гаясь.
   - Я очень люблю ее, - наконец сказал он, повернувшись к окну.
   - Я тоже.
   - Я не хочу, чтобы она страдала.
   - Я тоже страдаю.
   Взглянув на него сзади, я увидел, что он качает головой.
   - Вы не из тех людей, которые страдают.
   - Что вы знаете обо мне?
   - У вас нет чувства ответственности и нервов. Если он пришел  разыгрывать
роль оскорбленного отца, то она ему вполне подходила. У меня  наготове  была
бомба, уже снабженная взрывателем. Я  любовно  погладил  ее,  но  не  спешил
доставать, потому что знал: она взорвет нас обоих.
   - Я хочу сказать, что она ничего не воспринимает легко. Вы, вероятно,  не
знаете: когда она была совсем маленькой, ее фактически  бросила  мать.  Быть
покинутой очень тяжело, но быть покинутой дважды - это слишком.
   - Я не переношу психоанализ, - заявил я. Бонафу обернулся и посмотрел  на
меня, его молчание было упреком за абсурдность моего ответа. "Это  все,  что
вы можете сказать?" - как будто говорил его взгляд.
   - Что мне делать? - продолжал я. - Очевидно, вам все известно. Вы  хотите
сказать, что я не должен был начинать? Но теперь слишком поздно.  А  значит,
все равно.
   - Все равно? Что вы имеете в виду?
   - Пойдемте со мной, - сказал я и повел его к  двери.  -  Пора  раскрывать
карты.
   И когда мы спустились,  я  почти  без  подготовки  обрушил  на  них  свою
информацию, как будто объявляя репертуар местного театра на следующий сезон.
   - Я вернусь через десять  дней.  Думаю,  этого  будет  достаточно,  чтобы
уладить все дела, и больше не уеду никогда. Я взглянул на  Терезу.  Ее  лицо
словно витало в воздухе само по себе. Я напишу тебе, - сказал  я,  -  напиши
мне тоже, дорогая.
   Слезы потекли по ее щекам, но она не пошевелилась. Я "прижал ее к  груди,
погладил похожее на раковинку ухо.  Потом  быстро  вышел.  У  подъезда  меня
догнал Бонафу. Он помог мне уложить чемодан в багажник.
   - Вам будет трудно?
   - Ужасно, - ответил я.
   - Не мог бы я чем-то помочь?..
   - Спасибо, - усмехнулся я. - В подобных случаях один человек не  в  силах
помочь другому.
   - О, это не совсем так. Он может сделать многое.
   - Что, например?
   - Он может помолиться.
   - Вы хотите казаться чудаком? Я захлопнул дверь и поехал.

Глава 12

   Если вам нужно сделать выбор между  двумя  любимыми,  значит,  вы  должны
выбрать одну из двух жизней. Но такая задача вам не под силу, потому что эти
две жизни просто две половинки вашего существа,  связанные  неразрывно,  как
две стороны монеты. Если вы честны с самим собой, то можете  только  понять,
что попались  в  ловушку,  и  попытаться  поступить  как  можно  честнее.  В
противном случае вы должны обмануть себя, убедить в том, что  одно  из  двух
ваших Я должно прекратить существование и принести себя в жертву другому. Но
нужно еще решить, какое будет жить, а какое умереть. И это -  самая  трудная
вещь на свете.
   Я выбрал Ким, потому что она была мне ближе, созданная  из  положительной
энергии и мелких компромиссов. Но "кто-то другой выбрал для меня  Терезу,  и
потому я был так угнетен, когда возвращался  в  Париж.  У  меня  не  хватало
героизма, которого требовала ситуация. Каждый поворот штурвала убеждал меня,
что я поступаю малодушно. Но  альтернативы  не  было.  Если  вы  попались  в
ловушку,  всегда  есть  вероятность,  пусть  слабая,  что  кто-то  придет  и
освободит вас. Но когда вы сами ловушка, никто не в силах помочь  вам.  That
is  the  question?  Испытав  свою  совесть  и  тщательно  взвесив  на  своих
испорченных весах все за и против, к концу 450-километрового пути я пришел к
заключению, что осталась только одна проблема, одна, а не две: выбор слов.
   Например, Берни.
   - С чего это ты решил уходить? Ты свихнулся? Что случилось? И что с  этой
историей о наркотиках?  Ты  даже  не  был  в  Перпиньяке,  не  так  ли?  Что
случилось, мой мальчик? Расскажи облегчи свою душу.
