюбный  взгляд
на герцога норманнского, в черных глазах которого вспыхнуло пламя алчности.
     - Я не хочу, чтобы ты и твои спутники ушли от меня с пустыми руками,  -
обратился Эдуард с нежностью к  герцогу. - Твой отец когда-то приютил меня у
себя, когда я был изгнанником, и я не забыл этой услуги... Мы,  быть  может,
больше не увидимся. Я становлюсь уж дряхл... Бог знает, кто после меня сядет
на усеянный терниями английский престол!
     Вильгельму очень хотелось напомнить королю  высказанный  последним  еще
прежде слабый намек на то, что  именно  герцог  норманнский  наследует  этот
"усеянный терниями" трон, но присутствие монаха, а также неспокойный  взгляд
Эдуарда удержали его от этого намерения.
     - Дай Бог, чтобы между нами  и  нашими  подданными  царствовала  вечная
любовь! - добавил король.
     -  Аминь!  -  произнес  герцог.  -  Я  очень  доволен,  видя,  что  ты,
наконец-то, избавился от тех гордых мятежников,  которые  так  долго  лишали
тебя покоя!.. Вероятно, Годвин никогда больше не будет играть  прежней  роли
при дворе?
     - Ах, будущее в руках Водена! - ответил тихо король. - Впрочем,  Годвин
очень стар и убит горем!
     - Больше самого Годвина надо опасаться его сыновей,  в  особенности  же
Гарольда!
     - Гарольда?!.. Гарольд был самым покорным из всего  этого  семейства...
душа моя скорбит о Гарольде, - сказал король с тяжелым вздохом.
     -  От  змеи  могут  произойти  только  змееныши,  -  заметил  Вильгельм
наставительным тоном. - Ты должен раздавить их всех своей пятой.
     - Ты, пожалуй, прав, - ответил слабохарактерный король,  который  вечно
поддавался чужому влиянию. - Пусть же Гарольд остается  в  Ирландии:  так-то
лучше будет для всех!
     - Да, для всех! -  повторил  Вильгельм  многозначительно.  -  Итак,  да
хранит тебя Бог, мой добрый король!
     Он поцеловал руку Эдуарда и пошел к ожидавшей его свите.
     Вечером того же дня он уже был далеко от  Лондона.  Рядом  с  ним  ехал
Ланфранк на  своем  невзрачном  коне,  а  за  свитой  следовал  целый  табун
навьюченных  лошадей  и  тянулся  громадный  обоз:  щедрый  король   Эдуард,
действительно, не отпустил герцога с "пустыми руками".
     Из всех городов, по которым гонцы разнесли весть о проезде герцога, ему
навстречу  выходили  сыновья  лучших   английских   семейств.   Они   горели
нетерпением увидеть знаменитого полководца, который в  шестнадцать  лет  уже
ехал во главе армии. Все они были одеты в норманнский костюм. Вообще, герцог
встречал повсюду настоящих норманнов или  желающих  быть  ими,  так  что  он
однажды, когда из Доверской  крепости  вышел  встречать  его  отряд  воинов,
впереди которого несли норманнское знамя, не мог удержаться от вопроса:
     - Уж не сделалась ли Англия частью Нормандии?
     - Да, плод почти созрел, - ответил ему Ланфранк, - но не спеши  срывать
его: самый легкий ветерок и без того кинет его к твоим ногам.
     - Но есть ветер, который может бросить его к ногам другого,  -  заметил
мрачно герцог.
     - А именно? - полюбопытствовал Ланфранк.
     - Ветер, дующий с ирландского берега и попутный Гарольду, сыну Годвина.
     - Почему ты опасаешься этого человека? - спросил ученый с  нескрываемым
изумлением.
     - Потому что в груди его бьется английское сердце, - ответил герцог.


 * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
     СЕМЕЙСТВО ГОДВИНА

ГЛАВА I

     Все исполнялось по желанию Вильгельма норманнского.  В  одно  и  то  же
время он сдерживал надменных  вассалов  и  могучих  врагов  и  вел  к  венцу
прекрасную Матильду фландрскую. Все случилось, как предрекал Ланфранк. Самый
непримиримый враг герцога, король французский, перестал строить козни против
своего нового родственника, а все соседние государи сказали: "Незаконный сын
стал нашим братом, с тех пор  как  обвенчался  с  внучкой  Карла  Великого".
Англия усваивала с каждым днем все более и более норманнские нравы, а Эдуард
становился с каждым днем все слабее и слабее. Для  герцога  норманнского  не
оставалось более никакой преграды к английскому престолу, но... подул  новый
ветер и надул ослабевшие паруса Гарольда.
