ина больше ничем не нарушалась.
     Слегка дрожащей рукой я кое-как  развел  огонь  (другая  рука  все  еще
сжимала ружье) и снова внимательно исследовал помещение. Нигде  не  было  ни
малейших  признаков  того,  что  сюда  кто-то  заходил.  На   пыльном   полу
отпечатались следы только моих  башмаков;  никаких  других  следов  не  было
видно. Я снова раскурил трубку и,  отодрав  от  внутренней  стены  несколько
досок,- выйти в темноте за дверь я не решился,- подбросил в  огонь  топлива.
Весь остаток ночи я просидел у очага, пыхтя трубкой, размышляя и поддерживая
огонь. Ни за какие блага в мире не дал бы я  теперь  снова  погаснуть  этому
маленькому язычку пламени.


     Спустя несколько лет я встретился в Сакраменто с неким Морганом. У меня
было к нему рекомендательное письмо от  друга  из  Сан-Франциско.  Обедая  у
него, я заметил на стенах различные трофеи, свидетельствовавшие о  том,  что
хозяин дома - заядлый охотник. Оказалось, что так оно и было. Рассказывая  о
своих охотничьих подвигах, Морган упомянул о краях, где  со  мною  произошла
когда-то странная история.
     - Мистер Морган,- внезапно спросил я,- не приходилось ли вам слышать  о
местности, которая называется долиной Макарджсра?
     - Еще бы!- ответил он.- Ведь это я в прошлом году нашел  там  скелет  и
поместил об этом сообщение в газетах.
     Мне про это ничего не было известно. Очевидно,  сообщение  появилось  в
тот период, когда я находился на Востоке.
     - Кстати,-  заметил  Морган,-  название  долины  не  совсем  точно,  ее
следовало бы назвать долиной Мак-Грегора... Дорогая,- обратился он к  жене,-
мистер Элдерсон расплескал немного свое вино.
     Это было слишком мягко сказано. Бокал с вином просто-напросто  выпал  у
меня из рук.
     - Когда-то в  этой  долине  стояла  старая  хижина,-  продолжал  мистер
Морган, когда беспорядок, причиненный моей неловкостью, был ликвидирован. Но
незадолго до моего появления в тех местах домик был взорван; вернее, он  был
начисто уничтожен взрывом. Повсюду были раскиданы обломки дерева. Доски пола
разошлись, и в щели между двумя уцелевшими половицами я и мой спутник  нашли
обрывок клетчатого пледа. Присмотревшись, мы увидели, что он обернут  вокруг
плеч женского трупа, от  которого  остался  лишь  скелет,  кое-где  покрытый
клочьями одежды и ссохшейся коричневой кожи. Однако пощадим  чувства  миссис
Морган,- с улыбкой прервал себя хозяин дома.
     И  в  самом  деле,  эта  леди,  слушая  рассказ,  обнаруживала   скорее
отвращение, чем сочувствие.
     - Тем не менее необходимо добавить,- продолжал .  мистер  Морган,-  что
череп был проломлен в нескольких местах каким-то тупым орудием. И  само  это
орудие-, рукоятка кайлы, покрытая пятнами крови,- лежало тут же, под досками
пола.
     Мистер Морган обернулся к жене:
     - Прости меня, дорогая,- сказал он с подчеркнутой торжественностью,- за
перечисление всех этих отвратительных  подробностей  естественного,  хотя  и
прискорбного эпизода супружеской ссоры, безусловно  вызванной  непослушанием
несчастной жены. .
     - Мне давно уже следовало не обращать на  это  внимания,-  хладнокровно
ответила она.- Ведь ты столько. раз просил меня о том же и в  тех  же  самых
выражениях.
     Мне показалось, что мистер Морган  обрадовался  возможности  продолжать
рассказ.
     - На основании этих, а  также  ряда  других  фактов  понятые  пришли  к
заключению, что покойная Джанет Мак-Грегор скончалась от ударов,  нанесенных
ей неизвестным лицом. Однако было отмечено, что серьезные улики указывают на
ее мужа, Томаса Мак-Грегора, как на  виновника  этого  злодеяния.  Но  Томас
Мак-Грегор исчез  бесследно,  и  никто  о  нем  больше  никогда  не  слышал.
Выяснилось, что супруги прибыли из Эдинбурга,  и...  дорогая,  разве  ты  не
видишь, что у мистера Элдерсона в тарелке для костей оказалась вода?
