лужка-монах принес чай и фрукты. И началось... Сначала мы говорили о ступенях нравственного совершенства, которые мне необходимо пройти, чтобы приблизить душу к телу. Вообще-то ступеней восемь, но мне достаточно было прочно освоить четыре. Молодцы даньчжинские монахи, даже тут их требования умеренны и разумны - всего-то четыре ступени! А ведь вполне могли потребовать максимум.
     - Все ли ты понял, Пхунг? - спросил старичок, притрагиваясь коричнево-синими губами к ослепительному фарфору чашечки с горячим чаем.
     - Понял, уважаемый наставник. Первая ступень - праведные взгляды. Вторая - праведные устремления. Третья - праведная речь. Четвертая - праведное поведение...
     - А теперь я расскажу тебе о первой ступени, к которой ты еще не притронулся ни мыслью, ни чувством... - Его забавное личико стало торжественным. - Праведные взгляды состоят из четырех благородных истин. Это основа человеческой жизни. Слушай, о Пхунг, первую святую истину! Жизнь есть страдание!
     Он замолчал. Я подумал и согласился.
     - Очень мудро сказано. Мне и раньше приходило в голову: счастье - всего какой-то миг, все остальное - долгая и муторная дорога к нему.
     - Вторая священная истина, о Пхунг, - нараспев и еще более торжественно произнес старичок, забыв, конечно, о чае, - страдание - результат неудовлетворенных желаний!
     - Разумеется! - пробормотал я.
     - Третья священная... - запел почти на пределе своих возможностей старичок. - Отрешенность от жизни... освобождает от страданий!..
     "Тоже верно, - подумал я. - Вообще, у них хорошо с логикой. Ведь покойник не страдает, потому что у него - никаких желаний".
     - Четвертая... - сказал старичок нормальным голосом, должно быть, не рассчитав свои интонационные возможности. - Познание этих священных истин и следование по пути, указанному богами, вырвет человека из вечного круговорота бытия, и он в новом своем рождении превратится в высшее, чистое, совершенное существо...
     Старичок вытер ладошкой пот с пергаментного морщинистого лобика, улыбнулся и налил в свою чашку свежего чая.
     - О учитель, я все сразу должен постигать? - спросил я смиренно. - Или - по очереди ступая на каждую ступень?
     - Как можешь, Пхунг.
     - Я попробую все сразу, учитель. Но растолкуйте мне правила праведного поведения.
     Он удовлетворенно кивнул.
     - Нельзя убивать, нельзя воровать, нельзя говорить не правду, нельзя употреблять опьяняющие напитки, нельзя употреблять одурманивающие средства. Все дань-чжины постигают это с рождения.
     - Не зная вашей религии, учитель, я почти все это уже соблюдал. Как такое понять?
     - Божественные силы почему *то тебе помогали, Пхунг...
     Мы подробно обсудили суть всех четырех ступеней совершенства. Я окончательно убедился, что их требования не представляют для меня трудности.
     - Мне кажется, учитель, и пятая из восьми будет мне по силам, - сказал я со скромным видом. - О чем она?
     - Праведный, честный образ жизни...
     - А шестая?
     - Праведное усилие, изгоняющее зависть, дурные помыслы и влияния...
     - Поразительно! - воскликнул я. - Моя научная работа, можно сказать, - как раз о борьбе с дурными влияниями!
     Монах умно посмотрел мне в глаза.
     - Седьмая ступень - праведное направление мысли, исключающее эгоизм.
     - Все верно. Эгоизм - доминанта человекоподобных монстров. Которые и есть источник дурных влияний...
     - Монстров? - Остатки седых бровей монаха поползли вверх.
     Старичок вернул на место брови и морщины.
     - Восьмая ступень! - торжественно произнес он. - Правильное сосредоточение! Полнейшая отрешенность от действительности! Избавление от всех желаний! - Он внезапно замолк, с ожиданием глядя на меня.
     - Тут я не совсем согласен, говорю совершенно честно.
     - Я оценил твою честность, Пхунг, - с облегчением ответил он.
     Старичок, должно быть, боялся, что и восьмую ступень я признаю своей или в какой-то мере освоенной. Мне стало смешно. Наивный добрый старичок опасался, что злоумышленник-колодник из Чужого Времени скакнет на высшую ступень даньчжинского совершенства. "А что? - сказал я себе. - Могу".
     До позднего вечера мы не вставали с мягких кошм, и в голове моей не было усталости - любопытство одолевало меня: а что дальше?
     Наконец старичок глубоко вздохнул несколько раз - сделал очистительное дыхание - и сказал посвежевшим голосом:
     - Теперь сделай вывод, Пхунг.
     Выводов напрашивалось много, и прежде всего тот, что он выложил мне всего лишь "учение для толпы", а эзотерическое значение для посвященных не затронул даже намеком. Как будто его и не было. По-видимому, какой-то великий мудрец древности дал людям истины в той форме, которую они способны были воспринять. Значит, должны быть истины в чистом виде. А если их утеряли, то надо попытаться снова вывести их из старинных писаний.