   Именно тогда я впервые заметил, что Берни  носит  парик.  Прежде  это  не
бросалось мне в глаза. Казалось, что волосы растут нормально.  Но  теперь  я
заметил, что они прикреплены к сетке. Наверное, у него было три  или  четыре
парика разной длины, которые он менял каждую неделю. Мир стал для меня более
прозрачным.
   - У каждого из нас есть темные пятна, старина. Я не брошу камень  первым.
Но это не повод, чтобы отказываться от борьбы.
   Я был словно галька на  дне  водопада.  Вода  падала  беспрестанно,  а  я
сохранял каменное выражение лица, как крупный бизнесмен, продающий  нефтяные
танкеры или месторождения. Тот, кто говорит последним, всегда оказывается на
высоте. Но Берни не мог знать, что я делаю это не нарочно.
   - Ладно, давай начистоту. Сколько тебе предложили в "Кулис  дю  Монд"?  Я
поговорю с боссом. Уверен, мы договоримся. Хочу тебе сказать, старина...  Он
опять затянул свою песню  о  газете  как  "одной  большой  семье".  Странно,
подумал я, все эти жены, начальники друзья не очень-то заботятся о тебе,  но
как только ты собрался уходить - они готовы на  все.  Берни  поведал  мне  о
новых грандиозных планах по реорганизации всей нашей группы. И про  меня  не
забыли! Мне достанется неплохой кусок пирога. Стоит ли все это бросать?  Как
насчет  отпуска?  На  месяц?  Проветри  мозги.  Перезаряди  батареи.  Съезди
куда-нибудь. Послушай, старина, забудь про это увольнение. Я даже не слышал,
что ты сказал. В одно ухо влетело, в  другое  вылетело.  Пусть  какой-нибудь
доктор напишет тебе бюллетень на две-три недели. Идет?
   Все время, пока он говорил, я думал только о Ким. Когда она  узнала,  что
так все серьезно, ее лицо исказилось от боли. Я почувствовал, как  у  нее  к
горлу подкатил комок. Нет, - повторяла она, - нет.., нет.
   Я решил встретиться с Декампом.  Из  всех  людей,  которых  я  знал,  он,
пожалуй, лучше всего подходил на  роль  скалы,  твердой  прочной  скалы,  на
которую можно опереться. Только поймать его было не так-то просто.
   Он клюнул на идею пообедать в ресторане возле его работы.
   - Как ты думаешь, она выдержит этот удар? - спросил я.
   - За последний месяц она вполне поправилась.
   - Это не то.
   - Я говорил с тобой как врач. Теперь слушай. Ты берешь нож и втыкаешь его
в живот человеку, а потом спрашиваешь меня, выдержит ли он этот удар.
   - У меня нет другого выхода.
   - Не знаю. Доедай. - Он с ужасным хрустом поедал свою редиску.  -  Бывает
ли вообще другой выход? Хрум!
   Если бы он был, мы бы знали. Сколько мужчин и женщин бросали друг  друга,
пытаясь начать спектакль заново.
   - А что делают другие люди?
   - Как ты будешь там жить? - спросил он вместо ответа.
   Это меня не беспокоило. Тут моя совесть чиста.
   - Я разберу себя на части,  -  сказал  я,  -  прочищу  как  следует  весь
механизм, смажу маслом и соберу опять.
   Я долго говорил о загрязнении окружающей среды,  о  больном  обществе,  о
необходимости спасения души, я говорил о  Евангелии,  о  Коране,  о  романе,
который мне так хотелось написать,  и  о  цели  жизни.  Под  конец  я  хотел
поговорить о Терезе, но он перебил меня:
   - Короче, полинезийский мираж.
   - Что?
   - На вашем острове, наверное, есть атолл? И на закате приходят туземцы  и
бренчат на своих мандолинах, а небо зеленеет?
   Меня не столько задевал сарказм Декампа,  сколько  его  ужасный  аппетит.
Каждый кусок говядины увеличивал силу, которая разрушала мою новую игрушку.
   - У тебя нет выбора, - заключил он, - ты вернешься. Но сначала ты  должен
туда поехать.
   - Ну-ну, продолжай, - сказал я. Нечто подобное мне и хотелось услышать.
   - Именно так я говорил себе, когда хотел все бросить и уехать в Индию. Но
я не сделал этого и до сих пор жалею.
   - Продолжай...
   - Некогда... - отмахнулся он, изучая меню. - Закажу-ка я этот пудинг  под
называнием "Летающий остров". И Кофе.
   Предстояло сделать очень многое. Удивительно, как трудно выбирать  якоря.
Незначительные детали перемешиваются с действительно  серьезными  вещами,  и
неизвестно, как все это распутать.
