Арне  собирался  приехать  в
следующий раз, лишь когда начнется поставка необходимых материалов.  Эбба  и
Танкред сказали, что дело закончено, и  завтра  они  возвращаются  домой,  в
Осло, а Моника заявила, что поедет вместе с ними. Таким образом, я оставался
в доме один - в качестве управляющего на службе у Арне Краг-Андерсена.
   Было решено устроить вечером  маленький  прощальный  праздник.  По  этому
случаю я отправился на моторке купить раков. Ближе всех жил рыбак по фамилии
Тобиасен, тот самый, что не далее как  вчера  видел  в  море  призрак  шхуны
"Кребс". Естественно, за раками я отправился именно к нему.
   Т„ннес  Тобиасен  оказался  крепким  мужчиной  средних  лет,  худым,   но
жилистым, с обветренным, строгим лицом. Пока он вылавливал раков из огромной
лохани, я стал расспрашивать его, и он описал мне свои впечатления,  обильно
снабжая их комментариями из  "Откровения  Иоанна".  Тем  не  менее,  рассказ
звучал очень и очень  достоверно.  Тобиасен  подробно  описывал  судно,  его
паруса и оснастку и свое  собственное  состояние  при  встрече  со  странным
кораблем.  Не  знаю,   насколько   возможно   сохранить   самоконтроль   при
галлюцинациях? И пусть С„ренсен оценил этот случай как чистое визионерство и
иронически отмахнулся от слов необразованного рыбака, я, откровенно сказать,
призадумался.
   Но к сожалению, я был предубежден и позволил себе  в  разговоре  какую-то
незначительную насмешку. Тобиасен сразу замолчал  и  насупился.  Когда  я  с
шестью раками был уже в лодке, а он с деньгами стоял  на  берегу,  он  вдруг
поднял руку с зажатыми в ней купюрами - я узнал жест пастора Флателанда -  и
с пафосом произнес:
   - Только грешники и безбожники  поклоняются  зверю  с  семью  головами  и
десятью рогами, а на головах  его  имена  богохульные!  Но  прольются  чаши,
наполненные гневом Бога, на всех, поклоняющихся зверю! И  вы,  в  "пиратском
гнезде", берегитесь! Вас постигнет  несчастье.  И  гораздо  скорей,  чем  вы
думаете!
   Вот с таким напутствием я и отчалил...
   Наша прощальная вечеринка с  самого  начала  не  задалась.  Арне  тут  же
напился, стал задираться и  всячески  выказывал  свое  раздражение  в  адрес
Моники. Он использовал любую возможность ее уколоть. Она отвечала  холодными
резкими выпадами. Оба, разумеется, избегали прямых намеков, но без сомнения,
мы  оказались  свидетелями  давно  накопленной  и  неожиданно   прорвавшейся
взаимной неприязни. Мы, собственно, говорили про Лиззи, Моника  защищала  ее
от  издевательских  нападок  Арне,  и  все  вылилось  в  весьма  примитивную
дискуссию о женском поле как таковом. Арне характеризовал женщину вообще  (а
в  частности,  несомненно,  и  Монику)  как   ограниченное,   поверхностное,
ненадежное,  скандальное,  истерическое,  вечно  интригующее   и   чрезмерно
чувственное  существо,  не  заслуживающее  к  себе  мало-мальски  серьезного
отношения. Он закончил свою отповедь утверждением, что единственное, на  что
может годиться женщина: это пару часов в постели,  а  в  стране  с  холодным
климатом, как Норвегия, это может оказаться  даже  полезным,  особенно  если
человек живет в доме, где  нет  центрального  отопления.  При  этих  словах.
Моника вскочила и с белым от ярости лицом отмаршировала прочь из комнаты.
