довольно  чистоплотны  и  очень
любят полоскаться в воде... Этому они, должно быть, научились у датчан.
     - Я давно уже это заметил; даже в самых бедных  домах,  в  которых  мне
приходилось  останавливаться  по  пути  сюда,   хозяин   вежливо   предлагал
выкупаться, а хозяйка спешила  подать  душистое  и  весьма  опрятное  белье.
Должен сознаться,  что  эти  люди,  несмотря  на  свою  глупую  ненависть  к
иностранцам, чрезвычайно радушно принимают их... да и кормят они  не  дурно,
если бы только сумели получше готовить свои кушанья. Итак,  святой  отец,  я
займусь омовением и буду ждать жареных пулярок  и  рыбы.  Предупреждаю,  что
пробуду у тебя несколько часов, потому что мне  надо  о  многом  расспросить
тебя.
     Гильом ввел сира де-Гравиля в лучшую келью, назначенную для благородных
посетителей храма, а потом, убедившись, что приготовленная ванна  достаточно
тепла, отправился осматривать привезенную де-Гравилем провизию.
     Оруженосец рыцаря  принес  ему  новый  костюм  и  громадное  количество
коробок с мылом, духами и разными благовониями.
     Норманны очень много занимались собой  и  уже  в  самых  молодых  летах
проводили целые часы перед туалетным столом. Прошло без  малого  час,  когда
сир де-Гравиль явился к отцу Гильому чистеньким,  напомаженным,  выбритым  и
надушенным. Почтенный отец уже приготовил все для приема гостя.
     Хотя рыцарь был очень голоден, он из вежливости  не  смел  есть  скоро.
Интересно было смотреть и на хозяина, и на него, как  они  брали  кусочки  с
вертелей и как будто только отведывали  их;  вино  также  пилось  маленькими
глотками, а в конце каждой смены обедающие  тщательно  омывали  свои  пальцы
розовой водой и грациозно размахивали ими в воздухе, прежде чем обтереть  их
салфеткой. По окончании этой церемонии оба обменивались жалобными  взглядами
и вздохами. Когда аппетит их, наконец, был  удовлетворен  и  все  убрано  со
стола, они приступили, наконец, к разговору.
     - Зачем ты приехал в Англию? - спросил Гильом.
     - С позволения твоего, почтенный отец, скажу  тебе,  что  меня  привели
сюда те же причины, которые и тебя заставили переселиться  сюда,  -  ответил
рыцарь. - После смерти жестокого Годвина король Эдуард просил своего любимца
Гарольда вернуть ему некоторых из милых норманнов; Гарольда  тронули  мольбы
бедного короля и он позволил некоторым из наших  земляков  вернуться,  а  ты
упросил лондонского правителя разрешить и тебе переселиться в благословенную
Англию. Ты сделал это потому, что простая пища и строгая дисциплина бекского
храма не нравились тебе, да сверх того манило честолюбие... одним словом:  я
приехал в Англию, руководимый теми же чувствами, которые руководили тобой.
     - Гм! Дай Бог, чтобы тебе лучше моего жилось в этой безбожной стране! -
заметил хозяин.
     - Ты, может быть, еще помнишь, -  продолжал  де-Гравиль,  что  Ланфранк
заинтересовался моей судьбой; он сделался очень влиятельным лицом у  герцога
Вильгельма. когда выхлопотал ему у папы разрешение на  брак.  И  герцогу,  и
Ланфранку  вздумалось  представить  нашему  дворянству  пример  учености,  и
потому-то они обратили особенное  внимание  на  твоего  покорнейшего  слугу,
который обладает небольшим запасом знаний. Ну-с, с тех  пор  счастье  начало
улыбаться мне; я теперь обладаю прекрасным  имением  на  берегах  Сены,  еще
совершенно свободным от долгов. Кроме того, я построил храм  и  отправил  на
тот свет около сотни бретонских разбойников. Понятное дело, что  я  вошел  в
великую милость у герцога. Случилось, что один из  моих  родственников  Гуго
де-Маньявил, удалой рубака и лихой наездник, убил нечаянно  в  ссоре  своего
родного брата; так как он имеет довольно щекотливую совесть,  то,  терзаемый
раскаянием, он отдал свои земли Одо байескому, а сам  отправился  в  дальние
страны. На обратном пути над ним стряслось несчастье: он попался  в  плен  к
одному мусульманину, влюбил в себя одну из жен своего  господина  и  избежал
смерти только тем, что поджег свою тюрьму и вырвался на  волю.  После  этого
ему, наконец, удалось благополучно вернуться в Руан,  где  и  держит  теперь
прежние свои земли леном от Одо. На обратном пути  через  Францию  случилось
ему подружиться с другим пилигримом, который  тоже  возвращался  из  дальних
странствий, но не имел  счастья  освободить  свою  душу  от  бремени  греха.