   Например, стоишь перед своим гардеробом и спрашиваешь себя:  Какой  взять
костюм? Можно провести три дня, созерцая горы рубашек, свитеров и носков,  и
не прийти ни к какому решению. Или посещаешь адвоката, который, как  говорят
друзья, чудесный специалист по разводам. А когда выходишь  из  его  конторы,
хочется просто утопиться.
   Есть те, кого можно обмануть (...надо немного отдохнуть,  побыть  два-три
месяца одному.., ну конечно, Ким согласна, мама...), и те, кому надо сказать
правду. Как говорит Гурджиев, есть материальный вопрос (...я оставил в банке
достаточно денег, на следующий квартал хватит, а потом..,  ну,  посмотрим..,
да, дорогая, страховка оплачена..) - и есть боль.
   С Ким мы говорили и спорили каждую ночь.  Иногда  со  слезами,  иногда  с
гордым безразличием. Часто мы сердились и говорили друг  другу  больше,  чем
следовало. Потом  опять  была  любовь  и  слезы.  Сожаление  и  эта  ужасная
ностальгия. Колебания и упреки. Что сказала она однажды  вечером,  три  года
назад, что сделал я в то утро. Или что мы забыли сделать и сказать. И  опять
язвительные слова - или смех, презрение, безразличие,  нежность,  сожаление,
отчаяние. Этот механизм не знал сбоев. Пускаешь стрелу, и  мишень  летит  ей
навстречу.
   - Почему бы тебе не съездить на два-три месяца?
   - На испытание?
   - Ну...
   - Испытательный срок, ты имеешь ввиду?
   - Зачем все разрушать? Послушай,  Серж,  я  сегодня  думала.  Так  иногда
говорят: оставлю все и уйду. Но ты не можешь оставить самого себя.
   - О, избавь меня...
   - Я хочу сказать, тут просто книжная романтика...
   - Ким, пожалуйста! Не мучай меня.
   - Бедняжка. Извини, пожалуйста, что причиняю тебе боль...
   - Избавь меня от твоего сарказма, ради Бога.
   - Я просто думала, что ты меня еще немного любишь и.., и что ты...
   Рыдания не давали ей закончить, и около трех  часов  ночи  она  принимала
снотворное. Я не принимал, потому что не хотел спать. Мне казалось, что  это
означало бы уходить  от  нее  дважды.  Я  долго  наблюдал,  как  она  лежит,
завернутая в тонкую пелену сна. Она спит не так, как другие, думал я. Может,
только она и умеет спать правильно (и я вспомнил.., в  то  лето  бессонница,
которая всегда преследовала меня, стала просто угрожающей. Декамп испробовал
все препараты, оканчивающиеся на "ал" и  "иум".  Ничто  не  помогало.  Потом
однажды вечером в Антибе во время отпуска рядом со мной в постели  появилась
Ким. Я ощущал волны, которые исходили из ее тела и проникали в мое,  принося
с собой блаженное ощущение покоя и расслабленности. По утрам я вставал юный,
как Адам при сотворении мира. Иногда в середине ночи я открывал один глаз, и
где-то в моем мозгу маленькая клеточка шептала:
   "Прижмись к ней". Спокойно, клетка, не говори ничего, а то я проснусь.  И
сон снова наплывал на меня). - Рассвет пробивался сквозь шторы. Должно быть,
я задремал под утро, потому что меня вернул из  небытия  звонок  консьержки.
Прежде чем встать и собрать почту, я долго лежал в кровати, смутно сознавая,
что хотя у меня под одеялом есть ноги, руки и все  остальное,  я  совершенно
утратил  способность  управлять  ими,  не  говоря  уж  о   мыслях,   которые
расползлись по полу, как тараканы.
   Но внезапно одна из них укусила меня и пробудила к деятельности.  Сегодня
утром должно прийти письмо от Терезы. Они приходили не каждый  день  и  были
очень странными. Например:
   "Мне всегда хотелось построить забор вокруг дома  и  парка.  Лучше  всего
стену,  но  это  слишком  дорого.  Недавно  я  видела  в  "Лями  де  Жарден"
объявление: продается готовый забор - его  нужно  только  поставить.  Я  все
измерила своими шагами. Получилось 735 ярдов. Не мог бы ты  посмотреть,  как
он выглядит, и привезти сюда на поезде? Он  не  займет  много  места  -  там
только  столбы   и   какая-то   очень   прочная   решетка,   которая   легко
сворачивается".
   Последняя фраза была написана настоящими каракулями, потом  почерк  опять
стал очень аккуратным, как будто слова обрели второе дыхание.
