И вполне возможно, что
лет десять на нее будут ссылаться такие же как он -- оторванные от
реальности, погруженные в непонятные большинству проблемы.
Потом -- забвение. Хилая гордость внуков -- "дед был академиком"...
впрочем, будет ли она, эта гордость? Не получил Нобелевской -- значит
неудачник.

Жизнь растрачена, пропущена сквозь дрожащие пальцы, разменена на
коньюнктурные статейки и мелкие, неизбежные интриги. Он так и не
подступился ни к одной из тех проблем, что цепляли его в молодости.
Бог, смысл жизни, эсхатология -- все чревато неприятностями. Не
хотелось кривить душой, прятаться под маской холодной академической
критики. Потом пришла свобода, и все это оказалось просто ненужным.
Либо подводи базу под грянувшие экономические преобразования, либо
вступай в плотные ряды полуграмотных шарлатанов, играй на публику.

Поздно...

Аркадий Львович не стал мыть посуду. Налил стакан чая, прошел в
кабинет, пододвинул стопку желтоватой бумаги. Поморщился, глядя на
неровный почерк. Надо писать аккуратнее, не создавать лишних проблем
машинистке. Чем быстрее будет отпечатан текст, тем больше шансов, что
монография выйдет... посмертно, ритуальным знаком уважения. "Работал
до последнего часа",-- так скажут на секции академии.

Неприятное слово -- секция. Многозначное. Анатомическая секция -- она
ему тоже предстоит...

Он писал, с короткими перерывами, пять часов подряд. Гнал, словно
убегая от той тоски, что окружила его с утра. Изредка вытягивал с
полки затрепанные томики -- когда память отказывалась выдать точную
цитату из великих, из тех, кто _успел_.

Когда строчки стали сливаться перед глазами, он опомнился и зажег
свет. Потер лицо холодными ладонями. Быстро стал уставать, быстро.

Аркадий Львович снова прошел на кухню, поставил греться чайник,
пододвинул табуретку и протянул руки к огню. Все вокруг было стылым и
тоскливым. Работа, против обыкновения, не улучшила настроения.

Он словно задремал, держа подрагивающие ладони у запотевших
никелированных боков чайника. Встрепенулся лишь когда стала
посвистывать струйка пара.

Странно -- тоска прошла. А он уже привык к ней...

Приглушенный кашель из коридора был таким привычным, домашним, что он
даже не удивился. И шаркающие шаги...

-- Андрей? Вера? -- он заговорил, уже понимая, что к ним эти звуки
отношения не имеют.

Ответа не было.

Аркадий Львович медленно поднялся, вышел из кухни. Короткая мысль
"прихватить нож" исчезла, едва родившись.

Много он навоюет...

В кабинете горел свет -- он же выключил лампу? Или забыл?

Аркадий Львович медленно заглянул в открытую дверь. За его столом
сидел, спиной к нему, голый старик. Листал только что написанные
страницы, быстро, но, вроде бы, читая...

-- Проходи,-- не оборачиваясь бросил он.

Страха не было, абсолютно. Он вошел, и старик коротко, мимолетно
обернулся. Перелистнул еще одну страницу, хихикнул. Сказал:

-- Интересно. И впрямь интересно. Последний пинок великих?

-- Почему же.

-- Ну-ну...-- старик погрозил ему скрюченным пальцем.-- Не лги! А
бумажки эти -- в сортир. Нам предстоит заняться аппробативной этикой.
Куда более полезная штука, знаешь ли.

-- Оденься,-- сказал Аркадий Львович. С легким недоумением -- откуда
взялось панибратское "ты". Впрочем, зачем лукавить? Знает он это,
знает...

-- Так и думал, что мы поладим,-- сказал старик, поднимаясь.-- Без
истерик и ненужных доказательств. Хорошо быть старым и мудрым.

-- Это так и происходит? -- спросил Аркадий Львович.

-- Нет, что ты,-- старик уже достал из шкафа его лучший костюм, теперь
разглядывал плохо отглаженные рубашки.-- Ты не умираешь, отнюдь.
Наоборот, у нас есть шанс войти в историю.

@@ 13

День пролетел быстро. Сегодня Анна не оперировала, да и не было почти
операций -- кроме банального острого аппендицита. Работал заведующий
отделением с интерном Сашей, и судя по всему никаких осложнений не
предвиделось.

Она все же сделала обход. Палаты были полупустыми -- странно, но люди
словно понимали, что болеть в наши дни не стоит. Четверо
холецеститников, не нуждавшихся в оперативной терапии, двое
выздоравливающих после аппендэктомии, азартно режущиеся в карты.