   Какое-то время мы еще посидели, пытаясь поддерживать разговор, но  ничего
не получалось. Да, это  была  отнюдь  не  уютная  сентиментальная  атмосфера
прощания, когда  поднимают  бокалы  и  растроганно  говорят:  "Не  поминайте
лихом!" Арне продолжал злиться и отпускать  едкие  циничные  замечания.  Под
предлогом, что всем завтра рано вставать, мы пожелали  друг  друг  спокойной
ночи и разошлись.
   Еще три четверти часа я пролежал в кровати с книжкой и  вдруг  услыхал  в
коридоре тихие шаги. Они замерли у самой моей двери. Я увидел,  как  дверная
ручка медленно поворачивается, и сердце  мое  подпрыгнуло.  Что  это?  Дверь
бесшумно открылась - на пороге стояла Моника.
   Она была в легком халатике, из-под которого выглядывали кружева  длинной,
до  пола,  ночной  рубашки.  Длинные,  светло-каштановые  волосы,  мягкие  и
шелковистые, были отброшены назад, словно ветром. Никогда еще я не видел  ее
такой взволнованной и победоносно прекрасной.
   Она приложила палец к губам, осторожно закрыла за собой дверь, подошла  и
села ко мне на край кровати.
   - Слава Богу, что ты не  спишь,  -  прошептала  она,  -  я  хотела  перед
отъездом поговорить с тобой наедине.
   Перед глазами у меня заплясали крошечные огоньки, как блуждающие огни  на
болоте. Вот теперь я пропал! Окончательно и бесповоротно.  Я  привлек  ее  к
себе и нашел ее губы, она ответила на поцелуй, дрожа всем телом.
   - Пауль... любимый...
   Я сорвался  и  полетел  в  пропасть.  Боже,  я  благодарен  тебе  за  все
прекрасное на свете: музыку и полет чайки,  восход  солнца  и  запах  мокрой
травы, блеск зарницы в летней ночи... Моника, Моника, ты со мной, ты моя...
   * * *
   На рассвете я проснулся. Я плавал в космической благодати. Мое тело  было
невесомым, я был шаром из тончайшего шелка, меня наполнял легкий гелий, и  я
поднимался к звездам. К Монике, которая лежала в своих кружевах  на  Большой
Медведице.
   Еще не проснувшись, я осознал: что-то случилось, и протянул  руку,  чтобы
обнять ее. Потом я открыл глаза и увидел, что я один. Но это не  было  сном:
подушка хранила отпечаток ее головы, воздух  благоухал  нарциссами.  Дивная,
страстная, нежная моя Моника, даже имя твое, словно ласка,  словно  поцелуй,
словно радуга над землей...
   Я почувствовал что-то холодное  под  правым  -плечом.  Маленький  золотой
медальон. Она потеряла его сегодня ночью... Я открыл его и увидел: он  пуст.
Портрет Арне исчез - или его вообще не было?
   И я снова уснул, погрузился в сумрак нирваны, где исчезают и  тают  любые
желания.
   Глава тринадцатая. МЕРТВЕЦЫ СХОДЯТ НА БЕРЕГ
   Рано утром я отвозил всю компанию на  моторке  в  Лиллезунд.  Оттуда  они
должны были добираться  автобусом  до  Кристианзанда,  где  Моника,  Эбба  и
Танкред хотели сесть на поезд до Осло. Утро  было  туманное,  сырое,  совсем
осеннее. Далеко в море стонал и вопил буй-ревун, как больной зверь в морском
тумане. Рифы и шхеры казались особенно унылыми, словно  окаменевшие  символы
одиночества торчали они из серой воды. Сидя за рулем моторки, я ощущал,  как
легкое, игривое чувство счастливой невесомости, посетившее меня нынче ночью,
вытесняется свинцовой тяжестью.