   "Знаешь, что я говорю себе? Этот забор будет нашим  обручальным  кольцом,
он окружит дом, парк и наше счастье."
   Вечером того дня, когда я ходил смотреть забор, меня ожидал сюрприз.
   - Я не буду сегодня к обеду, - объявила Ким.
   - Почему?
   - Что значит "почему"? Меня не будет дома, только и всего.
   - С кем ты будешь?
   - Какое это имеет значение? С одним человеком из нашего офиса.
   - С Ланзером?
   - Да, с Ланзером. Как ты догадался, дорогой? Боже, как она  была  хороша,
когда совершала свой пчелиный танец перед зеркалом: шаг вперед,  шаг  назад,
шаг  в  сторону,  осматривая  себя  и  добавляя  последние  штрихи  к   этой
восхитительной картине - и все для Ланзера!
   - Он, конечно, долго ждал тебя.
   - Лучше поздно, чем никогда, не так ли? Она взяла  сумочку  и  убедилась,
что все нужные вещи на месте.
   - Что ты будешь делать, дорогой? В холодильнике есть  ветчина  и  немного
пива. Мне надо лететь, я опаздываю.
   Я впервые познал поцелуй неверной жены. Как будто  черная  муха  села  на
подбородок. Потом Ким скользнула в лифт, словно в раскрытую постель.
   Вернулась она в три  часа  ночи,  слегка  пьяная,  сверкающая  и  ледяная
одновременно.
   - Ты спишь?
   - Я не могу спать.
   Ей потребовалось не меньше часа, чтобы раздеться и приготовиться ко  сну.
Все это время она напевала.
   - Ты изменила мне? - спросил я, когда она наконец легла в постель.
   - Я пыталась, дорогой, но мне не удалось...
   - Что это значит?
   - О, никаких анатомических подробностей. На самом деле мне  это  удалось.
Спокойной ночи.
   - Ты не могла подождать?
   Уже засыпая, она издала невнятный звук, как будто спрашивая:
   - Подождать чего?
   Остаток ночи я провел, пытаясь убедить себя в том, что это не  имеет  для
меня никакого значения. Все к лучшему, мой мальчик. Живи день за  днем,  как
во время войны. Думай о чем-нибудь другом. Например  о  Терезе.  Этот  забор
действительно хорош. 735 футов, нет - ярдов. Три фута на ярд.  Это  будет  -
трижды пять - пятнадцать, и один в уме.
   Трижды три - девять, и один - десять, трижды семь - двадцать один, и один
- двадцать два - 2250 футов. А сколько ее шагов?
   Наутро я вновь привел мир в  движение.  Немного  воздуха,  немного  воды.
Немного физических упражнений. Немного виски.  Кусок  мяса  -  и  вперед,  с
веселой песней. Улыбочку. Спасибо. Еще раз... Потом был ленч с Канавой.
   - Это действительно крупное дело, Серж. Я хочу, чтобы ты знал.
   - Весьма признателен.
   - И мне бы хотелось включить тебя в игру... Секунду. Меня  не  интересуют
твои личные проблемы. Послушай:
   Лакруа пустил в ход свои связи. И еще Дюсюрж. Понимаешь чем это пахнет?
   Для наглядности он стал чертить вилкой  скатерти.  Девять  пересекающихся
треугольников,  пять  указывают  вниз,  четыре  вверх.   Внутри   -   четыре
концентрических  круга,  в  свою  очередь  содержащие  квадрат  с   четырьмя
замкнутыми  устьями.  Идеограмма.  Мандала.  Лабиринт,  из  которого  Канава
наконец  нашел  выход:  путем  разделения,  выщепления,  резкого   изменения
общественного  мнения,  молчаливых  соглашений,  умно  построенных  бесед  и
макиавеллиевых комбинаций - через два месяца появится на свет новая  газета.
И ему предложили стать редактором.
   - А ты будешь редактором новостей. Нет, я не  дам  тебе  говорить.  Серж,
послушай, это очень  большие  деньги.  Видел  бы  ты,  какие  они  подписали
контракты на рекламу. - Он стал перечислять по пальцам. - Такой шанс  бывает
раз в жизни.
   - Ты говорил об этом с Ким?
   - Нет-нет, пока все полная тайна. Я боюсь говорить даже с самим собой.
   - А может, вы вместе решили подцепить меня на такую удочку?  -  Ты  идиот
или только прикидываешься?
   - И то и другое, - признался я.