Несчастный пилигрим, изнывая от горя, лежал при смерти  в  шалаше  какого-то
отшельника, у  которого  Гуго  искал  пристанища.  Узнав,  что  Гуго  шел  в
Нормандию, умирающий открыл ему, что он Свен, старший сын покойного  Годвина
и отец того Гакона, который находится еще заложником у  нашего  герцога.  Он
умолял Гуго просить герцога о немедленном освобождении  Гакона,  как  только
позволит король Эдуард, и сверх того поручил де-Маньявилю переслать письмо к
Гарольду, что Гуго и обещал исполнить. К  счастью,  в  бедствиях,  постигших
моего родственника уже после того, ему удалось сохранить на груди  свинцовый
талисман; чужеземцы нашли, что не стоило отнимать этот талисман, так как они
не могли сообразить, какую цену он имел. К  нему  Гуго  прикрепил  письмо  и
таким образом принес его, хотя и несколько попорченным, в Руан.  Гуго,  зная
благосклонность ко мне нашего герцога и не желая сам являться к  Вильгельму,
который очень строг к братоубийцам, поручил  мне  передать  его  послание  и
просить позволения переслать в Англию письмо.
     - Долга, однако ж, твоя повесть, - заметил Гильом.
     - Потерпи немного, отец, она сейчас кончится... Ничто не могло мне быть
более кстати. Следует тебе заметить,  что  герцога  норманнского  давно  уже
тревожили английские дела; из тайных донесений лондонского правителя  видно,
что привязанность Исповедника к Вильгельму очень охладела, в  особенности  с
тех пор, как у герцога  появились  дети,  потому  что,  как  тебе  известно,
Вильгельм и Эдуард - оба дали в  молодости  обет  девственности,  но  первый
выхлопотал себе освобождение от этого обета, второй же свято  сохранял  его.
Незадолго до возвращения Гуго дошла до герцога весть, что король  английский
признал своего родственника Этелинга, своим законным наследником. Огорченный
и встревоженный этим, герцог выразился в моем присутствии следующим образом:
"Я был бы очень рад, если бы в числе моих придворных находились люди с умной
головой и преданным мне сердцем, которым я мог бы доверить свои  интересы  в
Англии и послать под  каким-нибудь  предлогом  к  Гарольду"!  Пообдумав  эти
слова, я взял письмо Свена и пошел с ним к  Ланфранку,  которому  и  сказал:
"Отец и благодетель! Ты знаешь, что  я  один  из  всех  норманнских  рыцарей
изучил саксонский язык. Если герцогу нужен посол к  Гарольду,  то  я  к  его
услугам, так как к тому же уже и  без  того  имею  поручение  к  всемогущему
английскому графу". Я рассказал Ланфранку всю историю, и он  пошел  передать
ее и мое  предложение  герцогу.  Тут  пришла  весть  о  смерти  Этелинга,  и
Вильгельм  сделался  веселее.  Он  призвал  меня  к  себе  и  дал  мне  свои
инструкции, вследствие чего я и поспешил со своим оруженосцем в Лондон.  Там
мне сообщили, что король переселился в Лондон, а  Гарольд  пошел  с  войском
против Гриффита валлийского. Там как у меня к королю вовсе не было  никакого
дела, то я присоединился к людям Гарольда, которым он приказал вооружиться и
догнать его. В  глочестерском  храме  я  услышал  о  тебе  и  заехал,  чтобы
проведать тебя и дать весточку о себе.
     - Ах, если бы я тоже сделался рыцарем, вместо того  чтобы  поступить  в
храм, - сказал Гильом, завистливо поглядывая на де-Гравиля. -  Мы  оба  были
бедны, но благородного  происхождения,  и  нас  ожидала  одинаковая  участь;
теперь же я подобен раковине, приросшей к скале, а ты летаешь по воле.
     - Ну, положим, наши уставы  воспрещают  отшельникам  убивать  ближнего,
исключая разве тот случай, когда к этому побуждает  чувство  самосохранения;
но зато эти уставы считаются слишком строгими для применения на деле -  даже
в Нормандии, и поэтому ты всегда можешь взяться за меч или секиру, если у уж
тебя явится такое непреодолимое желание. Я и  так  думал,  что  ты  перестал
тунеядствовать, и помогаешь Гарольду рубить неспокойных валлонов.