   Арне за завтраком был молчалив и  сейчас  глядел  в  море,  мрачный,  как
грозовая  туча.  Тяжелое  похмелье?  Возможно,  неприятные  воспоминания   о
вчерашней сцене травили ему душу, а может быть, он заметил, что между мною и
Моникой что-то произошло? Он ни словечком не намекнул на что-то подобное. Во
всяком случае, я теперь был готов отвечать перед ним за свое "падение", даже
если это и положит конец нашей дружбе. Жизнь, в конце концов, заявляет  свои
права: я не бесплотный "друг", не скопец, я мужчина,  и  теперь  между  нами
стояла Моника.
   Моника, надо сказать, прекрасно  владела  собой.  Вот  они,  преимущества
воспитания... Она как бы снова надела маску прохладной, чопорной,  уверенной
доброжелательности. Она спокойно  сидела  у  борта  лодки,  подставляя  лицо
морским брызгам, бок о бок  с  Арне,  но  была  далеко  -  как  русалка.  На
мгновение во  мне  даже  вспыхнуло  подозрение:  неужели  она-таки  попросту
отомстила ему этой ночью? Не послужил ли  я  средством  самоутверждения  для
нее,  клапаном,  чтобы  выпустить  пар?  Но  поймав  ее  взгляд,  я   тотчас
почувствовал ту же теплую волну  доверчивой,  радостной  нежности;  лицо  ее
осветилось, и она отвела глаза. Нет уж, тут не игра, тут чистая правда.
   Мы пришвартовались к лиллезундскому причалу. Потом двинулись с чемоданами
на автобусную остановку. А когда пришли, Арне поставил вещи,  повернулся  ко
мне и сказал:
   - Ну, теперь все ложится на тебя. Надеюсь, ты справишься со  своей  новой
работой. Сегодня я вышлю тебе деньги. Я приеду, по-видимому,  через  неделю.
Если что - звони в Кристианзанд. Завтра и послезавтра я буду там.  Вот  тебе
телефон архитектора Арстада.
   Он написал мне номер телефона. Потом неожиданно улыбнулся  с  хорошо  мне
знакомым выражением лукавого фокусника.
   - Не забудь, дорогой: ведь теперь твоя очередь ночевать в желтой комнате.
Ты единственный не прошел испытания на аттестат  зрелости.  Докажи,  что  ты
мужчина! Надеюсь, ты не нарушишь правил игры? Хотя мы,  конечно,  не  сможем
тебя проверить.
   - Можешь поверить мне на слово, - немедленно отреагировал я. - Клянусь, я
сегодня ночую в желтой комнате. И тогда мы квиты.
   Смеясь, мы пожали друг другу руки.
   - Какие вы все-таки дети! - с улыбкой произнесла Эбба. - А меня  тревожит
судьба Лиззи. Кажется, я не сказала тебе, Пауль:  мы  с  Танкредом  заходили
туда, когда ты ездил за раками. Танкред хотел  серьезно  поговорить  с  этим
старым придурком. Но никого не было дома.  Представляешь?  Не  знаю,  что  и
думать. Лиззи меня очень беспокоит.
   - Не беспокойся, - сухо сказал Танкред. - Мы  это  уладим.  Карстен  пока
оста„тся здесь.
   - Да, вся надежда на Карстена, я хочу верить, что он не бросит бедняжку в
такой дикой ситуации.
   Арне с видом насмешливого превосходства  похлопал  ее  по  плечу.  Моника
молчала.
   Я помог погрузить багаж в автобус, и мы распрощались. Пожимая  мне  руку,
Моника чуть слышно шепнула:
   - Я тебе сразу же напишу. Не задерживайся тут, приезжай поскорее...
   - Хочешь, я с ним поговорю? Здесь, немедленно?
   - Нет! Не надо. Только  не  сейчас...  Я  сама...  Ты  мне  позвони,  как
сможешь.
   - Хорошо! До свидания! - сказал я громко.
