а, а еще более -- ее...
   -- Интересно, -- уклончиво ответил я.
   -- Отдыхай, -- посоветовала Катти. -- _Расслабься-бди_, и отдыхай...
   Закрыв глаза я подчинился.
   В общем-то,  было здорово.  Тело негодовало,  попав в эту исполинскую
печь,  но жар почему-то становился все приятнее.  Я вспотел,  но горячий
воздух мгновенно высушил влагу.  Песок медленно тек  под порывами ветра,
засыпая ноги, прожаривая кожу.
   Хорошо...
   -- Никки!
   Я открыл глаза -- Катти и Таг уже поднялись.
   -- Идем, -- сказал Таг. -- Пора менять температурный режим.
   Огибая песчаные холмики,  на которых потели и  сохли обнаженные тела,
мы пошли в противоположный конец зала.  Там оказался маленький водоем --
стекающая по  стене  вода  собиралась озерцом и  вытекала сквозь арку  в
стене.
   -- О-го-го!   --   закричал  Таг,   разбегаясь.  Прыгнул,  с  головой
погрузившись в  озерцо.  Мы последовали за ним.  Вода обожгла,  она была
ледяная,  словно и  не текла по раскаленным стенам.  Я  вынырнул,  жадно
глотая воздух.  Таг уже направлялся к арке,  полностью отдавшись на волю
течения.
   -- За  ним...  --  Катти вынырнула из  воды рядом со  мной.  Мы почти
соприкасались телами. -- Никки!
   -- Плыву, -- согласился я.
   Поток мчался по туннелю.  Стены, вначале сложенные из камня, внезапно
стали  прозрачными.  Теперь мы  плыли  по  стеклянной трубе,  идущей над
тропинками.   Под  нами  шли  люди...   кажется,   нас  они  не  видели,
прозрачность была односторонней.
   -- Контрастные тепловые процедуры благотворно влияют на организм!  --
донесся до меня голос Катти, плывущей следом.
   Ну неужели она не может сказать просто "Здорово"?
   Течение  ослабло,  и  нас  вынесло  в  новый  зал.  Я  поднырнул  под
нависающий свод туннеля, и оказался в новом водоеме.
   Ого!
   Вода и здесь была холодная. Зато ветер...
   Ураганный зал? Видимо!
   Пол был каменный,  но кое-где выложенный деревянными брусками.  Очень
предусмотрительно,  потому что подошвы обожгло с первого же шага. Порывы
ветра заставляли жмуриться и пригибаться.
   Песка здесь,  конечно, не было. Его смело бы к стенам за одну минуту.
Вместо песчаных холмиков зал был утыкан каменными глыбами, с деревянными
площадками  наверху.  Мы  торопливо  поднялись  на  ближайший  свободный
камень, скорчились на помосте.
   -- Долго здесь нельзя! -- крикнул мне Таг. -- Три минуты, максимум --
пять!
   -- Я рад! -- отозвался я, перекрывая ветер. Мне казалось, что из тела
буквально высасывает воду. Два произнесенных слова заставили пересохнуть
рот, и я принялся глотать, выжимая слюну.
   -- Кто-то  из поэтов сравнил полный цикл банных процедур с  процессом
развития  человечества!  --  сказала  Катти.  --  Преодоление враждебных
природных условий,  хлад и пламень, стремительное движение, а в итоге --
прилив сил и любви к мирозданию!
   -- Не  очень-то  приятный процесс развития,  --  прошептал я,  скорее
самому себе.
   -- Что? -- спросила Катти.
   -- Думаю,  что если убавить ветер,  и снизить температуру, то природа
покажется не столь враждебной! -- крикнул я.


        Глава 5.

   Не  знаю,  отчего тело  чувствовало такую  легкость.  Может  быть  от
благотворного влияния банных процедур,  а может быть от счастья, что они
закончились.
   Вторая версия мне казалась даже более вероятной.
   -- Через час тебе надо быть в Мировом Совете, -- сказала Катти. -- Ты
пойдешь вместе с  Наставником.  Мы все уже подали свои доклады,  так что
нам присутствовать не обязательно. Но мы подождем... в здании.
   -- Это далеко? -- спросил я.
   -- В центре.
   Я не понял, и Катти заметила мою растерянность.
   -- В центре материка. В Служении, так называется город.
   -- А мы успеем?
   Машина,  в  которой  мы  сейчас  сидели,  казалась мне  не  настолько
быстрой,  чтобы преодолеть расстояние от побережья до центра материка за
один час.  Разве что скоростная магистраль...  нет,  все равно, колесный
транспорт такой скорости не достигнет...
