итовидной железе. "Как же можно болеть, - подумал я, - когда  есть  столько
гениев, которые  хотят  тебя  исцелить?"  Потом  Кхункель  выписал  огромный
рецепт. Снотворное, тонизирующее, успокаивающее и т.д. Все  вместе  обошлось
мне в 500 франков.
   - Ты обратил внимание? - Заметила Ким, когда  мы  выходили.  -  Он  пишет
такими же зигзагами, как его машина.
   Она была права. Я взглянул на сейсмографические линии, и мы  рассмеялись.
Потом я разорвал рецепт и выбросил обрывки в урну.
   Когда мы пришли домой, я сказал, что у  меня  сегодня  встреча  в  центре
города. И это было правдой. Десэн, издатель "Эко дю  Жур",  согласился  меня
принять. Он был четвертым издателем, с которым я встретился за последние две
недели. Никогда не ходите к издателю, если вы не способны внушить  ему,  что
можете написать все, от заголовков до имен и  адресов  владельцев  внизу  на
последней странице. Политика, спорт,  театр,  житейские  истории,  скандалы,
война в Лаосе, мореплавание,  телевидение,  мелкие  объявления  -  вот  ваша
специализация, и вы обладаете достаточной энергией, чтобы выдавать сенсации.
   Десези не удостоил  меня  личной  встречи,  но  послал  одного  из  своих
янычаров, который спросил, знаю ли я что-нибудь о лошадях. Газета только что
лишилась  своего  специального  корреспондента  по  скачкам,  а  платить  за
профессионального специалиста издатели не хотят. Я подумал  о  500  франках,
которые уплатил Кхункелю, и  прочих  расходах  из-за  Ким  -  никто  не  мог
сказать, когда эта болезнь кончится - и совершил  один  из  самых  постыдных
поступков в своей жизни.
   Мое лицо расплылось в фальшивой улыбке:
   - Я просто обожаю скачки.
   - Хорошо, - неуверенно произнес он, пристально разглядывая меня и пытаясь
определить, какой тип мошенника я представляю. - Посмотрим.
   И предложил мне написать пробную статью о новом сезоне в Отейе.
   Мое произведение было отвергнуто. Потом пришло  уведомление  из  банка  о
превышении кредита. Я не знал, куда еще обратиться,  и  наконец  сделал  то,
чего надеялся никогда больше не делать.
   Я пошел к Берни. Мне было известно, что газета всегда нуждается в  людях,
которые могли бы написать то же самое немного лучше. С этого я и начал  один
год назад. Ну что ж, придется вернуться к истокам.
   - Посмотрим это, - сказал Берни, открывая папку. - Кстати, как там Ким? -
добавил он, тем самым показывая, что ему не чуждо сострадание.
   Пробегая глазами статью об оргиях старой солистки мюзик-холла и время  от
времени бросая отрывистые реплики, я  чувствовал,  как  вокруг  моей  головы
вырастает некий нимб. Интересный  материал,  его  следовало  только  немного
отшлифовать.
   - Тебе будут платить обычную ставку, - сказал Берни.  Я  сунул  статью  в
карман и встал.
   - Завтра принесу. Можно получить аванс?
   - Завтра, - сказал он.
   - Я это и имел в виду.
   К двум часам ночи, переписав восемь страниц, я  услышал  необычный  звук.
Что-то упало с ночного столика и разбилось.
   Я бросился к кровати и увидел, что Ким мечется в лихорадке. Ее левая рука
была напряженно вытянута в сторону, правая сжимала  горло.  Ким  задыхалась.
Воздух проникал в ее  легкие  с  долгим  свистом,  и  каждый  вздох  казался
последним. Ее безумные глаза смотрели сквозь меня.  Внезапно  под  действием
спазма ее тело выгнулось и упало на  простыню.  После  этого  дыхание  стало
легче, лоб покрылся испариной.
   Когда мы прибыли в больницу на "Скорой помощи", Декамп был уже там.  Меня
попросили подождать в маленькой комнатке на первом этаже, и он вышел ко  мне
примерно через час.
   - Я устроил ее в отдельной палате, - сказал он. -  Ей  дали  кислород,  и
теперь все в порядке. Она уснула.
   - Что с ней, Роже?
   - Не знаю. Но мы  обязательно  выясним.  Завтра  привезу  к  ней  Пруста.
Давай-ка выпьем по чашечке кофе.
   Мы прошли по рю де Севр, но там не оказалось ни  одного  открытого  кафе.
Говорил один Декамп.
   - Видит Бог, мы проверили все. Может быть что-то со спинным мозгом.