     - Говори же, что у тебя в голове, - строго произнес монах.
     - Хорошо, учитель. Я скажу. Допустите меня в Запретные Подвалы, я почитаю рукописи, которые там хранятся, и попробую выявить истинные идеи Небесного Учителя. А потом вы сравните их с тайным знанием, которым владеете вы, совершенные.
     Старик долго молчал, перебирая четки.
     - Тебя не пустят в Подвалы, Пхунг.
     - Что нужно сделать, чтобы пустили, о мудрый наставник? Как заслужить? Возможно ли такое?
     - 
     - Надо сделать выдающееся дело, чтобы хотя бы в кратковременном подвиге сравняться с высшим совершенством. Надо умереть, защищая Даньчжинское Время.
     Я обалдело смотрел на него. Нет не дурит, говорит искренне.
     - Будем думать, - пробормотал я, - как умереть, не потеряв способности читать в Подвалах...
     МЯСОРУБКА У КРАСНЫХ СКАЛ
     Из джунглей вернулся очередной патруль. Косматые лошадки везли трупы охранников в пятнистых грубых комбинезонах, за ними понуро шли оставшиеся в живых. Люди молча смотрели на процессию, даже дети не плакали и не играли. И только после молитвы жреца, встретившего процессию возле храма, родственники убитых разом заголосили и бросились к лошадям разбирать трупы.
     В домах, храмовых помещениях, на перекрестках улиц развесили траурные ленты и полотнища, зажгли пучки курительных палочек...
     Начальник охраны прислал за мной босоногого слугу-мальчишку. Говинд ненавидел меня, как и любого оступившегося, тем более оступившегося в джунглях. В этой ненависти угадывалось что-то личное. Поэтому я удивился настойчивым приглашениям слуги.
     Странная фигура на местном фоне - этот господин Говинд. Учился в Индии и Японии, защитил диссертацию по этнологии и психологии животных, правоверный дань-чжин, не убивший ни одного животного в своей жизни, - и в то же время грозный начальник охраны. Поговаривали, что он имел тайное разрешение убивать тэуранов и прочих браконьеров, если они оказывают сопротивление. В этом человеке проявились какие-то жгучие парадоксы горного княжества. Я внимательно присматривался к нему. Кто он? Местный диктатор, кандидат в монстры или затаившийся монстр? Или просто незнакомый мне тип молодого ученого даньчжинской нации? Тип упорного до фанатизма человека, идущего к цели? А цель его была понятная всем - покончить с браконьерами и спасти королевских горных от полного истребления.
     - Попробуйте, Пхунг, отремонтировать вот это, - он с хмурым видом указал на раскрытые чемоданы-контейнеры с аппаратурой.
     Я увидел, что он старается держать себя в руках, чтобы не прорвалась неприязнь. И то хорошо.
     В чемоданах компактно разместились приборы, сверкающие никелем, стеклом, хромом и дорогой декоративной пластмассой. Очень приятная на вид техника. Особенно симпатичным был дисплей величиной с портмоне. Тут же - оригинальное входное устройство с выдвижной оптикой и миниатюрный компьютер, украшенный серебряным значком известной японской фирмы. Черные зеркала, разлинованные на аккуратные прямоугольники, - солнечные батареи, - были смонтированы на внутренних сторонах чемоданных крышек.
     - Устройство для идентификации тигровых следов, - пояснил через силу господин Говинд.
     - Следов? Как отпечатки пальцев у людей? Полицейская аппаратура?
     - Научная аппаратура, - еще больше нахмурился Говинд. - С полицией я не имею никаких дел. На территории чхубанга нет полицейских.
     - И точно! - удивился я. - Как-то сразу и не заметил. Ведь ни одного. А почему?
     - Здесь земли монастыря.
     Я внимательно осмотрел приборы и обнаружил внутри компьютера еще один слоеный пирожок из расплавленных деталей. Ячейки памяти, похоже, были целы. Пострадал только блок управления. Кто-то упрямо выводит из строя компьютеры горного княжества, притом каким-то изуверским и к тому же стереотипным способом.
     - Когда это случилось?
     - Два месяца назад, во время последней инвентаризации тигров.
     - И по причине поломки вы не смогли завершить инвентаризацию?
     - Завершили.
     - Но подсчет уже был не точен?
     - Да, не точен. Вам интересно знать, почему? Многие следы невозможно идентифицировать визуально. Конечно, можно было сфотографировать под различными углами, можно было сделать точнейшие обмеры и потом все данные обработать в лаборатории. Но мы не были готовы к этому, с нами же был прибор. Никто не мог допустить, что такая дорогая патентованная техника откажет в полевых условиях.
     - Может, попала шаровая молния? - Я вытряхнул на низкий гладкий столик горстку окалины, словно надеясь обнаружить застрявшую молнию.
     - Было солнечное безоблачное утро. Грозы не предвиделось.
     - И вы не знаете, Говинд, отчего скончалась патентованная техника?
     - Не знаю.
     Я объяснил; компьютер бесполезно ремонтировать, нужно выписать из той же Японии новый, если ничего подобного не сыскать в столичных супермаркетах.
