о я встретил у крепостных
стен по пути к дому Терезы.
   - Вы еще здесь?
   - Я уехал и вернулся.
   - А что теперь?
   - А теперь опять уезжаю... Если не останусь. Не знаю. Да, не знаю.
   Он обвел окрестности одним из своих широких жестов.
   - Этот город - ловушка. Возьмите, к примеру,  меня:  с  тех  пор,  как  я
поселился здесь тридцать лет назад, никогда не тороплюсь. Зачем  торопиться,
если все время видишь одно и то же? - Он взял меня за локоть. - Пойдемте,  я
вам кое-что покажу.
   Доктор зашел в подлесок, прыгая с камня на камень.
   - Остерегайтесь гадюк! - крикнул он.
   Вскоре я увидел на голой  округлой  вершине  холма  часть  старой  стены,
поросшую зеленью. Казаль остановился.
   - Вот, - сказал он, - здесь когда-то стоял дом знаменитого мага.
   Мне это было неинтересно. Я страдал от жары. Солнце напекло мне голову.
   - Я должен вернуться в Париж, - сказал я, и в моей фразе  прозвучали,  по
меньшей мере, три вопросительных знака.
   - И что вы ожидаете найти, когда вернетесь?
   - Жену. Работу. Друзей. Мою жизнь. Привычки, - стал перечислять я, словно
перебирая четки. - В четках у буддийских монахов сто восемь бусин. А у  меня
только пять. Вы были здесь во время немецкой оккупации?
   - Да.
   - Что это за история со святилищем?
   - Каким святилищем?
   - В доме Дувов.
   - Посмотрите, - он указал рукой вниз. - Отсюда можно видеть часть  парка.
Вот тот клочок зелени.
   - Я знаю, - сказал я.
   - Как видите, это стратегический пункт, дающий  превосходный  обзор  всей
долины. Вам известна теория Кригсортера?  Неважно.  Некий  Шеффлинг,  немец,
доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и  тех  же
местах. Эта долина как раз одно из  тех  мест,  где  обычно  проходили  орды
завоевателей. Во всяком  случае,  в  один  прекрасный  вечер  у  дама  Дувов
остановились три грузовика. Они доставили команду  саперов,  которые  начали
выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день  из  Дакса  прибыл
бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы
собирались укрепить дом, в  парке  поставить  зенитные  пулеметы,  построить
склады боеприпасов, вырыть бункеры.
   - Вы знали старого Дува?
   - Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, неразговорчивый.
   - Он тоже был колдуном?
   - Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные
обряды. Дув и его  двоюродный  брат  Бонафу,  в  то  время  совсем  молодой,
возродили старинный магический ритуал,  восходящий  к  Средневековью  -  они
посвятили это место.
   - Посвятили? Кому?
   -  О,   не   Богу,   конечно.   Обряд   совершается   для   того,   чтобы
воспрепятствовать  посещению  данного  места  кем-либо,  кроме   совершавших
посвящение.
   - Тогда, значит, дьяволу?
   - Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук  вон  плохо.
Вскоре после начала работ в одном " месте провалилась земля  и  погибли  два
человека. На другой день, когда  немцы  валили  деревья,  один  дуб  упал  в
совершенно неожиданном направлении - я имею в виду, туда, куда по логике  он
не мог упасть, - и насмерть задавил фельдфебеля.  В  конце  недели  они  все
бросили и уехали. Не из-за заклятия. Во всяком случае, официально  не  из-за
него. Как раз в это время высадились союзники, И  из  Берлина  пришел  новый
приказ. Но так или иначе  Дувы  смогли  вернуться  в  свой  дом.  Этот  факт
произвел сильное впечатление на местных жителей. Именно с тех пор все начали
бояться Дувов.., и обращаться к ним за помощью.
   - И святилище все еще запретное место?
   - Не знаю. Мне не приходилось его видеть.
   - А мне приходилось.
   Я встал и зашагал прочь. Мне ужасно хотелось громко  расхохотаться.  "Это
действительно слишком!" - думал я.  Наконец-то  у  меня  появилось  ощущение
свободы.
   Дом был пуст. Быстро собрав вещи и уложив их в чемоданчик, я вышел в парк
и позвал Терезу. Но единственной живой душой в парке  был  старый  садовник,
копавшийся в огороде. Я подошел к  нему.  Впервые  мне  удалось  рассмотреть
садовника как следует. На самом деле вид у него был довольно  отталкивающий.
Красноватое родимое пятно покрывало его правую скулу и  нижнюю  часть  носа.