   - Что это значит? Он пожал плечами.
   - Давай, я провожу тебя до дома.
   На следующий день в 11 я принес статью. Берни прочел, и ему  понравилось.
Он позвонил в расчетный отдел и попросил, чтобы мне  дали  небольшой  аванс,
потом открыл другую папку - "Андропауза у пожилых мужчин". Это большая тема,
которую мы разделим на три выпуска. Сейчас мне  нужно  немного  исторических
документов. До какого точно возраста спал с женщинами, к примеру, Луи XIV  и
тому подобное. Ты понял, что мне нужно? Я знаю, такая  работа  гораздо  ниже
твоих способностей, и у меня есть много людей, которые могли бы ее  сделать,
но если это как-то поможет... Тебе, вероятно, придется посидеть пару вечеров
в Национальной библиотеке.
   - Спасибо, - сказал я. - Очень тронут.
   - Чем могу...
   Из редакции я поехал прямо в больницу. Ким только что  сделали  люмбарную
пункцию, и она очень ослабла. В вену левой руки у нее  была  воткнута  игла,
соединенная с капельницей, а правую она протягивала мне, пытаясь улыбнуться.
   - Зажги свет, - попросила Ким. - - Но.., сейчас день.
   - Ах да, конечно... - Она взглянула в окно. - Что сказали доктора?
   - Они сказали, что самый очаровательный пациент в больнице.
   - Нет, серьезно, Серж, я не могу оставаться здесь.
   - Тебе нужно здесь остаться  только  для  того,  чтобы  сделать  все  эти
анализы. А потом я сразу заберу тебя домой.
   - Я хочу быть с тобой.
   - Вот, принес тебе ночную рубашку и туалетные принадлежности.
   - Я хочу умереть возле тебя.
   - Не говори глупостей, дорогая. Все пройдет через несколько дней.  Голова
еще болит?
   - Нет, теперь лучше.
   - Вот видишь.
   - Вчера ночью я подумала, что это конец.
   - Прекрати об этом, слышишь.
   Роясь в своей сумке, она как будто начала оживать.
   - Ты просто умница. Позаботился обо всем. - Она  выбрала  тюбик  крема  и
намазала им лицо. - У меня, наверное, ужасный вид?
   Вошла сестра и подразнила Ким:
   - Прихорашиваетесь для мужа? Потом  она  сделала  вид,  будто  поправляет
постель, ищу немного постояла просто так и наконец объявила:
   - Вам пора уходить. Ей нужен покой.
   Выйдя из палаты, я захотел встретиться с главным врачом больницы,  но  он
был очень занят, и меня просили подождать. Я ждал  в  коридоре  больше  двух
часов, пока он не" освободился. Это был коренастый пожилой человек с впалыми
щеками, редкими седыми волосами и наивным детским взглядом.
   - Вы принесли историю болезни? Очень хорошо.  Он  раскрыл  карточку.  Там
были результаты исследований за последние  три  месяца,  даже  рентгеновский
снимок  лобных  пазух,  на  котором  настоял  какой-то  идиот.  Всевозможные
анализы, электрокардиограммы, рентген почек,  анализы  мочи,  крови,  лимфы,
эндокринных желез и т.д.
   Он пролистал  все  это  с  быстротой  профессионального  шулера,  который
выискивает в колоде джокеры. Некоторые карты ему явно не понравились.
   - Я бы не стал продолжать в этом направлении, - он имел в  виду  тест  на
надпочечники. По-видимому,  в  карточке  не  оказалось  ключа  к  дальнейшим
исследованиям. Главный врач пожал плечами и вернул ее мне. - Но у меня  есть
одна идея.
   Он оживился, очевидно, радуясь своей идее:
   - Довольно редкое заболевание, но мы не  можем  делать  никаких  выводов,
пока не получим результатов последних анализов.
   Я хотел знать, что это за болезнь. Насколько она серьезна. Доктор скривил
губы.
   Мы достаточно вооружены, чтобы справиться с ней, -  он  взглянул  на  мне
прямо в глаза. - Видите ли, я могу и ошибиться. Зайдите  через  четыре  дня,
тогда все проясниться.
   Выходя из больницы, я сказал себе, что должен как можно скорее  окунуться
в работу, если не хочу  сойти  с  ума.  Андропауза  королей  Франции  вполне
подойдет. Я отправился прямо в Национальную библиотеку и провел весь  вечер,
делая заметки. Было темно, когда я покинул библиотеку и зашел  перекусить  в
кафе на  углу  рю  де  Валуа.  И  тут  в  моем  мозгу  совершенно  отчетливо
обозначился один вопрос  (он  прошел  долгий  путь  из  глубин  подсознания,
преодолел все барьеры и выбрался наружу). Теперь он  зазвучал  с  неумолимой
логикой факта: Почему ты не хочешь признать истину?