     - О, горе мне, горе мне!  -  воскликнул  Гильом.  -  Несмотря  на  свое
прежнее долговременное пребывание в Лондоне и знание саксонского  языка,  ты
все-таки очень мало знаешь здешние обычаи.  Здесь  нельзя  священнослужителю
ехать на войну, и если бы у меня не было одного датчанина, который укрылся у
меня, чтобы избежать любой казни за воровство, если бы, говорю, не он, то  я
давно разучился бы фехтовать, а то  мы  с  ним  иногда  упражняемся  в  этом
благородном искусстве...
     - Утешься, старый друг! - произнес де-Гравиль с участием. - Может,  еще
настанут лучшие времена... перейдем, однако ж, к делу. Все, что я тут вижу и
слышу, подтверждает слух, дошедший и до герцога  Вильгельма,  будто  Гарольд
сделался самым важным лицом в Англии. Ведь это верно?
     - Без всякого сомнения верно.
     - Женат он или холост? - вот вопрос, на который  даже  его  собственные
люди отвечают очень двусмысленно.
     - Гм! Все здешние менестрели поют о красоте его  Юдифи,  с  которой  он
обручен... а может быть, он находится с ней и в более близких отношениях. Но
во всяком случае  он  на  ней  не  женат,  потому  что  она  приходится  ему
родственницей в пятом или шестом колене.
     - Значит - не женат; это хорошо. А этот Альгар или Эльгар, как говорят,
не находится с валлийцами?
     - Да, он опасно болен и лежит в Честере... он получил несколько ран, да
сверх  того  его  грызет  сильное  горе.  Корабли  графа  Гарольда   разбили
норвежский  флот  в  пух  и   прах,   а   саксонцы,   присоединившиеся   под
предводительством Альгара к Гриффиту, тоже потерпели  такое  поражение,  что
немногие оставшиеся в живых бежали. Гриффит сам засел  в  своих  ущельях  и,
конечно, скоро должен будет сдаться Гарольду, который действительно один  из
величайших полководцев своего времени! Как  только  будет  усмирен  свирепый
Гриффит, то примутся и за Альгара, и  тогда  Англия  надолго  успокоится,  -
разве только наш герцог навяжет ей новых хлопот!
     - Из всего сказанного тобой, я вывожу заключение, что равного  Гарольду
нет в Англии... даже Тостиг уступает ему во всех  отношениях,  -  проговорил
де-Гравиль задумчиво.
     - Где же Тостигу быть равным ему! Он и держится в своем графстве только
благодаря влиянию Гарольда. В последнее время он, впрочем, сделал, что  мог,
чтобы хоть вернуть уважение своих  гордых  нортумбрийцев,  а  любовь  их  он
потерял безвозвратно. Он тоже довольно искусен в ведении войны, и сухопутной
и морской, и немало помогает Гарольду в этой войне... да, Тостиг  далеко  не
то, что Гарольд, которому мог бы быть равен один Гурт, если бы только он был
честолюбивее.
     Совершенно  удовлетворенный  тем,  что  узнал   от   почтенного   отца,
де-Гравиль встал и начал прощаться с ним, но последний задержал его немного,
спросив с хитрой улыбкой:
     - Как ты думаешь: имеет наш Вильгельм какие-нибудь виды на Англию?
     - Конечно, имеет, и, наверное, заветное его  желание  исполнится,  если
только он будет действовать поумнее... Лучше всего  было  бы,  если  бы  ему
удалось расположить Гарольда в свою пользу.
     - Это  все  прекрасно,  но  главное  препятствие  состоит  в  том,  что
англичане  чрезвычайно  недолюбливают  норманнов  и   будут   сопротивляться
Вильгельму всеми силами.
