ся догонять его с
банкой в руке. Потеряв Кирилла из виду он через минуту забудет о его
существовании, как, впрочем, и сам Корсаков.

На бегу Кирилл наткнулся на какого-то парня, вяло ругнувшегося вслед,
завернул еще раз и остановился на углу, обтекаемый редкими прохожими.
Он понял, что безумно хотел остаться в одиночестве. Что-то было
неладно, но он никак не мог понять, что именно.

Он вдруг почувствовал, что задыхается. Ничего конкретного -- просто не
хватает воздуха. Когда-то такое было с ним, если упорно не шел уже
совсем-совсем придуманный стих. Ощущение было в чем-то даже слегка
приятным -- после у него получались действительно хорошие строчки. Но
сейчас о стихах не было и речи. Лишь давящая пелена.

-- Мальчик, тебе плохо?

Пожилая женщина, из тех, что регулярно пишут письма в газеты, помогают
пьяным на остановках сесть в нужный троллейбус и терроризируют
продавцов в супермаркетах, остановилась возле него.

-- Ты не болен? Никакой гадости не глотал?

Кириллу сразу стало легче.

-- Оставьте меня в покое! -- звонко выкрикнул он.-- Ничего я не глотал!

Женщина, оскорбленная в лучших чувствах, мгновенно двинулась дальше.
Кирилл проводил ее растерянным взглядом.

_что это со мной?_

Он медленно пошел, машинально следуя за женщиной. Та, отойдя немного,
обернулась, увидела идущего за ней мальчишку, и ускорила шаг.
Малолетний наркоман -- не слишком полезный для здоровья собеседник.
Кирилл, опомнившись, остановился.

Еще час назад он собирался побродить по старым улицам центра. Теперь
же ему и впрямь захотелось оказаться дома. Закрыться в своей комнате,
избавиться от... от чего?

_от давящего взгляда..._

Он сам поразился той легкости, с которой далась разгадка. Просто
"взгляд в спину"... Кирилл обернулся, подозрительно рассматривая
прохожих. Никого, кто бы хоть мимолетно посмотрел на мальчугана с
испуганными глазами. Никого... Да и не могло быть -- это ощущение,
душное ощущение чужого взгляда, преследовало Кирилла с самого утра. И
дома, и в школе. Оно лишь нарастало -- с каждой минутой, накатывая,
словно морская волна на пологий берег.

Кирилл подавил безумное желание разреветься и побежал обратно -- к
метро, в смутной надежде, что под землей, в рвущейся во все стороны
толпе, "взгляд в спину" исчезнет.

Через десять минут он понял, что это была напрасная надежда.

@@ 3

Только молодые могут называть старость временем покоя.

Их ошибка пройдет, как любые ошибки, когда они сами постареют.

Аркадий Львович стоял у запотевшего окна, глядя на моросящий дождь.
Дождь -- не огонь, и не морская волна, на него нельзя смотреть
бесконечно, погружаясь в почти живое движение. Дождь всегда умирает:
даже для ливня всемирного потопа был сорок первый день.

Это была последняя осень -- и дождь нес с собой последнее горькое
утешение.

Медленно повернувшись Аркадий Львович вслушался в собственное
движение. Ничего -- ни боли, ни даже малейшего дискомфорта. То, что
убьет его, еще дремало, набирая силу.

Жизнь никогда не сдается без боя -- но и никогда не побеждает смерть.

-- Папа, я ухожу,-- донеслось из коридора.

Аркадий Львович прошел через комнату, где незаправленная кровать
терялась среди стеллажей с книгами. Когда-то давно ему сказали, что
эта комната похожа на декорацию из фильма об известном ученом. Он
ответил не раздумывая -- "я и сам декорация", и лишь много позже понял,
что это правда.

Зять зашнуровывал ботинки, согнувшись с мучительной решимостью
толстого человека. Покосился на вышедшего в коридор тестя.

-- Продукты в холодильнике. А чайник я поставил на огонь.

-- Спасибо, Андрюша.

Аркадий Львович любил зятя так, как только можно любить человека, не
оправдавшего ни худших надежд, ни лучших ожиданий. Андрей никогда, ни
двадцать лет назад, ни сейчас не смотрел на жену-еврейку как на
средство передвижения, а на тестя-профессора как на трамплин в
карьере. Правда он так и остался, теперь уже очевидно навсегда,
совершенно бесталанным и рядовым ученым. Но это уже от Бога, а все
доступное человеку Андрей выполнил честно.