   Не доев сэндвич,  я  выбежал  из  кафе  и  взял  такси,  потому  что  был
неспособен вести машину. Когда я  добрался  до  больницы,  было  около  семи
часов.
   Пришлось ждать еще четверть часа, прежде чем меня пропустили.  Неприемные
часы, - сказали мне. Но я настаивал. Девушка на коммутаторе встала  и  пошла
поговорить со старшей сестрой. Другие посетители разговаривали приглушенными
голосами, кто-то читал карточку. Наконец  мне  позволили  пройти.  Осторожно
открыв дверь палаты N 12, я словно оказался в склепе. Сердце  начало  бешено
колотиться. Ким лежала в полутьме ночника, и взгляд ее больших влажных  глаз
был устремлен в потолок. Увидев меня, она попыталась улыбнуться.
   - О, ты здесь, - сказала она, словно это была  величайшая  радость  в  ее
жизни.
   Осторожно, словно самый хрупкий и драгоценный предмет в  мире,  я  слегка
приподнял ее и прижал к себе. Когда я  попытался  отпустить  ее,  она  вдруг
шепнула мне на ухо:
   - Знаешь, я скоро умру.
   - Не говори глупостей.
   - Нет, я знаю, с тех пор я точно знаю.
   - С каких пор?
   - С тех пор, как появился этот трамвай?
   - Расскажи мне, что за трамвай?
   - Я не могу больше бороться. У меня  нет  сил.  Я  так  хотела...  -  она
откинулась на подушку и сделала три глубоких вздоха. -  Я  так  хотела  быть
тебе хорошей женой, как другие жены. Она взглянула на меня в упор.
   - Трамвай у меня в правой ноге. И его воля сильнее людей.
   Ночная сестра вошла так тихо, что я не заметил.
   - Вам лучше уйти, - мягко сказала она. - У нее очень высокая температура,
она бредит.
   - Когда он поворачивает, троллейбусы подпрыгивают... - продолжала Ким.  -
Там так вспыхнуло.., а теперь., о...
   Она схватилась за живот.
   - Все рельсы погнулись.
   - Уходите, будьте  благоразумны.,  Сестра  вытерла  Ким  лоб.  Я  покинул
палату. Пройдя по рю де Севр и еще каким-то улицам, я неожиданно очутился на
вокзале Аустерлиц. Часы показывали 10.00, и поезд  отправлялся  в  10.10.  Я
открыл бумажник. Да, слава Богу, там были 400 франков, которые раздобыл  для
меня Берни. Я подошел к кассе и взял билет.

Глава 15

   Одна дверь, потом другая. И ,еще одна. Последняя двойная, обитая войлоком
дверь следователя. Целый месяц я рассказывал свою историю следователю Жилоту
(он скорее напоминал доктора, чем юриста) и не мог понять, зачем он вновь  и
вновь вызывает меня.
   Преднамеренность. Вот в чем был главный вопрос. И каждый раз  я  повторял
все ту же историю. Как я сошел с поезда в Мулене. Почему в  Мулене?  Потому,
что поезд шел слишком медленно. Я торопился, разве это не ясно? (Тут  он  не
соглашался). Поезд был очень старый и простаивал часами у каждого светофора.
Пробивая мой билет, контролер сказал, что я буду в Тузуне не  раньше  девяти
утра после двух пересадок. А я спешил, все могла решить одна минута.  Да,  я
знаю, что уже говорил это. Выйдя на большой станции до полуночи, я имел шанс
найти машину. У меня с собой была чековая  книжка,  а  с  чеками,  даже  при
превышенном кредите, можно взять машину напрокат. В Мулене  мне  сначала  не
повезло с двумя владельцами гаражей, потом, наконец,  я  получил  Рено-16  и
помчался по дороге на Клермон-Ферран. Я прибыл в Тузун в шесть утра.
   Теперь канистра с бензином. Жилот придавал особое значение этой канистре.
Он даже не поленился и специально выяснил, дают ли обычно  в  таких  случаях
лишний бензин. Нет, не обязательно, только если просит клиент. Но просил  ли
я? Служащий гаража в Мулене  сказал,  что  просил.  По  вполне  естественной
причине я стремился попасть в Тузун кратчайшим путем и  не  знал,  найду  ли
среди ночи заправочную станцию. Я согласен, что канистра с бензином  у  меня
была и что фактически она  не  понадобилась,  поскольку  в  Тулузе  я  нашел
открытую заправочную станцию и наполнил бак.