     Я уронил цыплячью ножку в полоскательницу.
     - В комоде я нашел фотографию Мак-Грегора, но и она не помогла отыскать
преступника.
     - Можно мне взглянуть? - спросил я.
     С фотографии смотрело свирепое смуглое лицо, которое казалось еще более
отталкивающим из-за длинного шрама, тянувшегося наискось от виска до длинных
усов.
     - Кстати, мистер Элдерсон,- заметил  мой  любезный  хозяин.-  Позвольте
узнать, почему вы спросили меня о долине Макарджера?
     - У меня там когда-то потерялся мул. И эта потеря...  очень  расстроила
меня.
     - Дорогая,- сказал  мистер  Морган  с  бесстрастностью  добросовестного
переводчика,- потеря мула заставила мистера Элдерсона наперчить свой кофе.

 * ДИАГНОЗ СМЕРТИ * 

                             перевод О.Холмской

     - Я не так суеверен, как вы, врачи, - люди науки, как  вы  любите  себя
называть,- сказал Хоувер, отвечая на невысказанное  обвинение.-  Кое-кто  из
вас - правда, немногие - верит в бессмертие души  и  в  то,  что  нам  могут
являться  видения,  которые  у  вас  не  хватает  честности  назвать  просто
привидениями. Я же только утверждаю, что живых иногда можно видеть там,  где
их сейчас нет, но где они раньше были,- где они жили так долго и так,  я  бы
сказал, интенсивно, что оставили отпечаток  на  всем,  что  их  окружало.  Я
достоверно  знаю:  личность  человека  может   настолько   запечатлеться   в
окружающем, что даже долго спустя его образ может предстать  глазам  другого
человека.  Но,  конечно,  это  должна  быть  личность,  способная   оставить
отпечаток, и глаза, способные его воспринять,- например, мои.
     -  Да,  глаза,  способные  воспринять,  и  мозг,  способный   превратно
истолковать воспринятое,- с улыбкой сказал доктор Фрейли.
     - Благодарю вас. Всегда приятно, когда твои ожидания сбываются,- а  это
как раз та степень любезности, которой я мог ожидать от вас.
     - Прошу прощенья. Но вы скатывали, что знаете достоверно. Таких слов не
бросают на ветер. Может быть, вы расскажете, откуда у вас эта уверенность?
     - Вы это назовете галлюцинацией,- сказал Хоувер,- но все равно.
     И он начал свой рассказ:
     -  Прошлым  летом  я,  как  вы  знаете,  поехал  в  городок   Меридиан,
намереваясь провести там самую жаркую пору. Мой родственник,  у  которого  я
думал остановиться, захворал, и мне пришлось искать себе другое  пристанище.
После долгих поисков я наконец  нашел  свободное  помещение-дом,  в  котором
некогда жил чудаковатый доктор по фамилии Маннеринг; потом он уехал, куда  -
никто не знал, даже тот, кто, по его поручению, присматривал за домом.
     Маннеринг сам построил этот дом и прожил в нем почти десять лет  вдвоем
со старой служанкой. Практика у него всегда была небольшая, а вскоре  он  ее
совсем бросил. Мало того, он совершенно удалился от общества и жил настоящим
анахоретом. Деревенский врач, единственный, с кем  он  поддерживал  общение,
рассказывал  мне,  что  эти  годы  отшельничества   он   посвятил   научному
исследованию и даже написал целую книгу, но труд этот не заслужил  одобрения
со стороны его собратьев по профессии. Они считали,  что  Маннеринг  немного
по-' мешан. Сам я не видел этой книги и сейчас не помню ее заглавия, но  мне
говорили,  что  в  ней  он  излагал  до-,  вольно  оригинальную  теорию.  Он
утверждал, что в  некоторых  случаях  бывает  возможно  предсказать  заранее
смерть человека, хотя бы тот сейчас пользовался цветущим здоровьем,  и  срок
этот можно исчислить с большой точностью. Самый длительный срок  для  такого
предсказания он, кажется, определял  в  восемнадцать  -  месяцев.  Хранители
местных преданий рассказывали, что он не раз  ставил  такие  прогнозы,  или,
может быть, правильнее сказать, диагнозы, и утверждали, что в каждом  случае
то лицо, чьих близких он предупредил, умирало в указанный день, и притом без
всякой видимой причины. Все это, впрочем, не имеет отношения к тому, о чем я
хочу рассказать: я просто подумал, что вас, как врача, это может позабавить.