-- Вера заглянет завтра,-- выпрямляясь, сообщил он.-- Приберется...
ремонт бы вам сделать, Аркадий Львович...

"После",-- завертелось на языке. "Перед продажей".

Аркадий Львович никогда не старался понять, какую роль в любви родных
играет его квартира. Но в любом случае она сгладит им печаль.

-- До свидания.

-- До свидания, Андрей.

Он запер дверь и прошел на кухню, где неторопливо закипал чайник.
Придирчиво заглянул в холодильник -- лианозовский кефир и царицинская
колбаса. Хорошо. Человек, знающий, что жить ему осталось полгода,
по-прежнему ценил маленькие радости жизни.

Аркадий Львович встал у кухонного окна. Не все ли равно, в какую
сторону смотреть человеку, стоящему в центре дождя? Проводил взглядом
прыгающего по лужам зятя. Комичное зрелище... не всегда умение жены
вкусно готовить идет на пользу мужу.

С этой стороны дома окна выходили в нешумный короткий переулок, не
испохабленный ни обилием магазинов, ни вывесками контор "по продаже
чего-угодно". Сквозь сеточку дождя старик смотрел на ровный ручеек
прохожих. Большинство спешило. Только на углу, через улицу, замерла
тоненькая фигурка мальчика -- то ли рассматривающего что-то, то ли
неожиданно погрузившегося в свои мысли. Странный паренек.

Закипел чайник, и Аркадий Львович на секунду отошел к плите. Когда
вернулся, мальчика на углу уже не было. Он бежал, торопливо, словно
спасаясь от чего-то...

Забавно. Почему от "чего-то", а не от "кого-то"? Проекция собственных
ощущений подступающей смерти на ребенка, еще и не задумывавшегося на
эту тему? Аркадий Львович отвернулся. В мальчике было слишком много
жизни и нетерпения, смотреть на него оказалось неожиданно тяжело.

Он приготовил нехитрый завтрак, обстоятельно и деловито, как привык
делать все на свете. Налил крепкий чай, усмехнувшись про себя -- "Аркаша,
какой у тебя всегда вкусный чай..." Да. Не жалейте заварку...

Впрочем, не все успели в охаянные советские времена добиться
достаточного успеха, чтобы следовать этому простому правилу. Многих
нынешняя свобода лишила всего арестантского сервиса, ставшего таким
привычным и должным. Сам Аркадий Львович никогда не высказывался о
политике, за исключением той простой констатации, что любая
власть -- дерьмо. Он ухитрился поступить в университет еще при жизни
Сталина, защититься при Хрущеве, стать профессором и вдоволь поездить по
миру при Брежневе. Не помешала ни фамилия Зальцман, ни беспартийность.
Конформизм? Возможно. Но его твердая убежденность, что дураки и умные
произошли куда раньше, чем коммунисты и капиталисты, так и не была
опровергнута временем.

Он вымыл посуду и снова вернулся к окну. На столе ждала начатая еще с
полгода назад статья -- Аркадий Львович старательно подбирал
остающиеся долги. Маленькое счастье знания -- уйти, не оставив за собой
невыполненных дел.

Но вначале стоит чуть-чуть прибраться в квартире.

-- Я словно жду сегодня чего-то,-- сказал он вслух. И на этот раз не
удивился фразе. Да, именно "чего-то".

И оно придет. Раньше чем смерть -- может быть, ее вестником.

@@ 4

@{
-- Раскрой мне судьбу,-- сказал человек.

-- У тебя нет судьбы,-- ответила сфинга.

-- Тогда -- умри.

Человек отвернулся от жалкого логова в песчаном откосе, от хрупких
рыжих костей, крошащихся под лапами чудовища, от пепельных струек
пыли, текущих как умирающий дым. Впереди была дорога -- стальные нити
на бетонной полосе и блики заката в стеклянных иглах осколков.

За его спиной древнее как мир существо выгнулось в судороге. То, что
оно привыкло дарить другим, приближалось к сфинге.

-- Нет... Нет, Убивающий Словом... Я не могу умереть.

Человек стал насвистывать. Мелодия рождалась и умирала между склоном
холма и бесконечной равниной. Потом в нее вплелись слова.