   Катти и Таг переглянулись.
   -- Успеем,  --  сказала Катти.  С  жалостью и нежностью в голосе.  --
Никки, вспомни виды планетарного транспорта!
   -- Машины, платформы, корабли, флаеры, кабины, -- автоматически выдал
я.
   -- Правильное решение --  кабины!  -- подтвердила Катти. -- Мы успеем
еще сто раз.  Сейчас с®ездим в  магазин,  тебе надо переодеться.  Это не
обязательно... но выглядеть красиво -- знак уважения к Мировому Совету.
   -- А кто в него входит?
   -- Ученые,  инженеры..  да кто угодно!  -- Таг пожал плечами. -- Но в
основном -- врачи и Наставники. Это ведь наиболее уважаемые люди. Катти,
задай курс.
   Машина тронулась, и мы отправились в ближайший магазин...

   Следующие  пятьдесят  минут  я  чувствовал  себя  ребенком,  которого
прихорашивают заботливые родители...  Наставники. Нет, скорее -- куклой,
которую   одевают  маленькие  дети.   У   ребенка  хоть   иногда   могут
поинтересоваться,  нравится ли  ему та  или иная одежда.  Со  мной такой
проблемы не  возникало.  Катти и  Таг  полностью отдались увлекательному
занятию -- проявить, посредством меня, уважение к Мировому Совету.
   -- Нет,  все  эти  модные  полуплащики и  свитерки можешь забыть!  --
наставляла Катти Тага.  --  Мы  Ника не в  молодежный клуб собираем.  Он
должен выглядеть серьезно и строго.  Основная мысль -- человек преодолел
немыслимые испытания и  вернулся на  Родину.  Претерпевший беды,  но  не
сломленный. Полезный обществу и уверенный в себе!
   В  результате этой тирады мне  был  выбран светло-серый цвет,  символ
реальной чистоты и  тяжелых испытаний,  как  об®яснил Таг.  Белая одежда
выглядела бы  чересчур заносчиво,  черная или красная демонстрировала бы
какой-то проступок, которого я не совершал.
   Я не стал вдаваться во все детали. Покорно разделся и примерял костюм
за костюмом.  В конце концов я оказался в стального цвета рубашке, серых
брюках и пиджаке,  на шею мне повязали пышный белый бант,  на ноги одели
мягкие, натягивающиеся как носки, ботинки из тонкой серой кожи.
   -- Полюбуйся!  --  осмотрев меня со  всех сторон предложила Катти.  В
маленькой примерочной не  было зеркала,  но  я  не  успел спросить,  как
именно мне предлагают посмотреть на себя.  Таг щелкнул переключателем на
стене,  и  рядом  со  мной  возникло в  воздухе об®емное изображение.  Я
уставился  на  своего  двойника,  ответившего мне  таким  же  любопытным
взглядом. Через мгновение интерес на лице голограммы сменился брезгливой
неприязнью.
   Белый бант был верхом идиотизма.  Не будь его,  я  выглядел бы слегка
мрачноватым молодым человеком,  одетым так, чтобы подольше не пачкаться.
С  белым бантом на шее я казался себе то ли _животным-другом_,  вышедшим
на прогулку с хозяйкой, то ли артистом, готовящимся веселить публику.
   -- Что-то не так, Никки? -- удивился Таг.
   Я молча содрал с шеи бант,  швырнул на пол.  Мое изображение послушно
сделало то же самое.
   Вот так -- гораздо лучше!
   -- Не знаю, -- задумчиво произнесла Катти. -- Это был красивый символ
внутренней чистоты. Неброский, но эффектный.
   Ничего себе, неброский!
   -- Катти,  я понимаю,  ты с детства хотела быть модельером, -- сказал
Таг.  --  Но не зря же Наставница отсоветовала тебе эту профессию? Может
быть Никки интуитивно чувствует вызывающий символизм белого банта?
   -- Возможно,  --  Катти вздохнула. -- Хорошо, оставим как есть. Пора,
ребята.
   -- Здесь должна быть кабина, -- заметил Таг.
   -- Да, я помню.
   Мы вышли из примерочной.  Я  почему-то ожидал,  что придется сообщить
сотрудникам магазина, какую одежду мы взяли, может быть -- где-то что-то
отметить,  но моих друзей это явно не волновало.  Вдоль стоек с одеждой,
такой яркой, что рябило в глазах, порой -- светящейся или меняющей цвет,
мы пошли в дальний конец магазина.  Там,  у стеклянных дверей ведущих на
улицу, стоял высокий цилиндр из темного полупрозрачного пластика.
   -- В шестую кабину Служения, я полагаю, -- сказала Катти.