Плохо было лишь с Шедченко. Слишком большие ожоги получил парень.
Утренние анализы еще не пришли, но Анна и без них видела -- интоксикация
нарастает.

-- Как самочувствие, Алеша? -- она присела на соседнюю кровать. Палата
была пуста. Парень скосил на нее глаза, потом посмотрел на себя.

-- Уродом теперь буду, да?

Анна покачала головой. Совершенно искренне.

-- Не бойся. Следы останутся, но не сильные. Главное -- лицо не задело.

Парень пожал плечами.

-- Весь живот будет в рубцах...

Рубцы... Господи, да не того бояться ему надо...

-- Как настроение, Алеша?

Парень был младше ее года на два, но сейчас судьба четко распределила
роли. Анна казалась себе не то матерью, не то старшей сестрой этого
крепкого юноши.

-- Голова болит...

-- Сильно?

Парень кивнул.

-- Мочился?

-- Да, утром.

-- Ну и хорошо... сейчас давление померяем.

Алексей тихо засмеялся.

-- Что ты?

-- Смешные вы... врачи. У меня ведь ожог, а не сердце болит. Или вам
положено давление мерять?

-- Положено,-- Анна не стала вдаваться в об®яснения.

Давление было пониженым, конечно же. Семьдесят на сто, как и написала
Тоня в истории болезни... вот нюх у девчонки...

-- Нормально,-- скручивая фонендоскоп, сказала Анна.-- Я скажу сестре,
тебе прокапают гемодез.

-- Зачем?

-- Чтобы голова не болела. И не крутись, хорошо? Шрамы на животе нам не
нужны, верно?

В ординаторской она быстро заполнила лист назначений. Выглянула в
коридор -- Альфия, хорошенькая татарочка-медсестра, уже третий год
поступавшая в мединститут, увлеченно терзала карманный "Тетрис".

-- Аля, зайди...

-- Алексею что-нибудь?

-- Гемодез, четыреста кубиков. Я выписала.

Альфия кивнула, неохотно пряча пластиковую коробочку в карман. Анна
постояла, глядя ей вслед. Сегодня им дежурить вместе. Аля старательна
и не слабонервна. Хорошо.

Почему Тоня так уверена, что у парня сдадут почки? Не такие уж
страшные ожоги, вторая-третья "а" степень. Поражено чуть больше десяти
процентов кожи.

Да вытянет она его, на гемодезе одном вытянет!

Она не стала забегать домой, как порой делала перед дежурствами.
Перекусила в буфете, забежала в приемный покой -- глянуть, кто кроме
нее дежурит по больнице.

По приемному дежурил Рудольф, нестарый еще мужик, пульмонолог. Жалко,
что не хирург, но он был из Казахстана, этакий странный немецкий
иммигрант, выбравший Россию а не Германию. Наверняка все научился
делать в своих степях. Анна поболтала с ним, пытаясь вспомнить,
видела ли по телевизору Алма-Ату. Что-то восточное... или нет, у них
же после землятресения все перестроили...

Или это Ташкент был?

А, какая разница...

Рудольф предложил ей сигарету -- она не стала отказываться. Иногда
хотелось покурить.

-- Весь день какая-то тревога,-- пожаловалась она.

Рудольф пожал плечами.

-- Выпей тазепама. Нервы беречь надо, их не отрежешь.

Он был большой любитель таблеток -- в общем-то, редкость среди врачей.

-- Лучше спирта,-- пошутила Анна. Рудольф с готовностью развел руками:

-- Налить?

-- Да брось ты...-- Анна затушила полускуренную сигарету.-- Ладно,
пойду.

-- Если что -- зови. Я ночью спать не люблю,-- мимоходом заметил
Рудольф. Слегка двусмысленно, но очень дружелюбно.

-- Я подумаю,-- Анна вышла, улыбаясь. Рудольф ухитрялся любую фразу
сделать приятной -- даже когда иронизировал над хирургами, или слегка
пошлил.

...Она проснулась резко, словно ее тряхнули за плечо. Секунду
вслушивалась.

В отделении было тихо.

Что же ее разбудило?

Никакого предчувствия у нее не было. Не привыкла она им доверять.

Да и ее дневная тревога прошла, бесследно. Наоборот, на душе было
легко... так легко. Словно праздник какой-то.

Она спустила ноги на холодный линолеум, нашарила юбку. Свитерок она на
ночь не снимала.