   Когда я прибыл в Тузун, было еще темно. В  двух  окнах  на  первом  этаже
горел свет. Чтобы узнать это, я должен был обойти дом, поскольку окна  кухни
выходили на задний двор. Но даже прежде чем обойти дом, я знал, что эти люди
не спят. Или чувствовал, если хотите.
   Я тихо подошел к окну и увидел их всех  троих.  Фу  и  Бонафу  сидели  за
столом и ели, а Тереза подавала. Казалось, у них было прекрасное настроение,
но это, я согласен, чисто субъективное впечатление. Во  всяком  случае,  они
набивали брюхо холодным мясом и сыром, а на столе  стояла  бутылка  вина.  Я
очень ясно помню, что Тереза подала омлет, превосходный толстый омлет. Потом
она села и сама стала есть.
   Почему у них был такой пир в 6 часов утра?
   В этом месте начинался спор со следователем.
   "Они" дали показания. У них просто-напросто был завтрак. Они  только  что
встали. Но это  не  походило  на  завтрак,  возражал  я.  Скорее,  это  было
пиршество общины, которая провела ночь в напряженном труде. Я  делал  особый
упор на слове "община" и однажды даже сказал "обряд" вместо "труд".
   Я утверждал, что в  кухне  царило  радостное  оживление.  Но  следователь
только пожимал плечами. Я не мог убедить его. Такая пища  и  столь  отменный
аппетит - это довольно странно.
   Следователь пожимал плечами.
   Но у меня был еще один аргумент. Версия завтрака предполагала, что  Фу  и
Бонафу спали в этом доме, чего прежде никогда не бывало. Правда, согласно их
показаниям, в течение последних двух недель - то  есть  с  тех  пор,  как  я
порвал с Терезой - двое мужчин не хотели оставлять девушку одну. И она  сама
попросила дядю пожить немного в ее доме, а старый садовник, живший в городе,
завтракал с ними перед своей дневной работой.
   - Перекусывал, - такое выражение фигурировало в его показаниях.
   У меня не  было  причин  отрицать  это,  и  мы  возвращались  к  проблеме
преднамеренности:
   - Что вы намеревались делать, прибыв в Тузун? Я еще не знал,  но  зрелище
этого ночного празднества превратило ненависть,  которая  давно  таилась  во
мне,  в  безумное  стремление  убить.  В  такие  моменты  поступки  человека
мотивируются простой мыслью. Моя простая мысль была такова: они тут набивают
брюхо, а моя Ким умирает. Из-за них.
   - В этом пункте...
   - Я знаю...
   Вернемся к дому. Сам дом казался мне каким-то  злобным  живым  существом.
Его крыша, покрытая черепицей, красные кирпичи, облезлые ставни, ряды  бурых
парапетных  камней  -  все  это  дышало   спокойной,   самодовольной,   даже
насмешливой силой.
   Следователь пожал плечами и спросил:
   - Итак-, вы вернулись к машине?
   Здесь неожиданно возникла другая простая мысль. Но одному Богу  известно,
из какого глубокого уголка моего подсознания  я  ее  извлек!  Жилот  однажды
сказал:
   - Я полагаю, вы с самого начала действовали в  одном  направлении,  хотя,
возможно, не вполне сознательно. Надеюсь, мнение эксперта-психиатра прояснит
этот момент.
   Ассоциация колдовства с огнем явилась из глубин  средневековья,  чтобы  в
одно прекрасное декабрьское  утро  поселиться  в  моем  расстроенном  мозгу.
Неведомым образом  во  мне  пробудился  древний  инстинкт:  очищение  огнем.
Следователь настаивал:
   - Здесь мы подходим к вопросу о  вашем  возможном  безумии,  не  так  ли?
Поэтому важно получить максимально ясную картину.
   Все было предельно ясно: я вылил  немного  бензина  на  деревянную  дверь
гаража - это был  даже  не  настоящий  гараж,  а  просто  сарай,  заваленный
какой-то старой мебелью. Взглянув на него и определив направление  ветра,  я
подумал, что старое дерево загорится очень быстро и ветер  погонит  пламя  к
главному зданию. Пока это было все, что я хотел: просто выкурить крыс.
   Именно так и случилось.
   Но здесь я всегда останавливался. Я  видел,  как  в  темноте  поднимается
черный дым, сначала робко,  потом  под  сараем  взметнулось  большое  желтое
пламя. В доме еще ни о чем не подозревали. Я слышал треск  горящего  дерева.