   -- Пойдет, -- согласился Таг.
   Вблизи цилиндр оказался снабженным раздвижной дверцей и терминалом на
стенке.   Таг   небрежно   коснулся   коллоидного  активатора   ладонью,
нахмурился.
   -- Шестой зарезервирован большой группой,  --  сообщил он. -- Идем на
пятый.
   Дверца  цилиндра скользнул вбок,  внутри зажегся свет.  Там  не  было
ничего,  только  металлическая решетка  на  полу  и  панель  освещения в
потолке.  Таг шагнул в цилиндр, помахал нам рукой. Дверь сошлась, кабина
погрузилась во тьму. На мгновение вспыхнул синеватый свет.
   -- Иди, -- сказала Катти. -- Закажи управляющей системе пятую кабину.
   Я послушно коснулся терминала.
   _Пункт назначения?_
   -- Пятая кабина Служения, -- хрипло сказал я. Мне было не по себе.
   -- Не обязательно вслух! -- напомнила Катти.
   _Ожидайте освобождения. Входите._
   Я вошел в открывшуюся кабину. Тага здесь, конечно, уже не было.
   Кабина,  изнанка пространства, перемещение вне времени... -- отчаянно
вытягивал  я  цепочки  слов.   Безопасность  и  надежность.  Удобство  и
комфорт...
   Свет   погас,   потом   последовала  синеватая  вспышка.   Ничего  не
изменилось. Я ждал.
   _Служение. Пятая кабина. Освободите кабину._
   Дверь открылась,  я шагнул наружу,  непроизвольно ожидая увидеть ряды
вешалок и Катти.
   Цилиндр стоял  в  парке.  Было  сумрачно,  словно что-то  исполинское
заслоняло Матушкин свет. На лужайке перед кабиной топтался Таг.
   -- Выходи, выходи! -- энергично позвал он.
   На негнущихся ногах я пошел к нему. Цилиндр за спиной сомкнулся.
   Рядом с  Тагом стояла парочка --  пожилая женщина с молодым мужчиной.
Оба очень ярко одетые, лица веселые, но чуть-чуть недовольные.
   -- Друзья, еще минутку, -- извиняющимся тоном сказал Таг. -- Еще один
человек.
   Я  машинально  кивнул  этим  людям,  наверное,  собирающимся покинуть
Служение, остановился, задрал голову.
   Статуя дырявила небо.
   Никогда  я  не  видел  таких  огромных  памятников...   нет,   домов,
выполненных в виде статуи.  Человек,  мужчина,  пожилой,  в плаще...  --
какие-то отдельные мазки воспринимались сознанием,  никак не складываясь
в  целую картину.  Разум отказывался оценить высоту,  но я заметил,  что
голова статуи находится наравне с облаками.
   -- Аллегорическая фигура  Наставника венчает  собой  здание  Мирового
Совета,  -- тоном экскурсовода сообщил Таг. -- Построенное более двухсот
лет  назад оно  является самым высоким зданием Родины.  Когда технология
испытания   кварковых   реакторов   потребовала   создания    комплекса,
превосходящего  здание  Совета  высотой,   было   найдено  компромиссное
решение.  Испытательный комплекс был построен,  но вначале здание Совета
приподняли на полтора килошага.
   -- Идемте, ребята! -- Катти выбежала из кабины. -- Времени мало!
   Мы  двинулись по  парку.  До  подножия статуи  было  совсем недалеко,
кабины стояли повсюду.  И  людей здесь оказалось много.  Они  бродили по
парку,  сидели на  скамеечках или просто на траве,  любуясь зданием.  Не
знаю,  что они находили приятного в тени исполинской статуи.  Меня лично
это чудовищное сооружение подавляло.
   -- А,  вот  почему шестая кабина блокирована,  --  воскликнул Таг  на
ходу. -- Экскурсия.
   Из  цилиндра один  за  другим выходили дети.  Первые дети,  которых я
увидел на  Родине.  Одни только мальчишки.  Они выскакивали из  кабины с
радостным гомоном,  но тут же затихали, сбивались кучками по четыре-пять
человек, жались к невозмутимым Наставникам.
   -- Первый раз  в  Служении,  сразу видно,  --  добродушно и  немножко
снисходительно сказал Таг. -- Я их понимаю.
   -- Я тоже, -- следя за подростками ответил я.
   Вот  один  мальчик подбежал к  Наставнику,  прижался к  нему,  что-то
спросил,  указывая рукой на здание Совета. Наставник засмеялся, потрепал
его по голове, обнял за плечи.
   Нет правил без исключения?
   Нет исключений без причины?