   - До встречи в Осло! - ответила она и пошла в автобус. На обратном пути я
спрашивал себя, какого черта я должен тут торчать? Что это  за  добровольная
ссылка? Почему не сказать  Арне,  что  я  передумал,  что  мне  не  подходит
должность  управляющего  в  его  дурацком  доме,  здесь,  в  глуши,  в  этих
отвратительных местах? Почему я должен сидеть  в  одиночестве  вместо  того,
чтобы поехать с Моникой в Осло? Ах, Боже мой, ну конечно, причиной было  все
то же чувство вины из-за Моники. Нельзя мне сейчас опускаться до  бегства  -
хватит и того, что я увел у него девушку.
   Ну, и что же. теперь? На всю  жизнь  оставаться  в  мальчишках  при  Арне
Краг-Андерсене? Нет, дудки. Пора  становиться  на  собственные  ножки.  Надо
заканчивать университет и идти на службу. В министерстве юстиции  как-нибудь
найдется местечко для Рикерта-младшего. Пусть поначалу это будет не  слишком
завидная должность, но голова у меря варит неплохо, и отцовское имя  поможет
- в этом я имел преимущество  перед  Арне.  Стало  быть,  надо  прожить  тут
неделю, дождаться его приезда и выложить карты на стол. Скажу ему, что решил
идти своей дорогой и имею намерение жениться на Монике.  Пусть  думает,  что
хочет, а я поеду и серьезно займусь собственными делами.
   К вечеру  пришел  Йерн.  Он  был  оживлен,  глаза  возбужденно  блестели.
Пожалуй, в таком прекрасном настроении я его еще не видел.
   - Жаль, что они уехали, не попрощавшись со мной!  -  весело  провозгласил
он. - Я вчера повел себя очень глупо! Но сейчас у меня потрясающая  новость,
Пауль, дружище! Я женюсь!
   - Что?!
   - Женюсь! Как ты думаешь, кто меня ждет дома, в Осло?
   - Право, не знаю, что думать!
   - Лиззи! Я только что разговаривал с ней по телефону.
   - Лиззи? Как это возможно?
   - Ха! Я ее похитил! Не веришь? Ага! Нет-нет, дело обошлось без веревочной
лестницы и тому подобного, все гораздо проще. Я вчера возвращался от  вас  и
решил зайти к Лиззи. Эбба мне тут порассказала кое-чего, ну, сам знаешь... И
встретил  инспектора  С„ренсена.  Он  говорит:   заходил   к   Пале,   чтобы
порасспросить о вещах с  эстонского  корабля,  но  его  нет  дома.  А  Лиззи
собирает пожитки, потому что они уезжают, дескать, Пале желает ее  подлечить
в какой-то частной клинике. Я понял: сейчас или никогда. И ринулся напролом.
Она меня увидела - и в слезы. Я схватил ее  в  охапку,  и  мы  помчались  на
берег. Тобиасен дал мне моторку и денег - у меня же ничего с собой не  было.
Приехали в Лиллезунд, по дороге я сделал ей официальное предложение,  и  она
согласна! Да, там сели в попутную машину и в Кристианзенде я  посадил  ее  в
вечерний поезд. Сказал, что  приеду  через  пару  дней,  дал  ключ  от  моей
квартиры в Осло.
   - С ума сойти! Хочешь выпить?
   - Хочу! - сказал он и уселся в кресло.
   - Да, - сказал я, усаживаясь перед ним с бокалом вина, -  это  прекрасно!
Совсем как в кино - любовная история! Пью за вас!
   Мы чокнулись, выпили. Немного успокоившись, я стал размышлять вслух:
   - А тебя не смущает, что могут быть определенные неприятности? Ты уверен,
в частности, что они не женаты?
   - Уверен.  Я  сегодня  решил  взять  подшивку  "Публичных  объявлений"  и
проверил: апрель, май, июнь, июль, август - ни слова.  Но  я  так  и  думал,
между нами говоря. Они не зарегистрированы, а уж в церковь,  понятное  дело,
ему нельзя... Я никогда не простил бы себе, если бы не вмешался. Мне страшно
представить, что она жила с этим чудовищем. Не день, не два...  Ох,  кошмар!