Что-то радостное было в этом звуке, но сопровождающий  его  запах  предвещал
трагедию. Вдруг Бонафу встал и  открыл  дверь  кухни.  Облако  черного  дыма
окутало его.
   Они на минуту застыли, глядя друг на друга,  и  я  увидел,  что  их  губы
шевелятся. Потом все трое выскочили во двор (я спрятался за выступом стены),
и двое мужчин побежали к  парку  -  вероятно,  чтобы  получить  более  ясное
представление о размерах бедствия. Тереза не последовала за ними. Она стояла
во дворе, стиснув руки и как будто пытаясь переломать по  очереди  все  свои
пальцы. Она очень любила этот дом...
   Бонафу вернулся и крикнул - теперь  я  мог  слышать  его,  -  что  поедет
вызывать пожарных. Он велел Фу развернуть пожарный шланг и еще что-то сказал
Терезе. Мужчины побежали в разные стороны, Фу - к заднему двору, Бонафу -  к
подъезду, где стояла его машина. А Тереза смотрела на огонь, который  теперь
атаковал здание с другой стороны. Тогда я подошел ближе.
   Треск усилился. Свет пламени озарял лицо Терезы. Она увидела меня.  В  ту
минуту я не мог понять, ненависть  или  любовь  смешались  в  ее  взгляде  с
безумной пляской огня. Я вспомнил, как тогда, первый раз в хижине, в  глазах
Терезы появилось такое же выражение.  Потом  в  моем  мозгу  с  возрастающей
быстротой пронеслось все остальное, и в конце оказалась пустота. Я  спокойно
заглянул в бездну, и из нее поднялась одна мысль - о  том,  как  все  должно
кончиться.
   Тереза попыталась заговорить, но я закрыл ее рот рукой.  Она  не  сделала
ничего, чтобы помешать этому. Казалось, мы оба приняли неизбежное, и,  когда
я начал потихоньку подталкивать ее к огню, она не сопротивлялась. Страх  как
будто покинул ее.
   Потом я споткнулся о камень и чуть не упал.  И  чарам  пришел  конец.  От
прекрасного  признания  неизбежного  не  осталось  и  следа.  Исчезла   наша
героическая решимость: ее - умереть и моя - убить. Она попыталась бежать, но
я поймал ее, и в моих руках оказался только  комок  нервов.  "Нет!  Нет!"  -
кричала она. Но шум огня был столь громким, что Фу ничего не услышал. У меня
было сильное искушение отпустить ее. "Нет, ты не сделаешь этого, -  возразил
очень спокойный голос в моем сознании. - Ты пришел сюда,  чтобы  спасти  то,
что еще можно спасти." И я еще сильнее сжал ее руку. Жар гигантского  костра
был совсем близко. Пламя оставило главную часть  здания  и  перекинулось  на
кухню. Остальное было чистым кошмаром.
   Расширившиеся глаза Терезы,  когда  я  втолкнул  ее  в  раскрытую  дверь,
охваченную пламенем. Отчаянная попытка вырваться - я помешал ей. Тереза была
сильной. Я почувствовал, как ее ногти впились в мое  ухо.  Кровь  потекла  у
меня по шее. И тут я понял, чего добивалась Тереза. Она хотела увлечь меня в
огонь. Мысль  о  том,  что  Тереза  способна  убить  меня,  оказалась  почти
умиротворяющей, мне требовалось не много, чтобы со всей страстью  покориться
ее воле. Но потом я увидел, как  возвращается  садовник,  разворачивая  свой
бесполезный шланг. Фу не видел нас и не слышал, когда Тереза позвала его. Но
он пошел в нашу сторону, передвигаясь словно краб и направляя струю  воды  в
основание пламени.
   У меня  возникла  странная  мысль:  он  не  должен  застать  нас  в  этой
фантастической позе.
   - Любимая, - крикнул я. - Любимая, остановись, отпусти меня.
   Чтобы освободиться, я привлек ее к себе, а потом с силой толкнул в огонь.
Тереза упала, и пламя моментально вспыхнуло вокруг ее лица. Я  повернулся  и
побежал прочь.
   - Есть два возможных подхода. Два пути, приводящие к одному результату.
   Она изобразила их на листе бумаги:
   - Есть магический подход и  есть  психоаналитический.  Две  интерпретации
одного феномена. Что и следовало ожидать, потому что любовь,  -  она  обвела
свой рисунок кружком, - имеет отношение и к колдовству и к психоанализу.
   Она приехала специально из Парижа по просьбе  моего  адвоката.  Это  была
женщина лет сорок