   Что значит прикосновение в мире,  где телесные контакты находятся под
негласным запретом?
   Что  за  сила таится в  касании чужой руки?  Тепло,  любовь,  забота,
доверие?
   Но  ведь  это  --   движущие  силы  нашей  морали.   Дружба,  любовь,
равенство...  говоря поэтически --  братство.  Зачем табуировать любовь,
зачем ограничивать тепло?
   Может быть монополия на  любовь --  это самое сильное оружие в  мире?
Крепостная эра, с ее эпидемиями, чумными и язвенными морами, отучила нас
от телесного контакта. Свела его к минимуму, сделала нарушением хорошего
тона.  Но  если есть где-то  в  душе потребность в  касании человеческой
руки,  если ребенок помнит поцелуи матери,  и  тоскует по  ним в  уютных
стенах своего интерната,  кем станут Наставники? Единственные, кто может
обнять, утешить, похвалить, приласкать, наказать?
   Святыми?
   Я замотал головой.
   Какие гадкие мысли лезут в  сознание!  Что со мной творится,  я  ведь
часть этого мира,  плоть от плоти его!  И мир мой полон добра и любви --
лишь я,  скатившийся в своей амнезии к темным глубинам подсознания, хочу
чего-то запретного, давно отринутого историей...
   -- Что с тобой, Никки?
   Во взгляде Катти была тревога.
   -- Тяжело быть новорожденным, -- ответил я.

   Здание Мирового Совета внутри оказалось еще  более  подавляющим,  чем
снаружи.  Здесь не признавали маленьких комнат.  Анфилада залов,  идущих
сквозь  постамент "аллегорической фигуры Наставника" была  так  огромна,
что я бы не удивился летательным аппаратам, курсирующим по помещению. Но
вместо них скользили заурядные транспортные платформы.
   -- Седьмой  зал,  у  информационных стендов,  --  сказала  Катти.  --
Быстрее. Таг, лови платформу!
   Людей  было  много.   Люди  шли  по  своим  делам,   люди  озирались,
зачарованно изучая  сводчатые потолки,  расписанные красочными фресками,
скапливались у колонок терминалов, разбросанных по залу, они пришли сюда
отдыхать и  работать.  Где-то играла едва слышная музыка,  шуршали шаги,
обрывки тихих разговоров сливались в легкий гомон.
   Мы  под®ехали  в  седьмой  зал  на  платформе,  вместе  с  серьезным,
молчаливым Наставником,  явно  спешившим  по  своим  делам,  и  молодыми
ребятами.  Те,  наверное,  просто  болтались  по  центру  Родины,  и  на
Наставника взирали с восторженной почтительностью. На нас, впрочем, тоже
с  уважением.  Мы явно производили впечатление людей,  пришедших сюда не
зря.
   Я тоже поглядывал вокруг,  особенно на потолочные фрески. В общем-то,
ничего  интересного  там  не  было  --  что-то  вроде  курса  истории  в
картинках.  От Каменной эры --  и далее. Единственное, что я отметил для
себя  --  подмеченное мной  табу на  прикосновения сохранялось и  здесь.
Только Наставники держали кого-то за руки,  только они выносили раненных
из  пылающих  зданий,   наставляли  детей  и  утешали  стариков.   Порой
Наставники были молоды,  порой -- стары, а одежда их ничем не отличалась
от  одежды  окружающих.  Но  что-то  было  в  самой  манере изображения,
позволяющее  безошибочно  выделить  Наставников  среди   других   фигур.
Какое-то благородство позы,  мудрость в глазах,  доверие,  читающееся во
взглядах окружающих.
   А  ведь сложно,  наверное,  разрисовывать купола потолков так,  чтобы
снизу изображение выглядело правильным и соразмерным.  Линии должны быть
нарочито искажены. Картина должна стать фальшивой и несоразмерной, чтобы
издали напоминать правду...
   Я потер лоб. Нет, что за гадости лезут в голову?
   Особенно поразила меня фреска,  занимающая весь потолок шестого зала.
На ней был изображен бушующий океан,  острые скалы, затянутое штормовыми
тучами небо.  На скалах стояли Наставник и маленький мальчик.  Наставник
одной  рукой обнимал мальчика за  плечи,  другой указывал в  море,  где,
расправив паруса,  несся  по  волнам  корабль.  Могучие  гребные  колеса
наполовину  высовывались из  воды,  на  мачтах  пылали  огни.  Наверное,
относившаяся  к  Морской  Эре  картина  должна  была  означать  мудрость
Наставника,  указующего подопечному на красоту бури, на отвагу матросов,
схватившихся со стихией...  а может быть,  на их преступное легкомыслие.