     - Верю; но война ограничится одним сражением, потому что у англичан нет
ни крепостей, ни гор, которые позволили бы долго  обороняться.  Кроме  того,
скажу тебе, приятель, здесь все гнило. Королевский род  вымрет  с  Эдуардом,
останется только ребенок, которого, сколько я слышал, никто  не  считает  за
наследника  престола;  прежнее  надменное  дворянство  также  перевелось,  и
исчезло уважение к древним именам; воинственный  пыл  саксонцев  почти  убит
подчинением священнослужителям, не храбрым и ученым, как наши, а трусливым и
неразвитым... Затем жажда к деньгам уничтожила всякое мужество;  владычество
датчан приучило народ к иноземным королям, и Вильгельму  стоит  дать  только
обещание, что он будет хранить древние законы  и  обычаи  саксонские,  чтобы
стать так же твердо,  как  доблестный  Канут.  Англо-датчане  могли  бы  его
несколько потревожить, но мятеж даст этому проницательному политику  предлог
усеять всю страну крепостями и замками и обратить ее  в  лагерь...  Любезный
друг,  авось  еще  придется  нам  поздравить  друг  друга:  тебя  правителем
какой-нибудь богатой английской области, а меня бароном обширных  английских
поместий.
     - Пожалуй, что ты и прав, - произнес весело  Гильом. -  Когда  настанет
этот день, мне по крайней мере можно будет подраться за нашего  благородного
повелителя... Да, ты прав, - повторил он, указывая  на  развалившиеся  стены
кельи, -  все  здесь  дряхло  и  сгнило;  спасти  государство  может  только
Вильгельм, или...
     - Или кто?
     - Граф Гарольд. Ты отправляешься к нему, и потому  скоро  будешь  иметь
возможность судить о нем.
     - Постараюсь судить осторожно, - ответил де-Гравиль.
     Сказав это, рыцарь обнял друга и снова отправился в путь.


ГЛАВА VII

     Малье де-Гравиль был человек чрезвычайно ловкий и хитрый,  как  большая
часть норманнов.
     Но как он ни старался на пути своем из Лондона  в  Валлис  выведать  от
Сексвольфа все подробности о Гарольде и его братьях, какие ему были нужны, -
все-таки не в силах был сладить с  упрямством  или  осторожностью  саксонца.
Сексвольф во всем, что касалось Гарольда, имел чутье собаки. Он догадывался,
хотя и не мог объяснить себе причины, что  норманн  имел  какие-то  виды  на
графа и чего-то  добивался  этими  простодушными  расспросами.  Его  упрямое
молчание или грубые ответы, как только речь касалась Гарольда,  представляли
резкий  контраст  с   его   откровенностью,   пока   беседа   ограничивалась
современными происшествиями или особенностями саксонских нравов.
     Наконец рыцарь, отраженный со всех сторон, решился отступить  и,  видя,
что не извлечь ему больше пользы из саксонца,  переменил  свою  принужденную
вежливость на норманнскую спесь к низкому спутнику.
     Он поехал впереди саксонца, окидывая взглядом опытного  воина  характер
местности, радуясь, что укрепления, которыми марки охранялись от  враждебных
кимров, были совершенно ничтожны.
     На третий день после свидания с  Гильомом  рыцарь  очутился  наконец  в
диких ущельях Валлиса.
     Остановившись в тесном проходе, над  которым  с  обеих  сторон  повисли
серые, угрюмые скалы, сир де-Гравиль позвал свою прислугу, надел кольчугу  и
сел на боевого коня.
     - Ты напрасно облекся в кольчугу, - заметил саксонец, - надевать  здесь
тяжелое оружие - это значит утомлять себя по пустякам. Я довольно  знаком  с
этой страной и предупреждаю, что тебе скоро придется  даже  бросить  коня  и
идти пешком.
     - Знай, приятель, - возразил де-Гравиль, - что я  пришел  сюда  не  для
того,  чтобы  учиться  военному  искусству  с  азбуки...  Знай  также,   что
норманнский рыцарь скорее простится с жизнью, чем с добрым конем.
     - Вы, заморцы-французы, охотники похвастать и  пускать  громкие  слова.
Предупреждаю тебя, что ты можешь наговорить их еще с три короба, потому  что
мы идем по следам Гарольда, а он не оставит врага за спиной: ты здесь так же
безопасен, как в храме Водена.
     - О вежливых твоих шутках - ни слова, - сказал де-Гравиль, -  но  прошу
тебя не называть меня французом. Я приписываю это не твоему желанию  обидеть
меня, а только твоему незнанию приличий и воинской вежливости. Хотя мать моя
была француженка... знай, что норманн презирает француза почти так же, как и
жида.
     - Прошу прощения! Я полагал, что все заморцы родня между  собой,  одной
крови и одного племени.
     - Авось придет день, когда ты  это  узнаешь  лучше...  Иди  же  вперед,
Сексвольф.