   В  качестве  подтверждения  своих  слов  я  достал  их   бумажника   свое
удостоверение журналиста, порвал его на  четыре  части  и  протянул  обрывки
Канаве. Это не произвело на него должного впечатления.  Некоторое  время  он
размышлял. Потом внезапно на меня обрушилась целая тирада:
   - Почему ты считаешь себя лучше всех? Между прочим, есть и другие люди. С
чего ты взял, что они глупее тебя?..
   После этого оставалось только одно - напиться. Что мы и сделали.
   Поздним вечером, когда я добрался до дома, у меня, должно  быть,  спьяну,
возникла странная идея - заняться любовью с Ким.
   Это было долгое и мучительное  поражение.  Только  никаких  сравнений,  -
говорил я себе и шарил во тьме в поисках волшебной  страны.  Вот  как  будто
проблеск света.., я устремился к нему и  снова  рухнул  в  пустоту...  Потом
попробовал еще... Думай - о той - стране - которая - не принадлежит - никому
- которая - принадлежит - только нам - двоим - где ты - никогда - не  был  -
прежде - и куда ты - никогда - не сможешь - вернуться - без Нее - думай -  о
той - божественной - прогулке - думай - лучше не думай...
   Я считал, - хотя каждая вторая клетка моего измученного тела знала, сколь
недостойно такое мнение, - что любовь с  Ким  -  это  всего  лишь  блестящий
спектакль. Игра потных тел, игра поз и движений, взглядов, запахов, слов.  У
каждого из нас был свой острый клинок. Лезвие  сверкало,  звенело,  наносило
укол в нужном месте и тут же пряталось. Из  нашего  поединка,  напоминавшего
борьбу двух львят на  солнечной  лужайке,  мы  выходили  изнуренные,  иногда
пораненные, но здоровые и счастливые - никто  не  может  отрицать  этого.  И
смеющиеся.
   Но не сегодня. Ким не знала о моей неудаче - или,  скорее,  сделала  вид,
будто не знает. Она была серьезна и спокойна. И сегодня мы не смеялись.  Две
фигуры, распростертые на простыне. Вдруг она сказала:
   - Серж.., что если бы у нас был ребенок... Я ждал этого... На самом  деле
Ким однажды была беременной - через четыре месяца после  нашего  знакомства.
Она спросила: "Что будем делать, Серж?" И я ответил: "Как хочешь,  дорогая?"
- "О, у нас еще много времени..." И мы больше не упоминали об этом. Я  обнял
ее.
   - Дорогая, от этого ничего не  изменилось  бы.  Мне  кажется,  мы...  Мне
кажется, нами движут<силы, которые нам не подвластны... Все, что происходит,
где-то запрограммировано, а может, и нет, просто происходит - и все...
   - Но если бы у нас был кто-то еще, если... Это не спасло бы нас. Я встал,
чтобы зажечь сигарету, надеясь подрезать крылья ее  безумию.  Но  не  тут-то
было.
   Ким взяла зажигалку с ночного столика.
   - Иди сюда... Послушай, Серж,  давай  подумаем  вместе...  Мы  так  часто
говорили, что состаримся вместе. Ты помнишь? Мы всегда говорили:
   - что бы не случилось.... Помнишь? Мы говорили, что у нас  будет  большой
дом на юго-западе, двое или трое детей, старая кухарка...
   - Зачем ты об этом?
   - Но я не понимаю, что с нами случилось, просто не понимаю.
   - С тобой тоже могло такое случиться.
   - Не знаю, может быть... Но... Наверное, нет, дорогой. Правда, я думаю  -
нет.
   - Что ты хочешь сказать? Что я один виноват? Я это знаю.
   - Ты можешь вообразить, что будет со мной?
   - Мир полон Ланзеров...
   - Ублюдок!
   - Не надо, Ким.
   - Ублюдок, ты первый начинаешь, а потом говоришь: не надо.
   - Ким, довольно.
   На следующий день мы договорились пойти к адвокату. Я чувствовал себя  не
очень  уверенно.  Но  Ким  держалась  превосходно,  безукоризненно  исполняя
тщательно продуманную роль обманутой, но гордой  супруги.  Нам  нечего  было
делить - никаких денег. Ответчиком считался я, и это она подавала на развод.
   - Получается то же самое.
   - Что? То, что вся вина лежит на мне?
   - То, что я должна просить развода.
   - Ну не мне же его просить.
   - А что если я не стану?
   - Ведь мы обо всем договорились!
   - Итак! - сказал мэтр Селье, принимаясь за дело. Это был молодой  человек
с твердым как сталь взглядом, с золоченой оправой очков, короткой стрижкой и
тонкими губами, постоянно кривившимися в явном пренебрежении. -  Ваш  супруг
написал эти т