@{
 Вечер приходит даже к слепым
 И к бессмертным приходит смерть.
 Дар умирать дарован одним
 Другим -- лишь дар умереть.
 Выровнен свет с подступившей тьмой
 Утро встретит лишь прах.
 Я примиряю тебя с тобою_--
 Жившая в двух мирах...
@}

Сфинга привстала -- львиное тело, бронза шерсти и прекрасное женское
лицо, золото волос -- все подернулось пеленой. Лишь в глазах еще жил
яростный желтый огонь.

-- Подожди, Убивающий Словом... Я не вижу твоей судьбы, но скажу, кто
знает ее.

Человек остановился. Тишина -- музыка смерти. И снова голос...

@{
 Тленью -- тлен, движенью -- остов,
 Стой, ожидая последних слов.
@}

Сфинга выпрямилась, став выше человека. Ярость, ненависть и страх
смешались в ее голосе:

-- В мире снов, недоступных тебе... в мире снов, человек. Там знают
твое предназначение. Там твои корни -- но тебе их не найти.

-- Спасибо,-- сказал человек, и посмотрел на сфингу -- долго,
прощально.-- Теперь -- слушай...

Сфинга захрипела.
@}

Щелчок по клавише -- и компьютер проглотил написанную страницу. Ярослав
не любил прерываться посреди строчки, но ему перестало "писаться".

Ничего, бывает.

Он пролистал текст к началу. Полюбовался, как аккуратно все выглядит
на экране. Ровненькие строчки, приятный шрифт, и такой же гладенький
текст. Любая вещь поначалу пишется легко, и фэнтези, сказка для
взрослых -- не исключение. А эту повесть, "Книги Пути", Ярослав
начинал писать давным-давно, когда еще не знал, как включить
компьютер. Писал он тогда хуже... наверное. Но зато -- как легко -- Боже
мой, как легко. И не нужно было подстегивать себя кофе с коньяком,
сигаретами, музыкой. Он просто садился и писал -- на громыхающей,
изящной, как кусок чугуна, "Москве". И строчки были кривыми, а ошибок
раз в пять побольше... но писалось так легко!

Он налил из джезвы остатки кофе. Щедро сдобрил сахаром и коньяком.
Попробовал... да, пожалуй этот кофе прийдется пить залпом. Ну,
поехали. Здравствуй, желудок; привет, сердце; как дела, печень? А
теперь -- самое приятное добавление к кофе -- сигарета. Хеллоу, легкие!

Быть писателем -- занятие слегка самоубийственное. Некоторые
справляются без стимуляторов. Но некоторым уже мало алкоголя и
сигарет.

Три книги в год -- иначе не выжить. И пусть две из трех будут халтурой,
массовым чтивом, космическими операми и фэнтези. Главное -- продать
рукопись, остаться в десятке, быть на слуху. Любая профессия имеет
неписаный закон -- вначале ты работаешь на авторитет, потом авторитет
работает на тебя. Увы, в литературе авторитет держится недолго... да и
не существует вообще за малыми исключениями. Любой текст -- вызов
каждому умеющему читать. Самим фактом своего существования он требует
несогласия. И это правильное, наверное. Что ни говори, а литература
может научить лишь одному -- не соглашаться.

Ярослав вышел из "Виндоуса", поглядел секунду на жовто-блакитную
нортоновскую таблицу. И запустил "Визит во тьму" -- любимую игрушку
последнего месяца. Честную, незатейливую игрушку по маханию мечом.
Халтура после халтуры...

Задумав "Книги Пути", Ярослав не считал их чтивом. Вовсе нет. Хотел
рассказать о любви и ненависти, о том, как мальчик становится
мужчиной, о том, что никакие победы не стоят дружбы и любви...

Он стал умнее с тех пор? Или циничнее?

Игрушка терпеливо ждала. Маленькая фигурка рыцаря стояла на опушке
леса опираясь на длинный двуручный меч, поглядывая то вперед, то
сквозь экран, на Ярослава. Он курил, глядя на плывущие по экрану
облака, гнущуюся от ветра траву, посверкивающие в чаще глаза.
Нарисованный мир, нарисованный герой, нарисованные страхи. Он
занимался тем же. Рисовал опасность и победу, ненависть и любовь. Он
просто-напросто умел рисовать словами.

Рыцарь на экране пожал плечами, поднял меч. И двинулся к нарисованному
лесу. Даже у придуманных героев есть право выбора.

Откинувшись в кресле Ярослав прикрыл глаза. Странный день. Все как
обычно -- утренний поход за продуктами и сигаретами, возня с
компьютером -- этим маленьким миром в себе, новые страницы
текста -- единственное, что он умел делать. Все в порядке. Но почему-то
его не отпускало напряжение.