     Суда его явились в устья  Серена.  Жители  Сомерсета  и  Дэвона,  народ
робкий и по большей части кельтического племени, не  любя  саксонцев,  вышли
против него. Но Гарольд  обратил  их  в  бегство,  перебив  при  этом  более
тридцати отважных танов.
     Между тем Годвин и сыновья его, Свен, Тостиг и Гурт, нашли приют в  той
самой Фландрии, откуда Вильгельм взял супругу (Тостиг еще прежде женился  на
сестре Матильды и, следовательно, был графу Балдуину таким же зятем,  как  и
Вильгельм). Они не просили помощи у Балдуина,  но  сами  собрали  дружину  и
расположились в Бригте, предполагая соединиться с Гарольдом.  Эдуард,  узнав
об этом от герцога Вильгельма, не  спускавшего  глаз  с  изгнанников,  велел
снарядить сорок кораблей и отдал их под начальство графа  Гирфорда.  Корабли
стояли в Сандвиче и стерегли Годвина, но старый  граф  сумел  ускользнуть  и
вскоре высадился на южном берегу. Войско, занимавшее Гастингскую крепость, с
восторженными криками отворило ему ворота.
     Все корабельщики, моряки из далеких и близких стран, массами  сбегались
к нему с парусами, веслами и оружием.
     Весь Кент, главный  рассадник  саксонцев,  воскликнул  единодушно:  "На
жизнь и на смерть за графа Годвина!" По всей стране мчались вдоль и  поперек
графские гонцы, и отовсюду в один  голос  откликались  воины  на  зов  детей
Горзы: "На жизнь и на смерть за графа Годвина!" Корабли  Эдуарда  обратились
назад и поплыли на всех парусах к Лондону, а флот Гарольда  беспрепятственно
продолжал путь. Старый граф увиделся снова с сыном  на  палубе  корабля,  на
котором развевался некогда датский флаг.
     Медленно поднялся флот вверх по Темзе,  умножаясь  на  пути.  По  обоим
берегам шли в беспорядке толпы вооруженных людей.
     Эдуард послал за новым подкреплением, но  оно  подоспело  не  скоро  на
призыв.
     Флот графа добрался почти до башни  Юлия  в  Лондоне  и,  бросив  якорь
против Соутварка, стал ждать прилива. Едва граф успел построить войска,  как
прилив наступил.


ГЛАВА II

     Эдуард сидел в приемной палате вестминстерского дворца,  в  королевских
креслах. На голове его блестела корона с  тремя  необделанными  драгоценными
камнями в виде тройных  трилистников,  в  правой  руке  он  держал  скипетр.
Королевская мантия, плотно застегнутая вокруг шеи широкой золотой застежкой,
спускалась роскошными складками на ноги. В палате находились таны, правители
и другие сановники. Это было не собрание народных витанов, а военный  совет,
одна треть которого состояла из норманнов: высокородных  графов,  рыцарей  и
так далее.
     Эдуард глядел настоящим королем, обычная кротость исчезла с его лица, и
тяжелая корона бросала тень на его как будто бы нахмуренные брови. Дух  его,
казалось,  сбросил  с  себя  бремя,  унаследованное  им  от   своего   отца,
Этельреда-Медлительного, и возвратился к более чистому и  свежему  источнику
своих храбрых предков. В это время он мог гордиться своим родом и был вполне
достоин держать скипетр Альфреда и Этельстана.
     Он открыл заседание следующей речью:
     - Достойные и любезные эльдермены, графы и таны Англии, и  благородные,
любезные друзья, графы и рыцари  Нормандии,  родины  моей  матери!  Внемлите
словам  нашим,  милостью  Всевышнего  Бога,  Эдуарда,  короля   английского.
Мятежники заняли Темзу. Отворите окна - и вы сами увидите блеск их щитов  на
судах, и до вас донесется говор их войск. До сих  пор  еще  не  выпущено  ни
одной стрелы, не обнажены мечи, а между тем на той  стороне  реки  находится
наш флот, а вдоль берега, между дворцом и  лондонскими  воротами,  выстроены
наши полки. Мы удерживались до сих пор потому, что  изменник  Годвин  просит
мира, посланный его ждет у входа. Угодно ли вам выслушать его,  или  же  нам
отпустить его, не выслушав никаких  предложений,  и  немедленно  взяться  за
оружие?