Спать не хотелось абсолютно. Казалось странным тратить такое
настроение, как сейчас, на сон. Звенящая тишина. Слабый лунный свет в
окне -- тучи прошли, небо было ясным. Может быть осень решила
исправиться, стать мягкой, золотой, превратиться из умирающего лета в
рождающуюся зиму?

Даже чахленький больничный сад обрел какую-то трогательную красоту в
призрачном синеватом свете. Лента шоссе, за которым начинались
заброшенные поля, казалась барьером между двумя совсем разными мирами.

В такие ночи люди не могут умирать...

Ей показалось, что она может просидеть так до утра, глядя в ночь, ни о
чем не думая, просто дыша тишиной.

Но встать придется.

Анна всунула ноги в разношенные старые туфли, давно перекочевавшие
жить в больницу. Покосилась на белеющий в углу умывальник. Мужчинам на
дежурстве проще. Она была уверена, что все, от солидного, плотного
Константина Павловича до застенчивого очкарика Саши пользуются им не
только по прямому назначению.

Картинка представилась такая, что она еле сдержала смех. Однажды рано
утром она застала Сашу старательно драящим раковину стиральным
порошком. Невинность занятия не помешала ему покраснеть как рак.
Константин Павлович вряд ли столь щепетилен...

Не одевая халата Анна вышла в коридор. Альфия, конечно, спала сейчас
в процедурной, укрывшись стянутым с какой-нибудь пустой койки одеялом.

Иногда человек не должен спать ночами. Чтобы увидеть такой вот лунный
свет в окне, и услышать тишину...

Анна вдруг рассмеялась. Господи, ну что за странная штука -- человек!
Думать о красоте ночи, проснувшись, чтобы помочиться.

Подходя к двери служебного туалета она вдруг почувствовала смущение.
Легкое и очень знакомое. Обычное, когда она вот так вставала ночью.
Привет из детства...

Анна юркнула в дверь. Мимоходом взглянула в маленькое облупившееся
зеркало: словно убеждаясь, что одета. Дурацкая вещь -- память.
Очарование ночи куда-то исчезло.

Но спать все равно уже не хотелось.

Она вымыла руки (уж эту раковину вряд ли кто-то использует для иных
целей), сдернула крючок с двери. Прислушалась -- кажется, какой-то шум?

Аля проснулась?

Анна вышла в коридор. Никого.

Ладно, надо глянуть по палатам.

Она быстро прошла по коридору, приоткрывая на мгновение двери. Тихо,
все спят. Теперь еще в седьмую, где Шедченко. Тяжелых всегда ложили в
эту палату, словно счастливый номер чем-то помогал врачам.

Тут свет тоже не горел. Но у постели белела фигура в халате.

-- Аля, ему плохо? -- тихо спросила Анна, подходя.

Девушка обернулась.

Это была не Альфия.

Анна вздрогнула, останавливаясь. Ей приходилось заставать в отделении
среди ночи незнакомых людей. Обычное, в общем-то дело, такой
незапланированный визит перепуганных родственников.

ЕЈ испугало лицо девушки. Глаза. Таких глаз не бывает.

Все равно, что смотреть в пламя лампады. В зеркало. В лунный блик на
воде. В лицо мамы.

-- Садись,-- тихо сказала девушка.

Анна присела у постели. Ноги словно подкосились.

-- Кто ты? -- прошептала она.

-- Не сейчас. Помоги.

Девушка протянула руку. Анна помедлила, прежде чем коснуться ее.

_как будто падаешь в бездну..._

-- Что я могу,-- губы шевельнулись сами.-- Чем помочь...

-- Ты можешь все. Поддержи меня,-- девушка перевела взгляд на Шедченко.
Парень спал... или был без сознания? -- Он может уйти, Аня. Надо
помочь ему... немного...

_холодно... почему холодно, когда ее глаза -- свет? пусть, она отдаст
все тепло, если так надо..._

Наверное, это был лишь короткий миг. Или короткий час. Анна подняла
глаза, когда их руки разжались. В пальцах была боль и холод -- но в
глазах девушки по-прежнему теплел огонь. Возвращал силы.

Интересно, огню холодно -- когда он горит?

-- Алеша поправится,-- сказала девушка.

На кармашке ее халата были вышиты буквы -- "А. К." Это был ее халат,
Анны Корниловой.

И лицо девушки было ее лицом.

-- Почему я? -- прошептала Анна.-- Я... недостойна...