Драка. Вся жизнь -- драка. Можно уйти от политики, от карьеры, от
любви, спрятаться за куском холста или листом белой бумаги -- все равно
жизнь останется поединком, просочится в краски картины и строчки
текста. Иначе они никому не будут нужны. Жизнь лишь материал, через
который смерть осуществляет себя, не более того. И чтобы сказать о
любви приходится говорить о ненависти.

Ярослав не глядя протянул руку и отключил компьютер. Едва слышный шум
вентилятора стих, и обрушилась тишина. Рабочий вечер окончен.

Телефон зазвонил в ту же секунду -- словно терпеливо ждал, пока он
кончит писать. Захлебывающаяся скороговорка междугородки... Ярослав
потянулся к трубке.

-- Будьте добры, пригласите к телефону...

Манера говорить у Степана никогда не менялась.

-- Привет,-- он покосился на часы. Да, москвичи никогда не вспоминают о
существовании поясного времени. Маленькая слабость столичных
жителей -- впрочем, Степан знал, что он работает по ночам.

-- Добрый вечер. Не спишь?

-- Нет.

-- Я недолго. Ты помнишь о предложении "Барельефа"?

-- Конечно.

-- Они согласились на твои ставки. Подпишешь контракт?

-- Ты их предупредил, что я не верю в экстрасенсов, инопланетян и
прочую муть?

Далеко-далеко, за тысячи километров, Степан засмеялся.

-- А им-то что? Они тоже не верят. Главное, чтобы ты убедил читателей.

Ежемесячные статьи в популярном и преуспевающем журнале... Ярослав не
собирался лукавить ни перед собой, ни перед другом.

-- Хорошо. Подумай, как передать договор.

-- У них есть собкор в Алма-Ате, запиши телефон...

-- Диктуй.

-- Только не увлекайся. Халтура затягивает. Ты свой роман успеешь
дописать?

Ярослав секунду помедлил. "Книги Пути"? Успеет, конечно. Он всегда
успевал.

Тогда откуда же эта тревога...

-- Диктуй номер,-- попросил он.

@@ 5

Рашид Хайретдинов со страдальческим лицом полулежал на диване. Поза не
шла ни ему самому -- слишком плотному, чтобы выглядеть изнуренным
болезнью, ни дорогому костюму, словно специально созданному
легкомнущимся.

-- Может быть, мне подойти вечером? -- референт был воплощенным
сочувствием.

-- Ничего, ничего, Толик...-- Рашид Гулямович потянулся за стаканом с
теплой минералкой, стал пить ее мелкими глотками, словно
лекарство.-- Пройдет. Ты говори.

-- Рейтинг упал почти на два процента,-- осторожно сказал
референт.-- Пока еще вы проходите, но если тенденция сохранится, то
перевыборы вы проиграете.

-- Плохо,-- Рашид отставил стакан.-- Но, знаешь, ты меня не удивил. Я с
утра это чувствовал. И какие рекомендации?

-- На национальном вопросе нам сыграть не удастся,-- референт позволил
себе виноватую улыбку.-- В экономические обещания никто не верит.
Только конкретные вопросы, если поднять их в хорошо расчитанный
момент...

-- Преступность,-- предложил Хайретдинов.-- И что-нибудь массовое. Не
гонения на банки или убийства бизнесменов, а...-- он замолчал.

-- Право на ношение оружия, расстрел насильников, изоляция
гомосексуалистов...

-- Старо,-- Хайретдинов покосился на рабочий стол.-- Компьютерный
терроризм. Деньги и секреты России уплывают за рубеж -- все из-за
компьютеризации. Страна обнищала, польстившись на заокеанскую
приманку. Каждый компьютер -- троянский конь. Понимаешь? Народ не
знает, с какого бока подойти к машине. Для него она... э... показатель
того, что он глуп. Если рассказать пару жутких историй -- золото
партии, уплывшее по проводам в Израиль, например...

Референт кивнул.

-- Подумайте,-- Рашид Гулямович просунул ладонь под рубашку,
помассировал живот.-- Посчитайте. Сколько потеряем, сколько получим.
Откуда запустить проблему -- и когда отреагировать.

-- Хорошо.

-- Ну, иди.

Он проводил референта доброжелательным взглядом. Старательный парень,
немножко себе на уме, но в меру. С таким можно долго работать, не
ожидая предательства... хотя его и стоит ожидать всегда и везде.