     Король замолк. Левой рукой он крепко стиснул львиную голову,  изваянную
на ручке его кресла, а правая все еще твердо держала скипетр.
     По рядам норманнов прошел глухой ропот.  Но  как  ни  высокомерны  были
пришельцы, никто из них не осмеливался  возвысить  голоса  прежде  англичан,
когда дело шло об опасности для Англии.
     Медленно встал Альред винчестерский, достойнейший  из  всех  сановников
государства.
     - Государь, - произнес он, - грешно проливать кровь  своих  единородных
братьев, и это извиняется только в случае крайней необходимости, а  мы  этой
необходимости еще не видим. Печально пронесется по Англии весть,  что  совет
короля предал, может быть, огню и мечу весь Лондон,  между  тем  как  одного
слова,   сказанного   вовремя,   было   бы   достаточно   для   обезоружения
неприятельских войск и обращения грозного мятежника  в  верного  подданного.
Мое мнение - выслушать посланного.
     Едва Альред сел на место, как вскочил норманн  Роберт  кентерберийский,
по словам современников, человек очень образованный.
     - Выслушать посланного - значит одобрять мятеж, - сказал он.  -  Умоляю
тебя, государь, следовать движению своего сердца и голосу чести. Подумай:  с
каждой  минутой  замедления  растут  силы  изменника,   укрепляется   мятеж.
Неприятель пользуется каждым мгновением,  чтобы  привлечь  на  свою  сторону
ослепленных граждан. Отлагательство доказывает  нашу  слабость:  королевское
имя - непреодолимая крепость, сильная властью короля. Повели выступить не на
бой, я этого не называю боем, а на казнь и расправу.
     - Как думает мой  брат,  Роберт  кентерберийский,  так  думаю  и  я,  -
прибавил Вильгельм лондонский, тоже норманн.
     В это мгновение приподнялся человек, перед которым затихло все. Это был
седой богатырь, Сивард, сын Беорнов, граф нортумбрийский, -  будто  памятник
прошедших веков возвысился он над блестящим собранием.
     - Нам нечего толковать с норманнами, - начал он. - Будь они на реке,  а
в этой палате были  бы  собраны  одни  наши  соотечественники  -  датчане  и
саксонцы, то выбор короля был бы одобрен единодушно, и я  первый  назвал  бы
предателем того, кто заговорил бы о мире. Но когда норманн советует  жителям
Англии убивать своих братьев, я не обнажу меча  по  его  приказанию.  А  кто
дерзнет сказать,  что  Сивард,  Крепкая  Мышца,  внук  Берсеркера,  отступал
когда-либо перед неприятелем?.. Сын  Этельреда,  в  твоих  палатах  заседает
враг; за тебя  стою  я,  когда  отказываюсь  повиноваться  норманну!  Ратные
братья,  родные  по  крови  и  языку,  датчане  и  саксонцы,  вы,  давно  уж
сроднившиеся,  давно  гордящиеся  и  Великим  Канутом  и  Мудрым  Альфредом,
выслушайте посланного от Годна, нашего земляка. Он, по крайней  мере,  будет
говорить  нашим  языком,  он  знает  наши  законы.   Если   требование   его
справедливо, так что король может его уважить, а Витан - выслушать, то  горе
тому, кто откажет! Если же оно несправедливо, то да будет стыдно  тому,  кто
на него согласится! Воин  посылает  посла  к  воину,  земляк  -  к  земляку:
выслушаем как земляки, будем судить как воины. Я кончил.
     Шум и волнение последовали за речью графа  нортумбрийского,  единодушно
одобрили  ее  саксонцы,  даже  те,  которые  в  мирное   время   подчинялись
норманнскому влиянию. Но гнев и негодование норманнов были  невыразимы.  Они
громко заговорили  все  вместе,  и  совещание  продолжалось  среди  ужасного
беспорядка. Большинство, однако, было на стороне англичан, и перевес их  был
несомненным. Эдуард,  с  редкой  твердостью  и  присутствием  духа,  решился
прекратить спор: протянув скипетр, он приказал ввести посланного.
     После запальчивой досады норманнов, последовало  уныние  и  страх:  они
очень хорошо понимали, что необходимым следствием, если  даже  не  условием,
переговоров будет их падение и изгнание.
     В конце залы отворилась дверь и вошел посланный. Это  был  средних  лет
широкоплечий мужчина, в длинном  широком  кафтане,  бывшем  прежде  народным
одеянием саксонцев, но в это время выходившем уже из употребления.  Он  имел
серые спокойные глаза и густую окладистую бороду. Он  был  одним  из  вождей
кентской области, где предубеждение против иноземцев достигло высшей степени
и поселяне которой считали  своим  наследственным  правом  стоять  в  битвах
всегда в первом ряду.