Еще я заметил, что у него разноцветные глаза: левый - серый, правый -  очень
светлый, с зеленовато-голубой верхней и  темно-синей  нижней  половиной.  Не
знаю почему, но они напомнили  мне  глаза  собаки.  Кстати,  о  собаке:  что
случилось с собакой, которую я видел здесь в первый день?
   - Мадмуазель Дув дома?
   - Нет, - сказал он, продолжая копать, - она у своего ДЯДИ.
   - Но она сказала...
   - Он пришел за ней после ленча. Она ему понадобилась.
   - Не могли бы вы дать мне ваш велосипед? - попросил я.
   - За сараем.
   "Здесь была собака, - думал я, нажимая на педали, - такса, я помню  очень
хорошо. Что она сделала с собакой?" Подобными вопросами я занимал свои мысли
- лишь бы не думать о той  единственно  реальной  проблеме,  которая  стояла
передо мной: как сказать Терезе, что я уезжаю навсегда? Я говорил, - было ли
это прошлой ночью, или позапрошлой, или во время полета  к  звездам?  -  что
люблю ее, что всегда буду любить ее и не буду любить ни одну другую женщину.
Я прижал ее к себе и сказал, что отныне мы едины, телом и душой. А что, если
это так, Серджио? Не называй меня, как Марк. Что,  если  ты  был  околдован?
Если  хочешь  избавиться  от  любовного  недуга,  перережь  глотку  жабе   в
новолуние, вымочи ее селезенку в отваре  из  васильков  и  барвинок,  добавь
немного крови крещеного петуха, хорошенько перемешай и  принимай  в  горячем
виде.
   Я продолжал крутить педали. Старый велосипед Фу жалобно дребезжал, словно
сочувствуя моим путаным мыслям. Подъехав к большому серому дому, я не увидел
ни машин, ни клиентов. Очевидно, по средам прием не провалился. Я  прислонил
велосипед к крыльцу, поставил рядом свой чемодан и обошел дом, как в  первый
день.
   Тереза и ее дядя были на  кухне.  Они  засыпали  в  большие  котлы  кучки
каких-то листьев и трав и перемешивали их. Некоторые котлы стояли на  слабом
огне. Бонафу,  в  рубашке  с  засученными  рукавами,  встретил  меня  весьма
приветливо.
   - Заходите, дайте пожать вашу руку.
   Тереза,  увидев  меня,  не  выказала  удивления.  Она  подошла  к  шкафу,
заполненному папками с сушеными травами, и спросила:
   - Что теперь класть?
   - Щепотку этого, - ответил целитель и, повернув улыбающееся лицо ко  мне,
добавил:
   - Peroinca minor. Подойди сюда, я покажу как нужно готовить компоненты.
   Только тут я заметил пожелтевшую картину, которая висела  на  стене.  Это
был Папа. Не нынешний - предыдущий. Папа. Но на кой черт  мне  знать,  какой
это Папа?
   - Тереза, - сказал я, - мне нужно с тобой поговорить.
   - Сейчас?
   - Да.
   - Но я не могу...
   - Ничего, ничего. Я и сам управлюсь, - заверил Бонафу, улыбаясь  с  видом
соучастника.
   Она вытерла о джинсы свои дивные руки с длинными  пальцами  и  улыбнулась
мне. Сумрачная кухня вдруг озарилась светом этой  солнечной  улыбки.  Тереза
неуклюже забралась на подоконник, ударившись коленкой, спрыгнула на землю  и
прильнула ко мне.
   - Ты уезжаешь? - спросила она, повиснув на моей руке. Это была ее  манера
горевать - или защищаться от удара. - Все будет хорошо. Я  провожу  тебя  до
станции. Я...
   Она не давала мне возможности вставить слово.
   - Серж, почему бы тебе не остаться? Разве ты не был  здесь  счастлив?  Мы
могли бы провести вместе всю зиму. В моем доме очень хорошо зимой. Тебе  так
трудно изменить свою жизнь? Серж, я скажу тебе одну  вещь:  все  люди  хотят
перемен, а когда появляется возможность, они передумывают.
   Потом она замолчала и посмотрела мне в глаза.
   - Назови мне причину, только одну стоящую причину, и я отпущу тебя.
   А если ты не опустишь меня, как мы будем играть дальше, моя колдунья?  Но
она прочитала мои мысли.