     Дом   сдавался   с   обстановкой,   которая   сохранилась   в    полной
неприкосновенности еще с тех дней, когда там жил доктор. Это было,  пожалуй,
слишком мрачное жилище для человека, не склонного ни к отшельничеству, ни  к
научным трудам, и мне кажется, что дух этого  дома,  или,  верней,  дух  его
прежнего обитателя, оказал влияние и на меня, ибо, когда  я  там  находился,
мною неизменно овладевала меланхолия, вовсе мне не свойственная.  Не  думаю,
чтобы ее можно было объяснить просто одиночеством: правда, ночью я оставался
совсем один - прислуга спала не в доме,- но я никогда не  скучаю  наедине  с
самим собой, так как чтение составляет мое любимое  занятие.  Одним  словом,
каковы бы ни были причины,  а  результатом  была  подавленность  и  какое-то
чувство неотвратимой  беды;  особенно  тяжким  оно  становилось  в  кабинете
доктора Маннеринга, хотя это была самая светлая и веселая  комната  в  доме.
Здесь висел портрет доктора Маннеринга  масляными  красками,  в  натуральную
величину, и все  в  комнате,  казалось,  сосредоточивалось  вокруг  него.  В
портрете не было ничего необычайного;  на  нем  был  изображен  человек  лет
пятидесяти, довольно приятной внешности, с бритым лицом и темными глазами, с
проседью в черных волосах. Но почему-то портрет притягивал к себе,  от  него
трудно было оторваться. Лицо человека на портрете не покидало  меня,-  можно
сказать, что оно меня преследовало.
     Однажды вечером я проходил через эту комнату, направляясь в  спальню  с
лампой в руках,- в Меридиане не  было  газового  освещения.  Как  всегда,  я
остановился перед портретом: при свете лампы он, казалось, приобрел какое-то
новое выражение,- трудно  сказать,  какое  именно,  но,  во  всяком  случае,
таинственное. Это возбудило мое любопытство, не внушив, однако,  тревоги.  Я
стал двигать лампой из стороны в  сторону,  наблюдая  различные  эффекты  от
перемены освещения. Поглощенный этим занятием, я вдруг почувствовал  желание
оглянуться.
     Я это сделал и увидел, что по комнате прямо ко мне идет человек.  Когда
он приблизился настолько, что свет от лампы озарил его лицо, я  увидел,  что
это сам доктор Маннеринг. Как будто портрет сошел со стены!
     - Простите,- сказал я с некоторой холодностью.- Очевидно, я не  слышал,
как вы постучали.
     Он прошел мимо на  расстоянии  двух  шагов,  поднял  палец,  как  будто
предостерегая меня, и, не промолвив ни слова, вышел из комнаты - куда и как,
мне не удалось заметить, так же как я не заметил его прихода.
     Мне, конечно, незачем объяснять вам, что происшедшее было  то,  что  вы
называете галлюцинацией, а я видением. Дверей в  комнате  было  только  две:
одна была заперта на ключ, а вторая вела в спальню, которая не имела другого
выхода. Что я почувствовал, когда это сообразил, не относится к делу.
     Вы, надо полагать,  сочтете  это  банальной  историей  с  привидениями,
построенной по правилам, установленным классиками этого жанра. Будь это так,
я не стал бы рассказывать, даже если бы она случилась со мной на самом деле.
Но человек этот не  был  призраком;  он  жив.  Я  встретил  его  сегодня  на
Юнион-стрит. Он прошел мимо меня в толпе.
     Хоувер кончил свой рассказ. Несколько минут  оба  собеседника  молчали.
Доктор Фрейли рассеянно барабанил пальцами по столу.
     - Он сегодня что-нибудь сказал?- спросил он. Что-нибудь такое, из  чего
можно было заключить, что он не мертв?
     Хоувер уставился на доктора и ничего не ответил..
     -  Может  быть,  он  сделал  какой-нибудь  знак?  -  продолжал  Фрейли.
Какой-нибудь жест? Может быть, поднял палец? У  него  была  такая  привычка,
когда он собирался сказать что-нибудь важное,-  например,  когда  он  ставил
диагноз.
     - Да, он поднял палец- совершенно так, как тогда мое видение. Но - боже
мой!- вы, стало быть, его знали?
     Хоувер, видимо, начинал волноваться.
     - Я знал его. И я прочитал его книгу  -  когда-нибудь  каждый  врач  ее
прочитает. Его поразительное открытие-это первостепенной  важности  вклад  в
медицинскую науку. Да, я его знал. Я  лечил  его  во  время  его.  последней
болезни три года назад. Он умер.