Девушка покачала головой. Коснулась ладонью ее щеки -- и Анна
дернулась вслед быстро ускользающим пальцам, так тянется за
человеческой рукой бездомный котенок.

-- Ты чиста.

-- Нет...

-- Отныне и навсегда -- ты чиста, Анна.

-- Я думала, ты вновь придешь мужчиной,-- ее голос сорвался, когда она
поняла, что говорит, и о чем думает.

-- Нет в этом разницы, Анна,-- _Она... он_ провел ладонью над ее
лицом, снимая страх.-- Теперь все будет хорошо.

-- Все будет хорошо,-- прошептала Анна.

@@ 14

Поезд шел на удивление быстро. То ли порядка на железной дороге стало
больше (хотя с чего бы?) то ли просто везло.

Шедченко курил в темном холодном тамбуре. Лязгала вагонная сцепка, за
запотевшим стеклом уплывали вдаль огоньки Коломны. Через три часа
Рязань, еще через три -- Сасово. К утру он доедет.

Смяв в пальцах окурок, Николай щелчком отправил его в заплеванное
мятое ведро. Поколебавшись потянул из пачки еще одну сигарету. И что с
ним сегодня творится... весь на нервах. С вечера начала побаливать
голова -- напоминанием о тех мучительных приступах, что порой едва не
валили его, здорового мужика, с ног. Потом вроде отпустило, но надолго
ли...

Шедченко чиркнул зажигалкой. Так и всю ночь простоять недолго. Забывая
потихоньку про начинающиеся через сутки учения, просчитывая, что ждет
его в Сасово. А что... выйдет из поезда с красными глазами и помятым
лицом неспавшего человека. Сразу видно -- переживал всей душой.

Мысль была противной и циничной, он поморщился, отгоняя ее. Нечего
загадывать худшее. Человек куда прочнее, чем можно представить. Сашка
поправится, и еще потреплет нервы и сестре, и ему -- далекому
украинскому дядюшке. Забрать бы их из этой глухомани, пристроить в
Киеве, поближе к себе, парня определить в училище -- быстро бы дурь
вышла. Только поздно уже, раскололась страна, и все, кому не лень,
находят отраду в патриотизме. Вот и сестра: "я -- россиянка"...
Россиянка, в хвост и гриву, мать украинкой была, папаша -- вообще
невесть кто. А все одно, поделили их, и немного же труда для этого
потребовалось.

Шедченко прислонился лбом к холодному стеклу. Опять начинала болеть
голова. Он стоял несколько минут, с ужасом чувствуя, как нарастает
боль. Нехватало ему этой мигрени, дамской болезни, от которой ни один
врач никогда не вылечит...

-- Терпеть,-- приказал он себе.-- Тер-петь!

И боль словно послушалась, исчезла, всосалась куда-то в свое тайное
логово. Только в висках слегка ломило, но это ерунда. Шедченко даже
вздохнул, облегченно и растерянно. Все-таки надо поспать. Ничего он
тут не выстоит, в этом грязном, пропитанном туалетными ароматами,
тамбуре...

-- Полковник...

Шедченко обернулся. Надо же, как прихватило минуту назад -- даже не
услышал, как кто-то вошел.

В паре шагов от него стоял рослый голый мужик.

Шедченко с трудом подавил гримасу. Ох, как не любил он таких вот
юродивых, с мычанием слоняющихся по вагонам, описывающих свои
невообразимые беды и болезни, сшибающих "штуки" с сердобольных
пассажиров...

Но этот на попрошайку не походил. Слишком уж крепок, никто такому не
подаст. Да и шататься голым по вагонам чревато неприятностями. Псих?

А хорошее, кстати, зрение у психа. Разобрать в темноте полковничьи
погоны...

-- Зажги огонек,-- сказал мужчина. Не слишком напористо сказал, но
Шедченко почему-то повиновался.

Язычок пламени затрепетал между ними.

-- Б-блядь...-- прошептал Николай.

Человек с его лицом ухмыльнулся.

-- Полковник, дай шинель набросить. Простывать нам не след, верно?

-- Ты кто такой? -- Шедченко стал стягивать незастегнутую шинель, не
понимая, почему повинуется этому... этому...

-- Подожди...-- мужчина торопливо надел шинель, аккуратно
застегнулся.-- Нам сейчас только паники не хватало.

-- Кто ты? -- с нажимом повторил Шедченко. Первая оторопь уже проходила.

-- Я -- это ты.