     Узкий проход,  расширяясь  мало-помалу,  вывел  на  пространную,  дикую
площадку, на которой  не  было  даже  травинки.  Сексвольф,  поравнявшись  с
рыцарем, указал ему камень, на  котором  было  написано:  "Hic  victor  fuit
Haroldus" ("Здесь победил Гарольд").
     - Никакой валлон не решится показаться в виду этого  камня,  -  заметил
Сексвольф.
     - Простой, классический памятник, а много говорит, - сказал  норманн  с
удовольствием. - Мне приятно видеть, что твой граф знает по-латыни.
     - Кто тебе сказал,  что  он  знает  этот  язык?  -  спросил  осторожный
саксонец, опасаясь, что сведение,  радовавшее  сколько-нибудь  норманна,  не
могло быть благоприятно Гарольду. - Поезжай с  Богом  на  своем  коне,  пока
дорога позволяет, - добавил он насмешливо.
     На  границе  карнавонской  области  отряд  остановился   в   деревушке,
обведенной недавно вырытым окопом и рогаткой. Внутри рогатки было  множество
ратников, из которых одни сидели на земле, другие играли в кости, или  пили;
по одежде их, кожаным платьям и по знамени с изображением тигровых  голов  -
герб Гарольда - легко можно было догадаться, что это саксонцы.
     - Здесь мы узнаем, что граф намерен делать, - сказал Сексвольф. - Здесь
конец моего похода, как я полагаю.
     -  Стало  быть,  это  главная  квартира  графа?..  Ни  замка,  хоть  бы
деревянного... ни стен, только ров рогатки? - спросил рыцарь с удивлением.
     - Норманн, здесь и крепкий замок, хотя  ты  его  не  можешь  видеть,  и
стены: замок этот - имя Гарольда, а стены  -  груды  тел,  лежащие  по  всем
окрестным долинам.
     Сказав это, саксонец протрубил в рог, на который ему ответили из стана,
и потом повел отряд к доске, перекинутой через ров.
     - Ни даже подъемного моста! - пробормотал рыцарь.
     - Граф двинулся с войском в Снудон, -  доложил  Сексвольф,  обменявшись
несколькими словами  с  начальником  отряда,  отдыхавшего  на  краю  рва.  -
Говорят, что кровожадный Гриффит заперт там со всех сторон. Гарольд  оставил
приказ, чтобы я со своим отрядом как можно скорее примкнул к нему, вместе  с
этим начальником, с которым я сейчас говорил.  Теперь,  пожалуй  что,  и  не
совсем безопасно: хотя Гриффит и заперт в  горах,  а  все-таки  очень  может
быть, что тут где-нибудь спрятаны валлийцы, которые не задумаются напасть на
нас. Здешние дороги недоступны для верхового, и так как тебе  нет  особенной
нужды  подвергаться  различным  неприятностям,  то  я  посоветовал  бы  тебе
остаться здесь с больными и пленными.
     - Прелестная компания - нечего сказать! - заметил рыцарь. - А  я  скажу
тебе, что путешествую для того, чтобы обогатиться новыми сведениями; к  тому
же мне очень хотелось бы посмотреть,  как  вы  будете  бить  и  рубить  этих
горцев... Прежде всего я попрошу тебя дать мне чего-нибудь попить и  поесть,
потому что у меня осталось очень мало  провизии...  Когда  мы  встретимся  с
врагом, то ты увидишь, противоречат ли слова норманна его делам.
     - Лучше сказано, чем я мог ожидать, - откровенничал Сексвольф.
     Де-Гравиль  пошел  бродить  по  деревне,  которая  находилась  в  самом
плачевном виде: повсюду виднелись груды развалин и  пепла,  простреленные  и
наполовину сгоревшие дома. Маленькая, убогая церковь хоть  и  была  пощажена
войной, но выглядела печально и уныло, а на  свежих  могилах  убитых  воинов
отдыхали худые, истощенные овцы.
     В  воздухе  носился  аромат  болотной  мирты,  и  суровые   окрестности
деревушки имели в себе какую-то особенную прелесть,  к  которой  де-Гравиль,
обладавший изящным вкусом, не оставался нечувствительным. Он сел на  камень,
поодаль от грубых воинов, и задумчиво любовался  мрачными  вершинами  гор  и
небольшой речкой, извивавшейся невдалеке и потом терявшейся в лесу.
     Он был выведен  из  своего  созерцания  Сексвольфом,  который  провожал
крепостных, принесших рыцарю несколько  кусков  вареной  козлятины,  сыру  и
кружку весьма плохого