   - Конечно, ты и так свободен, Серж. - и она шла дальше, все еще не  давая
мне возможности вставить слово. - Ты бы не  скучал  здесь.  Здесь  никто  не
скучает. Ты говорил, что хочешь написать книгу. Вот и  хорошо:  тут  у  тебя
будут сколько хочешь времени. Тебе даже не понадобятся деньги - у меня  есть
все, что нам нужно. Да ведь ты и сам говорил, - она снова остановилась. - Ты
сотни раз говорил, что твоя жизнь в Париже - это кошмар. Почему ты не можешь
быть проще милый? Иисус говорил: "Да" значит "да", "нет" значит "нет", а все
остальное - от дьявола.
   После введения в разговор Иисуса я почти готов был согласиться.
   - И  какую  жизнь  ты  собираешься  вести?  Неужели  тебе  нравится  быть
марионеткой?
   Берни, скрывающий свое лицо, явился предо мной  на  миг,  словно  дьявол,
пораженный торжествующим Святым Георгием.
   - Почему, милый, почему? К чему тебе все это? Она отошла,  чтобы  сорвать
травинку, которую заметила по пути, положила ее в карман и вернулась.
   - Я знаю, что тебе нужно, Серж.  Тобой  владеют  злые  духи.  Тебе  нужно
освободиться от заклятья, но только ты сам можешь это сделать. Я бы  помогла
тебе, если бы ты согласился.
   Внезапно я сменил пластинку. В конце концов,  в  моей  жизни  есть  вещи,
которых никто не имеет права касаться, даже она.
   - Меня ждет жена, - сказал я, как идиот-муж,  натягивающий  трусы  наутро
после оргии. - Это достаточно серьезная причина.
   Она улыбнулась, обезоруживающая Тереза!
   - Видишь, какой ты. Один день ты любишь ее, а  на  следующий  день  меня.
Разве можно любить двоих сразу? Когда же ты обманываешь?
   - В этом-то и весь вопрос, - сказал я, тоже улыбаясь. Некоторое  время  я
ничего  не  говорил.  Даже  не  думал.  Все,  что  мне  оставалось,  -   это
действовать. Действовать очень полезно, когда уже ничего не понимаешь. Пойти
на станцию, сесть в поезд,  повернуть  ключ  в  замке.  Совершать  заученные
действия гораздо проще, чем непривычные. Тереза взглянула на меня.
   - Бедняжка, - сказала она, - тебе надо торопиться. А то опоздаешь на свой
поезд.
   Я посадил ее на раму велосипеда. Мне не очень хотелось брать ее  с  собой
на станцию, но в то же время я не хотел упускать возможность побыть с ней до
последней минуты. (А завтра ты проснешься свободным, исцеленным от любовного
недуга и будешь улыбаться своими тридцатью двумя зубами. Да и можешь ли ты в
самом деле вообразить, что тебе придется стареть в обществе дядюшки Бонафу и
садовника с собачьими глазами?) - Что ты сделала со своей собакой? - спросил
я, нажимая на педали, - обратный путь был легче, дорога шла под уклон.
   - Фу?
   - Фу? Фу - это садовник.
   - У них одно и то же имя, - сказала она.
   "Она не с своем уме", - говорил Марк. Одно  последнее  усилие,  еще  пара
рывков - и я в безопасности, на твердой земле.
   - Моя собака погибла в тот  день,  когда  ты  уехал  в  первый  раз.  Она
перебегала дорогу на Серизоль, и ее задавила машина. На этой дороге  никогда
не было движения.
   Голос Терезы становился выше, словно григорианский  хорал,  восходящий  к
сводам собора. И ей удалось представить все таким образом, будто я - главный
виновник. С ее точки зрения, собака умерла, потому что я уехал.
   Искра ненависти  внезапно  зажглась  во  мне  (  искра  ненависти  всегда
полезна, когда собираешься кого-то бросить) Я раздул эту искру.
   - Почему ты не говоришь, что в этом виноват я?
   - Эти два события связаны.
   - И кто умрет завтра, когда я уеду?
   - Я, - сказала она тихо.
   Слезы покатились по ее щекам. Совершенно неожиданно - я не  заметил,  как
они появились. Остановив велосипед посреди дороги, я обнял Терезу, чувствуя,
как ее хрупкая фигурка погружается в мое тело. "О черт! - думал я. - Если бы
всего этого не было! Моя любимая, моя милая маленькая Тереза".
   Яростно сигналя, подъехала машина. Картина, конечно,  была  глупейшая.  Я
подхватил одной рукой велосипед, а другой обмякшее, содрогающееся от рыданий
тело девушки и потащил обоих к краю дороги. Проезжая мимо, водитель дал пару
коротких отрывистых гудков, как бы говоря:
   - "Что, любовная ссора?" Нет, мы не ссоримся, мысленно ответил я ему,  мы
просто умираем.