     Войдя  в  палату,  он  поклонился  Совету  и  затем,   становившись   в
почтительном расстояний от короля, преклонил перед ним колена. Он не  считал
это унижением, потому что король был потомком Водена и Генгиста. По знаку  и
приглашению короля посланный не вставая проговорил:
     - Эдуарду, сыну  Этельреда,  милостивому  нашему  королю,  Годвин,  сын
Вольнота, шлет верноподданнический и смиренный  поклон  чрез  посланного  из
рода танов  Веббу.  Он  просит  короля  милостиво  выслушать  его  и  судить
милосердно. Не на короля идет он с оружием, а на тех,  которые  стали  между
королем и его подданными, на тех, которые сумели посеять семя раздора  между
родственниками, вооружили отца против сына, разлучили мужа с женой...
     При последних словах скипетр задрожал в руке Эдуарда и лицо его приняло
суровое выражение.
     - Государь, - продолжал Вебба, - Годвин умоляет смиренно снять с него и
его родных несправедливый приговор, осуждающий их  на  изгнание,  возвратить
ему и  сыновьям  принадлежащие  им  поместья.  Более  же  всего  умоляет  он
возвратить то, чего они всегда  старались  удостоиться  усердной  службой  -
милость законного  государя,  и  поставить  их  снова  во  главе  хранителей
английских законов и преимуществ.  Если  эта  просьба  будет  уважена,  суда
возвратятся в свои гавани, таны вернутся в свою отчизну, а сеорли - к  сохе;
у Годвина нет чужеземцев: сила его заключается в одной любви народа.
     - Это все? - спросил Эдуард.
     - Все.
     - Удались и жди нашего ответа.
     Вебба  вышел  в прихожую, где стояло несколько норманнов, вооруженных с
головы  до  ног,  которым  молодость  или звания не дозволяли входить в залу
Совета,  но  которые  тем   не   менее   сильно  интересовались  результатом
происходивших   совещаний,   так   как  уже  успели захватить не один добрый
клочок  из  имущества изгнанников.  Все  они  жаждали битвы и с  нетерпением
ожидали  решения.  В  их  числе  находился  и  Малье де-Гравиль.
     Молодой рыцарь, как мы уже видели,  соединял  с  норманнской  удалью  и
норманнскую сметливость. После отъезда Вильгельма он не пренебрег  изучением
местного языка, в надежде променять в этой новой стране заложенную башню  на
побережье Сены на какое-нибудь богатое баронство близ величавой Темзы. В  то
время как надменные его соотечественники сторонились с безмолвным презрением
от Веббы, Малье де-Гравиль подошел к нему и спросил по-саксонски чрезвычайно
приветливо:
     - Могу ли я узнать результат твоего посольства от мятеж...  виноват!  -
от доблестного графа?
     - Я и сам жду его, - ответил сухо Вебба.
     - Тебя, однако же, выслушали.
     - Да, это было так.
     - Милостивый  государь,  -  сказал  де-Гравиль,  смягчая  свой  обычный
ироничный тон, унаследованный им, может быть, от своих прадедов  по  матери,
франков. - Любезный миротворец, скажи мне откровенно: не требует ли  Годвин,
в  числе  других  весьма  благоразумных  условий,  головы  твоего  покорного
слуги... не называя, конечно, его имени, потому что оно не дошло до него,  а
в  качестве  лица,  принадлежащего  к   несчастному   племени,   называемому
норманнами.
     - Если б граф Годвин, - ответил Вебба, - ставил месть,  как  условие  к
заключению мира, он бы выбрал для этого не меня,  а  другого.  Граф  требует
единственно  своей  законной  собственности,  твоя  же  голова  не   входит,
вероятно, в состав его недвижимых и движимых имуществ!
     - Твой  ответ  утешителен,  -  сказал  Малье.  -  Благодарю  тебя,  мой
почтенный саксонец!.. Ты говорил, как бравый и вполне  честный  малый;  если
придется нам умереть под мечами, как надобно  предвидеть,  я  сочту  большим
счастьем пасть  от  твоей  руки.  Я  способен  любить  после  верного  друга
исключительно только отважного врага.
     Вебба невольно улыбнулся. Нрав молодого рыцаря, его беззаботная речь  и
наружность  приходились  ему  совершенно   по   вкусу,   н