@ Часть вторая. Версии

@@ 0

Карамазов проснулся разбитым и несчастным. Вчерашний бред лишил его
сил... бред? Если бы. Он получил заказ от тьмы. Слуга превратился в
хозяина, хозяин -- в слугу.

Как все было просто раньше. Странные сны приходили, когда ему
требовалось кого-то найти, превращались в легкое, спокойное знание. Он
выполнял работу, не особо задумываясь, что помогает ему -- интуиция,
подсознание, или какая-то сила. Мало ли тайн в мире -- одни видят чужие
болезни, другие предсказывают землетрясения... он находит клиентов.

Расплата?

Илья впервые осознал, что там, за гранью яви, в пророческих снах,
выводящих его на жертву, было не только знание. Еще и воля...
сломавшая его в доли секунды. Потребовавшая служения. Шесть
клиентов...

Он видел их всех. Как на ладони -- шесть фишек, которые надо убрать с
игрового поля. Старый еврей... не им ли заняться первым? Москвич, и
сопротивление минимально. Впрочем и мальчик абсолютно беззащитен...

Карамазов скривился. Убивать детей -- ну и работка. Ему пришлось
однажды убрать паренька, сына клиента -- уж слишком цепко тот глянул в
его лицо. Но тот паренек был постарше, и он напросился сам. Нельзя
смотреть в лицо смерти. Запоминать широкие скулы и голубые глаза,
поблескивающие от контактных линз.

А этого мальчика жалко. Хорошо -- не девочка, а то ведь увидив лицо,
слишком нежное для пацана, он на мгновение испугался. Хоть этого тьма
не потребовала... спасибо ей.

Карамазов вяло заправил кровать. Прошел на кухню, включил газ под
чайником, глянул в окно, где под холодной моросью спешили к электричке
прохожие.

Старик и мальчик. Легкая работа. Дальше?

Он вполголоса выругался.

Депутат. Да еще не из рядовых... один из самых активных и известных.
Такого охраняют не лохи... и вся милиция встанет на дыбы, когда он
получит пулю в затылок. Политика, Бог ты мой, зарекался с этим
связываться...

Украинский вояка... неприятно, но по сравнению с депутатом -- мелочь.
Тем более он в России. В отпуске.

Писатель. Вообще странное дело. На таких заказов не бывает. Сказочник
какой-то, или фантаст... Жюль Верн доморощенный. Сколько таких он
повидал в коридорах редакции -- самодовольных и неуверенных
одновременно. Кому он мог помешать? То есть, кому -- понятно, а вот
чем...

И эта девушка, провинциальный врач. К ней что-ли едет хохол? Чем-то
они связаны, все шестеро, незнакомые друг с другом, но попавшие в один
заказ.

И почему-то все шестеро -- двоятся!

Карамазов вскочил, заметался по кухне, чувствуя, что сходит с ума.
Заказ, заказ, заказ! Выполнить -- и лечь на дно. Прожить спокойно
год-другой где-нибудь в глуши. Забыть про тот миг, когда тьма поменяла
их роли.

-- Почему они двоятся? -- закричал он.

Тихо запел чайник. Илья сдернул его с огня, словно забыв, что можно
просто потушить газ. Постоял, озираясь, бухнул чайник в раковину.

Не хотелось ни чая, ни кофе. Он не чувствовал себя сонным.

Достав из холодильника пакет с апельсиновым соком Илья жадно выпил
стакан. Соки полезны, в них витамины. Умные люди пьют сок, не курят и
не употребляют алкоголь. Это залог долгой и счастливой жизни.

-- Я вас сделаю,-- прошептал Илья.

И медлить не стоит. Если работать быстро, на пределе, то он уложится в
два-три дня. Обидно лишь, что писатель далеко... где-то в Азии.

Впрочем, останется ли он там?

Илья кивнул своим мыслям.

Начать стоит со старика. Никаких угрызений совести -- он свое отжил.
Никакого риска. Четкая и непонятная для следствия работа.

Решено -- сегодня он и начнет.

Надо лишь выбрать инструмент. Что лучше -- проверенная дешевка, или
приобретенная специально для акции экзотика?

Многие считают "ПМ" неудачной моделью пистолета. Одно из самых
распространенных мнений: "оружие, из которого, если повезет, можно
застрелиться".

Илья пользовался "ПМ" из чисто экономических соображений. Более
дешевого и распространенного пистолета не существовало, а пристрелять
оружие много труда не составляет. Когда каждая акция заканчивается
уничтожением инструмента -- это немаловажно. Сейчас он предпочел бы
что-либо более точное. Хороший револьвер, например. Или