   - О Серж, я так долго ждала тебя. Я  любила  тебя  даже  прежде,  чем  ты
появился. А теперь что мне делать? Я не смогу без тебя видеть, дышать. Я  не
смогу без тебя засыпать и просыпаться. Я ничего не смогу делать.  Извини,  -
добавила она, всхлипывая, - все прошло. Извини. Я больше не буду, обещаю.
   - Ты действительно хочешь на станцию? Она кивнула, не в силах  произнести
ни слова. Остальное было весьма печально. Я вновь водрузил свою амазонку  на
раму. Ее спина, прижавшаяся к моей груди, казалась мне тяжелейшим грузом,  а
мои ноги, нажимавшие на педали, - не более чем дрожащим отражением  в  реке.
Когда мы добрались до станции,  пришлось  ждать  у  билетной  кассы.  Других
пассажиров не было, но не было и кассира. Потом он наконец появился.  Щелчок
компостера - как печать судьбы. Платформа. Часы. Аушвитц. Снова ожидание. Мы
приехали на 20 минут раньше, и нам нечего было сказать друг другу.
   Но Тереза все равно говорила. Она скоро оправилась.  Не  в  ее  характере
было страдать. Слова медленно текли, сливаясь в неоконченные  фразы.  Тереза
говорила об облаке, которое проплывало  над  станцией,  она  интересовалась,
откуда оно прилетело и куда улетит. "Оно умрет раньше, чем достигнет гор", -
сказала она, судьба облаков занимала меня не больше, чем перемещение  пауков
по стене, слонов по шахматной доске или вурдалаков по болоту.
   И вдруг, когда поезд уже приближался к станции, Тереза взглянула на  меня
с торжественным видом.
   - Ты жалеешь, - спросила она, и ее нижняя губа дрогнула, -  жалеешь,  что
встретил меня?
   - Нет,  -  ответил  я,  -  но  меня  удивляет  одна  вещь.  Почему  вдруг
оказывается, что два человека любят друг друга?
   - Они не любят, - сказала она. - С чего ты взял, что они любят?
   - Перестань, Тереза!
   Из-за шума поезда нам  пришлось  повышать  голоса.  Поднявшись  со  своим
чемоданом в вагон, я осознал, что забыл ее поцеловать.
   - Счастливо! - крикнул я.
   Для  меня  это  было  самое  искреннее  пожелание,   которое   когда-либо
произносилось со дня творения. Очень скоро Тереза превратилась  в  маленький
светлый силуэт на платформе, очень прямой, очень ясный - я никогда не  видел
ничего красивее. И ты уезжаешь! Я резко закрыл окно, сел в угол  и  принялся
созерцать фотографию площади Св.Марка в Венеции. Поезд дал  свисток  и  стал
набирать скорость, пересекая долину. Я знал, что,  повернув  голову  налево,
увижу дом и парк, но воздержался. Это только начало, сказал  я  себе.  Стоп,
новый пункт. Постарайся смотреть на вещи разумно,  покажи,  что  ты  большой
мальчик.  Найди  другую  мысль,  чтобы  первая  вылетела  из  головы  (какая
чушь...). Вот вторая мысль: произошло нечто таинственное.  Тайна.  Языческие
мистерии, совершаемые в полнолуние, - что они собой  представляли?  Счастье?
Это и есть счастье? Увидеть один раз и вспоминать всю оставшуюся  жизнь?!  Я
понял, что уже кричу. Это не случалось со мной довольно давно и  в  какой-то
мере было даже забавно. Как говорится, надо просто привыкнуть.