     Хоувер вскочил со  стула;  видно  было,  что  он  с  трудом  сдерживает
волнение. Он прошелся взад и вперед  по  комнате,  потом  остановился  перед
своим другом и нетвердым голосом спросил:
     - Фрейли, вы ничего не имеете сказать мне как врач?
     - Что вы, Хоувер! Вы самый здоровый человек из всех, кого я знаю. Но  я
дам вам совет как друг. Пойдите к себе в комнату; вы играете на скрипке  как
ангел,сыграйте что-нибудь. Что-нибудь веселое и бодрое. Выбросьте из  головы
мрачные мысли.
     На другой день Хоувера нашли у него  в  комнате  мертвым.  Он  прижимал
скрипку к подбородку, смычок покоился на  струнах,  перед  ним  был  раскрыт
"Траурный марш" Шопена.

 * ХОЗЯИН МОКСОНА * 

                            перевод Н.Рахмановой

     - Неужели вы это серьезно? Вы в самом деле верите, что машина думает?
     Я не сразу получил ответ: Моксон, казалось, был всецело поглощен углями
в камине, он ловко орудовал кочергой, пока угли, польщенные  его  вниманием,
не Запылали ярче. Вот уже несколько недель я наблюдал, как развивается в нем
привычка тянуть с ответом на самые несложные, пустячные вопросы. Однако  вид
у него был рассеянный, словно он не обдумывает  ответ,  а  погружен  в  свои
собственные мысли, словно что-то гвоздем засело у него в голове.
     Наконец он проговорил:
     -  Что  такое  "машина"?  Понятие  это   определяют   по-разному.   Вот
послушайте, что сказано в одном популярном словаре: "Орудие, или  устройство
для приложения и увеличения силы или для достижения  желаемого  результата".
Но в таком случае, разве человек  не  машина?  А  согласитесь,  что  человек
думает или же думает, что думает.
     - Ну, если вы не желаете ответить на мой вопрос,- возразил  я  довольно
раздраженно,- так прямо и скажите, Ваши слова попросту увертка. Вы прекрасно
понимаете, что под "машиной" я подразумеваю не человека, а нечто созданное и
управляемое человеком.
     - Если только это "нечто" не управляет человеком,--сказал он,  внезапно
вставая и подходя к окну, за  которым  все  тонуло  в  предгрозовой  черноте
ненастного вечера. Минуту спустя он повернулся ко мне и, улыбаясь, сказал:
     - Прошу извинения, я и не думал увертываться. Я  просто  счел  уместным
привести это определение и сделать создателя  словаря  невольным  участником
нашего спора. Мне легко ответить на ваш вопрос прямо: да, я верю, что машина
думает о той работе, которую она делает.
     Ну, что ж, это был достаточно прямой ответ. Однако нельзя сказать,  что
слова Моксона меня порадовали, они скорее укрепили печальное подозрение, что
увлечение, с каким он предавался занятиям в своей  механической  мастерской,
не принесло ему пользы. Я знал, например, что он страдает бессонницей, а это
недуг не из легких. Неужели Моксон повредился в рассудке? Его ответ  убеждал
тогда, что так оно и есть. Быть может, теперь я отнесся бы к этому иначе. Но
тогда я был молод, а к числу благ, в которых не отказано юности, принадлежит
невежество. Подстрекаемый этим могучим стимулом к противоречию, я сказал:
     - А чем она, позвольте, думает? Мозга-то у нее нет.
     Ответ,  последовавший  с  меньшим,  чем  обычно,  запозданием,   принял
излюбленную им форму контрвопроса.
     - А чем думает растение? У него ведь тоже нет мозга.
     - Ах так, растения, значит, тоже принадлежат к  разряду  мыслителей!  Я
был бы счастлив узнать некоторые из их философских выводов - посылки  можете
опустить.