Самое невероятное, что  я  сам  описал  подобный  случай  в  "Оборотне".  Я,
наверное, предчувствовал.
   Йерн оставался все тем же! Яне мог сдержать улыбку.
   - - Но теперь, в таком случае, тебе следует ожидать ответного  удара?  Он
кивнул.
   -  Разумеется.  Я  подожду  два-три  дня.  Я  хочу  посмотреть,  что   он
предпримет. Вроде бы я хорошо подготовился, но это очень  опасное  существо,
понимаешь? Я знаю, ему помогают очень могущественные силы. Но, к счастью,  я
тоже не безоружен. Я неплохо владею белой магией.
   Восторженный влюбленный,  писатель,  заговорил  сухим,  деловитым  тоном,
словно лектор, читающий материал по теории атомной физики. Без сомнения,  он
относился к делу со всей серьезностью. Да я и сам терял всякую охоту  шутить
при воспоминании о Пале. Неприятное беспокойство охватывало  меня  даже  при
упоминании его имени.
   Мы еще поболтали о том, о сем. Когда я упомянул, что намерен провести эту
ночь в желтой комнате, Карстен посмотрел на меня озабоченно.
   - Это крайне опасная затея. Подумай, Пауль, ты теперь тут  один.  Я  тебе
настоятельно советую этого не делать.
   - Ну уж! Во-первых, я дал слово Арне. Во-вторых,  играть  -  так  играть.
В-третьих, я не трусливее прочих.
   - Не сомневаюсь. Только зачем тебе лишний риск? Давай я начерчу  тебе  на
полу пентакль!
   Я рассмеялся.
   - Зачем? Дорум, скорее всего, тут больше не  покажется.  Роль  привидения
сыграна...
   - Ты хочешь сказать, что поверил их идиотским объяснениям?  -  воскликнул
Карстен, вне себя от возмущения.
   - А ты что, отрицаешь, что Дорум...
   - Ну при чем же тут Дорум?! Появление здесь этого бедняги -  единственная
случайность  во  всей  истории.  Это  чистое  совпадение!  Роль  привидения!
Представь себе: на сцене разыгрывается серьезная драма, трагедия, и вдруг  -
накладка. Вылезает какой-то пьяный из публики, с галерки! Можно  ли  думать,
что этот пьяный и есть главное действующее лицо?!
   - А как же теория Танкреда и Эббы? Все факты...
   - Какие факты! Господь  с  тобой...  Их  гипотеза  безнадежно  слаба,  не
выдерживает  никакой  критики!  Они  подогнали  лишь   несколько   моментов,
напридумали остальное,  а  на  самое  важное  вовсе  не  обратили  внимания.
Какие-то   банды,   секретные   перевозки,    заговорщики!    Золото!    Где
доказательства? Ни одного. И с другой стороны,  смотри:  первое  -  как  они
объясняют безумный испуг лошади? Что за странная тревога при виде Рейна? Кто
такой Рейн? С„ренсен, между прочим, о нем ничего не знает. В полицию  он  не
являлся, никто по соседству о нем ничего не знает, даже  его  имени!  Вопрос
второй: почему такой  же  приступ  ужасной  тревоги  лошадь  испытывает  при
появлении Пале? Как объясняет это версия Танкреда? Вопрос  третий:  как  они
объясняют следы вокруг кровати, когда  я  там  спал?  Если  приходил  Дорум,
почему он не наступил на пентакль? Там было темно, он  не  мог  видеть,  что
начертано на полу, да и если бы видел! Ему-то зачем ходить кругами?