Глава 7

   Мои воспоминания о последовавшем периоде не совсем отчетливы.  Я  кидался
от одного занятия к другому, приходя в себя лишь ночью в постели,  одинокий,
как зверь, зализывающий свои раны.  К  счастью  новая  работа,  которую  мне
поручили Берни, позволила отвлечься. Девицы Сен-Жермена, все  очаровательные
создания не старше 21 года, безумные девицы, утопавшие в волнах  поп-музыки;
и Вержю, как  безумный  снимающий  их  своим  "Роллеем".  Девицам  нравилось
поверять мне свои секреты, рассказывать о своей жизни, вплоть до тех далеких
дней, когда они еще жили дома. ("Мои родители, о Боже,  не  говорите  мне  о
родителях, вы правда хотите, чтобы я рассказала о своих родителях?"). К трем
часам одна из них оставалась со мной,  словно  маленький  сувенир  ночи.  Мы
заканчивали беседу в постели в одной из комнат на задворках Сен-Жер, - мена,
Шарантона или Монтружа. В каждой я тщетно пытался найти лекарство от  своего
недуга. В этих едва созревших устах, отдававших винно-табачным перегаром,  я
искал надежду на избавление. Их всегда звали Лилиан, Даниель или Нора.  Одна
из них, раздеваясь, все время переступала с  ноги  на  ногу,  как  будто  ей
ужасно хотелось в туалет. У другой  были  кроткие  невинные  глаза;  но  как
только она оказалась голой, они загорелись бешеной  страстью.  Мы  объезжали
все новые закоулки на машине Вержю, молодого человека, любившего колесить по
пустынным улицам. Новый клуб. Еще одна исповедь.  Какая-то  бывшая  княгиня,
отличавшаяся изысканностью манер. Но когда  мы  стали  танцевать,  ее  груди
вдруг обхватили меня, словно вторая пара рук, и ее губы страстно прижались к
моим. По какой-то неведомой  причине  (подобной  причинам  некоторых  редких
болезней) я играл в эту игру совершенно  искренне.  Мое  сердце  было  всюду
сразу, воспламеняясь во время оргазма. Потом, лежа на  простыне,  я  пытался
найти магнитный полюс своей жизни, и вновь ко  мне  возвращалась  Тереза.  Я
вспоминал ее жесты, ее особую манеру изгибать спину и ее слова ("О  Серж,  я
никогда больше не смогу заснуть, если не почувствую на лице твое  дыхание".)
А где была при этом Ким? Под утро я лежал рядом  с  ней,  в  лучшем  случае,
пьяный,  не  буйный,  не  болтливый,  не  печальный,  не   веселый,   просто
задумчивый. Но эта безмятежность была хрупкой. Кошмары, таившиеся  во  тьме,
только и ждали, когда я потеряю бдительность. Во сне я шагал  по  тротуарам,
которые кишели ужасными осклизлыми чудовищами. Они корчились в  предсмертных
судорогах, безголовые, одноглазые или  со  ртом  на  животе.  Я  должен  был
пробираться между ними и ни в коем случае не касаться, чтобы не превратиться
в одного из них. И над всей картиной витал  дух  тления.  Потом  я  внезапно
пробуждался. "Ты без конца ворочаешься. Мне это надоело", - жаловалась Ким.
   Новый сон - но сон ли это был? Удобно устроившись на потолке, я  взглянул
вниз, на самого себя, спящего. "Ты превосходно выглядишь!  -  заметил  я.  -
Просто превосходно..." - "Кто это сказал?..." - "Ты, ты, идиот.  Тут  больше
никого нет..." - "А это кто сказал? Я же  слышал  голос..."  -  "Идиот,  это
крышка твоего гроба отражает звуки твоего голоса". Во время одной  из  таких
астральных прогулок я встретил самого Бога.
   - Как поживаешь, Сагар?
   - Неплохо, сир, а вы как?
   - Ты выглядишь неважно, друг мой, в чем дело?
   - Я спрашивал себя. Господи, что происходит после смерти.
   - Какой смерти?
   - Моей, к примеру.
   - Ты сам прекрасно знаешь. Ведь ты уже мертв.
   - Бог рассмеялся, а я опять проснулся.
   Если бы можно было с помощью какого-нибудь трюка вернуть нормальный сон.
   В конце второй недели Ким решила, что я устал. Она тоже устала. Моральный
дух команды покоился на прочном фундаменте, "нам нужно съездить  куда-нибудь
для восстановления сил", - сказала Ким-без-проблем. Каждый из ее  прозрачных
нервов знал свое место. Она просто взяла меня за руку и отвезла в Ламбуйе  к
Сторкам, каким-то своим друзьям, у  которых  был  коттедж  на  опушке  леса.
Присущие Ким легкие и приятные манеры должны были помочь мне. ("Мне кажется,
ты никогда  не  был  таким.  В  какой  буре  ты  потерял  свои  паруса?")  В
воскресенье вечером я совершил  большую  прогулку  по  лесу.  Вернувшись,  я
застал Ким спящей и долго смотрел на  нее.  Да,  она  утратила  свой  блеск.
Сравнивать - значит разрушать, - говорил я себе. И разрушал.
   Ким открыла глаза и улыбнулась.
   -  Какое  приятное  солнце",  -  сказала  она,  зевнула,  потянулась   и,
поднявшись с шезлонга, взяла меня за руку.
   - Давай поговорим, теперь самое время, -  предложила  она.  -  Пойдем  со
мной, Серж-широкие-плечи. Когда-то это должно было случиться.  Мы  пересекли
двор и зашли в пустой амбар - идеальное место для откровенной беседы.
   - Что произошло? Расскажи мне все. Это та девушка?  С