     - Вероятно, об этих выводах можно судить по их поведению,- ответил  он,
ничуть не  задетый  моей  глупой  иронией.-  Не  стану  приводить  в  пример
чувствительную мимозу, некоторые насекомоядные  растения  и  те  цветы,  чьи
тычинки склоняются и стряхивают пыльцу на забравшуюся в чашечку  пчелу,  для
того чтобы та могла оплодотворить их далеких  супруг,-  все  это  достаточно
известно. Но поразмыслите вот над чем. Я посадил у себя в саду  на  открытом
месте виноградную лозу. Едва только она проросла, я воткнул в двух шагах  от
нее колышек. Лоза тотчас устремилась к нему, но когда через  несколько  дней
она уже почти дотянулась до колышка, я перенес его немного в  сторону.  Лоза
немедленно  сделала  резкий  поворот  и  опять  потянулась  к   колышку.   Я
многократно повторял этот маневр, и наконец, лоза, словно потеряв  терпение,
бросила погоню и, презрев дальнейшие попытки сбить ее с толку, направилась к
невысокому дереву, росшему немного поодаль, и обвилась вокруг него. А  корни
эвкалипта? Вы не поверите, до какой степени они могут вытягиваться в поисках
влаги.  Известный  садовод  рассказывает,  что  однажды  корень   проник   в
заброшенную дренажную трубу и путешествовал по ней,  пока  не  наткнулся  на
каменную стену, которая преграждала  трубе  путь.  Корень  покинул  трубу  и
пополз вверх по стене; в одном месте  выпал  камень,  и  образовалась  дыра,
корень пролез в  дыру  и,  спустившись  по  другой  стороне  стены,  отыскал
продолжение трубы и последовал по ней дальше.
     - Так к чему вы клоните?
     - Разве вы не понимаете значения этого случая? Он говорит  о  том,  что
растения наделены сознанием. Доказывает, что они думают.
     - Даже если и так, то что из этого следует? Мы говорили не о растениях,
а о машинах. Они, правда, либо частью изготовлены из металла,  а  частью  из
дерева, но дерева, уже переставшего быть живым, либо целиком из металла. Или
же, по-вашему, неорганическая природа тоже способна мыслить?
     - А как же иначе вы объясняете, к примеру, явление кристаллизации?
     - Никак не объясняю.
     - Да и не сможете объяснить, не  признав  того,  что  вам  так  хочется
отрицать, а именно - разумного сотрудничества  между  составными  элементами
кристаллов. Когда солдаты выстраиваются в шеренгу или каре,  вы  говорите  о
разумном действии. Когда дикие гуси летят треугольником, вы  рассуждаете  об
инстинкте. А когда однородные атомы  минерала,  свободно  передвигающиеся  в
растворе, организуются в математически совершенные фигуры или когда  частицы
замерзшей влаги образуют симметричные  и  прекрасные  снежинки,  вам  нечего
сказать. Вы даже не сумели придумать никакого ученого слова, чтобы  прикрыть
ваше воинствующее невежество.
     Моксон говорил с необычным для него воодушевлением и горячностью. В тот
момент когда он  замолчал,  из  соседней  комнаты,  именуемой  "механической
мастерской", доступ в которую  был  закрыт  для  всех,  кроме  него  самого,
донеслись какие-то звуки, словно кто-то колотил  ладонью  по  столу.  Моксон
услыхал стук одновременно со мной и, явно  встревожившись,  встал  и  быстро
прошел в ту комнату, откуда он слышался. Мне показалось  невероятным,  чтобы
там находился кто-то посторонний; интерес к  другу,  несомненно  с  примесью
непозволительного любопытства, заставил меня напряженно  прислушиваться,  но
все-таки с гордостью заявляю - я не прикладывал  уха  к  замочной  скважине.
Раздался какой-то беспорядочный шум не то борьбы, не то драки, пол задрожал.
Я совершенно  явственно  различил  затрудненное  дыхание  и  хриплый  шепот:
"Проклятый!" Затем все стихло, и сразу появился Моксон с  виноватой  улыбкой
на лице.
     - Простите, что я вас бросил.  У  меня  там  машина  вышла  из  себя  и
взбунтовалась.
     Глядя в упор на его  левую  щеку,  которую  пересекли  четыре  кровавые
ссадины, я сказал:
     - А не надо ли подрезать ей ногти?
     Моя насмешка пропала даром: он не обратил  на  нее  никакого  внимания,
уселся на стул, на котором сидел раньше, и продолжал прерванный монолог, как
будто ничего ровным счетом не произошло:
     - Вы, разумеется, не согласны с теми (мне  незачем  называть  их  имена
человеку с вашей эрудицией), кто учит, что  материя  наделена  разумом,  что
каждый атом есть живое,  чувствующее,  мыслящее  существо.  Но  я-то  на  их
стороне. Не  существует  материи  мертвой,  инертной:  она  вся  живая,  она
исполнена силы, активной и пот