Слегка морщась народный депутат от саратовской области поднялся с
дивана. Сколько раз уже он зарекался пить вино... с его-то больным
желудком. Ну ничего. Зато разговор был долгим и полезным.

Дверь кабинета приоткрылась, донеслось:

-- Рашид Гулямович...

-- Входи, Танечка,-- Хайретдинов замер возле кресла. Ему долго пришлось
учиться вставать в присутствии женщин, но зато теперь он не делал
исключений даже для собственной секретарши.

-- Вам звонят, Рашид Гулямович, а вы отключили телефон.

-- Кто звонит?

-- Владимир Павлович.

-- Соедини,-- Хайретдинов опустился в кресло, снял трубку.

-- Рашид?

-- Слушаю тебя.

-- Ужасная новость. Три часа назад убили Семенецкого.

-- Что ты говоришь...-- Рашид Гулямович потянулся за сигаретой, размял
ее в пальцах. Раньше он предпочитал курить трубку, но это слишком
удачно обыграли в одной карикатуре, подчеркнув его легкое сходство с
"отцом народов".

-- В под®езде собственного дома. Застрелили.

-- Эдик, Эдик...-- Хайретдинов вздохнул, затягиваясь.-- Что ж, все под
Богом ходим... Убийцу-то схватили?

-- Да что ты... Предполагают, что его застрелил собственный
телохранитель.

Рашид Гулямович улыбнулся. Скорее всего, как и собеседник.

-- Ужасно... Мы планировали встретиться на той неделе -- и вот как...

Они говорили еще минут пять, давая тем, кто по долгу службы
контролировал их разговоры, возможность отчитаться перед начальством.
Вряд ли убийство Семенецкого привлечет особенное внимание -- за этим
несговорчивым коммерсантом мало кто стоял. Но козла отпущения искать
станут... вряд ли будет доказана причастность телохранителя.

В глубине души Рашид Гулямович был куда менее спокоен, чем его
собеседник. Даже тень подозрения губительна за месяц до выборов. Он
предпочел бы услышать еще одну грустную новость -- о смерти ничем не
примечательного парня из подмосковья... например, что тот попал под
электричку, возвращаясь заполночь домой. Но, похоже, Владимир
Павлович, человек порой излишне циничный и рисковый, всерьез верил в
незаменимость своего исполнителя. Или в его неуязвимость, что едино.

Положив трубку он включил селектор.

-- Таня, рюмку коньяка.

-- Вы же болеете, Рашид Гулямович.

Хайретдинов не ответил. Его смешила и чуть трогала забота этой молодой
женщины, уже три года работавшей на него. Они ни разу не
переспали -- зачем мешать дела и отдых? Кто-то должен любить тебя
бескорыстно и платонически, это такое редкое чувство...

Таня молча принесла коньяк -- явно самую маленькую рюмочку, которую
нашла. Рашид Гулямович повертел ее в руках, согревая напиток. Сделал
глоток. Земля тебе пухом, Эдуард Семенецкий. Видит Бог, не хотел он
этого. И не облегчение сейчас испытывает, а липкую, непривычную
тревогу... словно в первый раз пачка долларов сделала свое дело.

@@ 6

Все было не так. С самого утра. Анна понимала, что это расплата за
вчерашний вечер, когда она постыдным образом напилась. Дома, в
одиночестве, словно алкашка, прихватив в ларьке по дороге с работы
бутылку дешевого болгарского бренди. Очень уж было тоскливо и муторно
на душе. И спиртное помогло -- на время. Как любой малопьющий человек
она захмелела быстро, не заметив этого, и за пару минут перешла от
трезвой тоски к тупой сонливости. Посидела чуть-чуть перед
телевизором, решив было посмотреть какой-то сериал. Но картонные
декорации и неумелые актеры вдруг стали такими смешными...

Теперь у нее болела голова. Анна с трудом разыскала на кухне упаковку
аспирина, разжевала пару таблеток. Не американский, ну да ладно.

Надо взять на работе упаковку анальгина.

Она знала, откуда эта тоскливая боль в груди, и стыд -- невыносимый,
когда не хочется смотреть людям в глаза. Три смерти за одну смену. Это
уже не больница -- это хоспис, приют для умирающих... которые должны
были жить. Телевидение рекламирует десятки форм парацетамола, словно
название "панадол" делает его эффективнее. Реклама средств от
похмелья, реклама леденцов от кашля...

А в трехстах километрах от Москвы умирают люди -- потому что нет
мощных ана