   Через час Йерн отправился домой. Перед тем  он  предложил  заночевать  со
мной вместе, например, в соседней с капитанской спальней  комнате,  чтобы  я
хотя бы не был один в доме. Но я уперся, как бык, а может, и как осел. Я  не
хотел демонстрировать собственную слабость и  отвечал,  что  мне  все  равно
придется прожить тут неделю и, стало быть, надо привыкнуть к дому и ночевать
в  гордом  одиночестве.  Напоследок,  желая,  по  всей   вероятности,   меня
подбодрить, он сказал, что если я вдруг  замечу  что-нибудь  необычное,  мне
следует опрометью бежать к нему, потому что бывали такие случаи, когда  люди
умирали от страха, то есть от шока, вместо того, чтобы бежать и  дать  выход
адреналину.
   Закрывая за ним дверь, я подумал,  что  при  всем  моем  хорошем  к  нему
отношении Каспар Йерн не самая  подходящая  компания  для  человека  в  моем
положении. А еще через несколько минут  я  пожалел,  что  отказался  от  его
общества. Сама мысль о том, что я нахожусь в огромном доме совершенно один и
вдали от людей, приводила меня в волнение. Все мы храбры  и  беспечны,  пока
светит солнышко, и очень уверены в себе. Но в ночной тьме... У Нильса  Кьера
я где-то читал про древних караибов, "чье легкомыслие не знало границ",  что
утром они продавали свои кровати, начисто забывая про ночь. И проводили весь
день в веселье  и  беспечности.  Но  "когда  начинали  сгущаться  сумерки  и
становилось  темно,  караибов  охватывало  отчаяние;  смутные   воспоминания
просыпались в их глупых забывчивых головах и, стеная и плача, они шарили  по
углам в поисках своих постелей". Сидя в  мрачной  комнате  перед  лампой,  я
почувствовал себя древним караибом.
   Может, лучше послушаться совета Йерна  и  не  укладываться  на  ночлег  в
желтой комнате? Я вынужден был не без  раздражения  признать,  что  Карстену
удалось запугать меня. Однако ведь это его  профессия  -  вызывать  у  людей
чувство ужаса. Ему, можно сказать, за это и деньги платят.  Если  он  просто
решил надо мной поэкспериментировать? Стыдно, Пауль, быть таким трусом. Надо
переломить себя, доказать себе самому, что ты не трус, не слабак, и если  уж
что-то решил - надо сделать. Обыкновенный тест  на  силу  воли  и  твердость
характера.
   Я встал  и  решил  для  начала  немного  прибраться  в  гостиной.  Громко
насвистывая  "Марсельезу",  я  переставил  светильник  на  каминную   полку,
вытряхнул пепельницу, смахнул метелкой пыль. Зажег парафиновую лампу.  Решил
что-нибудь почитать.
   Нарочито громко свистя, я подошел к книжному шкафу. Вудхауз?  Нет,  нужно
взять настоящую, серьезную книгу, способную помочь человеку в  поисках  и  в
стремлении преодолеть себя. Ибсен? "Пожар". Прекрасно.
   Я уселся в кресло и раскрыл книгу. Но читать я не мог. Я постоянно  ловил
себя на том, что не вижу текста: то какая-то тень мерещилась в уголке глаза,
то неясные звуки  держали  меня  в  напряжении.  Темнота  надвигалась,  углы
большой комнаты растворялись  в  тени,  предметы  делались  зыбкими,  теряли
привычные очертания. Причудливые  фантазии  стремились  овладеть  мной,  они
коварно стерегли меня за спиной и мчались из тьмы в лобовую атаку.
   Неожиданно я вспомнил: что-то очень  знакомое  мелькало  в  моей  памяти,
когда Тобиасен описывал пиратский корабль.  Как  будто  я  уже  видел  такое
судно. Ах, да! Ну конечно: маленькая модель парусника  в  моей  комнате,  та
самая, с пушечкой на  носу!  Все-таки  странно...  Что  это  хрустнуло  там,
наверху? Черт побери! Это же ясно: меняется температура, и старые  деревяшки
сжимаются.
   Надо взять себя в руки и спокойно читать. Так, где  мы  остановились?  На
первой странице. Одолев два акта, я взглянул на часы. Половина одиннадцатого
- ну что ж, можно отправлять