Курс корабля не оставлял сомнений, что через минуту он врежется в скалы.
   Но у  меня возникла неприятная мысль,  что после крушения Наставник и
мальчик спустятся со скал, и примутся растаскивать уцелевшие корабельные
грузы...
   Я опустил голову.
   Беда...
   Личность --  это не только уникальный генотип, набор знаний и система
речевой коммуникации. Главное -- отношение к окружающему, набор реакций,
который формируется на протяжении всей жизни.  И тут, наверное, наиболее
важна  последовательность,  с  которой  оцениваются явления  окружающего
мира. Что-то должно закладываться в некритичном, бессознательном детском
возрасте,   становиться  аксиомой,   не  требующей  доказательств  и  не
вызывающей сомнений. Иначе -- беда.
   Я   утратил  именно  аксиомы.   Социальные  нормы,   не   поддающиеся
раз®яснению. И теперь вернуть их обратно почти невозможно. Остается лишь
притворяться.
   -- Никки!
   Вслед за  Тагом и  Катти я  спрыгнул с  платформы.  Седьмой зал  был,
вероятно, в середине постамента. А постамент, я не сомневался, находится
в  центре материка.  И  столб голубого света,  бьющий из  пола в  купол,
пронзающий его,  уходящий ввысь,  был осью,  вокруг которой крутится вся
жизнь Родины.
   Здесь оказалось куда меньше людей.  Не положено,  наверное, слоняться
без  дела  в  этом  месте.  У  столба холодного голубого огня стояли две
фигурки -- я узнал Наставника Пера и Гана.
   -- Мы не опоздали,  Наставник?  --  крикнула Катти. Вместо ответа тот
взмахнул рукой: "Подходите!".
   От  голубого свечения шел холод.  Мне становилось все более неуютно и
страшно.   Даже  Катти  и  Таг  нервничали,  хоть  и  не  им  предстояло
отчитываться перед Мировым Советом...
   -- Вовремя,   --   обронил  Наставник,   когда  мы  приблизились.  --
Здравствуйте, ребята. Здравствуй, Катти...
   Гаг подмигнул мне, я неловко кивнул в ответ.
   -- Хорошо выглядишь,  Ник,  --  похвалил меня учитель.  --  Катти, ты
помогала ему одеться?
   -- Да, Наставник.
   -- Замечательно.  Я  начинаю думать,  что  ты  могла бы  справиться с
профессией  модельера.  Мне  казалось,  что  ты  обязательно используешь
ненужные аксессуары -- галстук, бант, что-либо подобное...
   Катти опустила глаза.
   -- Я использовала белый бант, Наставник. Ник сам его снял.
   -- Значит,  я прав,  --  просто сказал Пер.  -- Что ж, Никки, мальчик
мой, идем? Нехорошо заставлять Совет ждать. Но если ты волнуешься...
   -- Нет, я готов.
   -- Дай руку.
   Я  позволил ему  взять мою ладонь.  Наставник,  ты  думаешь,  что это
касание наполнит меня уверенностью и  прогонит страх?  Ты ошибаешься,  я
слишком серьезно болен.  Я не вижу беды в невербальной коммуникации и не
испытываю от нее восторга.
   Хоть я и Ник, но я уже чужой.
   Взявшись за руки мы вошли в столб голубого света.

   Мне  казалось,  что  это будет какой-то  аналог лифта,  и  мы  начнем
подниматься вверх.  Может быть на платформе,  а  то и  просто в  силовом
поле.
   Но  голубое  свечение лишь  обозначало зону  мгновенного перемещения.
Большую и роскошную кабину.  Команды здесь отдавал Наставник,  я даже не
слышал управляющей системы.
   Свет  вокруг нас  померк,  сжался,  размытые очертания седьмого зала,
лица Катти и ребят исчезли. Теперь казалось, что мы стоим во тьме -- так
ярко и празднично сиял мир вне зоны перемещения.
   Ведомый Наставником за руку я вышел в зал заседаний Мирового Совета.
   Стены не имели очертаний.  Точнее они были слишком прихотливые, чтобы
понять их форму.  Я скорее почувствовал,  чем догадался --  зал Мирового
Совета   расположен  в   голове   статуи  "аллегорического  Наставника".
Мозаичный пол проходил где-то  на  уровне подбородка.  Ну да...  вот эта
чудовищная  вмятина  --  его  нос,  этот  выступ  --  полуоткрытый  рот,
ребристый купол потолка --  волосы.  Фигура была прозрачна лишь изнутри,
но и свет Матушки каким-то образом заливал помещение.