     - То же самое два дня назад сказали специалисты торговой фирмы... Но мне очень скоро понадобится этот прибор.
     - Компьютер сожжен, никто вам его не отремонтирует, даже... - Я хотел сказать "даже сам господь бог", но вовремя остановился.
     - Ситуация сильно осложнилась, Пхунг! Мне нужен этот прибор завтра. В крайнем случае - послезавтра.
     - Вы требуете от меня сотворения мира. Притом за более короткий срок, чем...
     - Придумайте что-нибудь, Пхунг! - с мрачной нервозностью перебил грозный начальник.
     Придерживая хомут, чтобы не елозил по шее, я прошелся по уютной полуподвальной келье Говинда. Почему он жил при храме? Чтобы подчеркнуть свою набожность? Пол был застлан серыми кошмами, а на стенах в золоченых тонких рамках висели снимки храмов, часовен и священных камней.
     - Вы мне не ответили, Пхунг.
     - Я пытаюсь что-нибудь придумать. Мне даже интересно: можно ли найти выход в безвыходном положении?
     Осмотрев все картинки на стенах, полистав толстые тома с вырезками (о животных, разумеется) из газет и журналов всего мира, я сказал себе, что безвыходных положений не бывает - может, это следует присовокупить к постулатам НМ?
     - Выясните, Говинд, можно ли заполучить программируемые микрокалькуляторы, которые я видел в лавках на центральной улице, а также те, которые уже проданы. Кому проданы? Монахам, населению?
     - Заполучить можно, - твердо ответил он.
     Я составил на клочке бумаги список всего, что нужно было для работы. А работы было много. Поначалу мне помогали все, кто хоть раз в жизни держал в руке электропаяльник, но потом я их отсеивал одного за другим - по причине несовместимости характеров. Не оттого, что я хороший, а они не очень. У нас совершенно разные типы мышления, которые разделяли прочные стены. Ломать их было некогда, поэтому в конце концов остался один только Говинд, хотя я мог прогнать и его. Но не прогнал. Невероятно, но между нами стояла не стена, а тонкая мембрана с односторонней проводимостью...
     Он оказался дельным помощником, который схватывал все на лету. Сначала я не мог понять, как в этой светлой голове умещаются и религия, и наука. А потом допек его вопросами, и многое стало понятно. Он мучился раздвоением сознания: наука тащила в одну сторону, религия - в другую. А тут и вовсе пришлось бросить научные изыскания и возглавить охрану заповедника. Когда на сердце кошки скребут, улыбка получается с изъяном.
     Но я видел, он что-то недоговаривает. Все еще мешала тонкая мембрана.
     Работа продвигалась то ползком, то семимильными шагами. Сильно мешал хомут. Я крепился, хотя шею жгло, как раскаленным железом, и к запаху канифоли примешивался запах крови. Никогда не думал, что моя родная кровь имеет такой тревожный и чужой запах. Наверное, если бы я, пользуясь моментом, очень попросил, монахи, хотя бы на время, сняли бы с меня деревяшку. Но мне хотелось доказать, что представитель научного мировоззрения не уступает даньчжинам в силе духа. Детские амбиции, конечно, однако это было то оружие, которым здесь сражались.
     Через двое суток напряженной и непрерывной работы мы выпили по чашке густого чая с молоком и опробовали то, что получилось из дюжины микрокалькуляторов. На нервно дергавшемся дисплее появились убедительные данные о том, что след моей босой ступни не является следом тигра. Более того - он не является следом ни одного из ранее идентифицированных тигров заповедника. Приятно было сознавать, что машинка работает, хоть нервно, но исправно.
     Я, не дослушав слов благодарности, упал на затоптанную кошму и уснул, упираясь шеей в ребро доски.
     Меня взяли в экспедицию отвечающим за работу Установки, и господин Чхэн с женой снаряжали меня в трудную жизнь среди браконьеров и тигров. Уже был крепко сбит рюкзак, господин Чхэн успел расспросить о всех новостях, а я начал зашнуровывать казенные башмаки, как меня сразил сердечный приступ. Господин Чхэн заставил меня выпить какое-то снадобье - не помогло. В сердце будто вонзили раскаленный тонкий шип. Я был напуган - неужели инфаркт? Так не вовремя!
     Прибежал встревоженный Говинд. Мне было приятно видеть напоследок, что между нами уже не было мембраны. Мы теперь были с ним почти одного типа мышления. Одного! Это ли не радость для монстролога, умирающего на чужбине? Вот почему, наверное, он что-то понял из моих невразумительных слов о шипе в сердце. Он поднял меня на руки и понес, стукаясь литой скулой о край доски.
     Дом, куда он меня принес, стоял на отшибе поселка, далеко за крепостными стенами. Он был похож и на морской маяк, и на отдельно стоявшую крепостную башню с трапециевидными стенами, а в общем-то - традиционный дом зажиточного даньчжина. Правда, известь со стен уже пообсыпалась, и некому было убрать "камни, скатившиеся с диких вздымавшихся сразу за домом скал. Здесь проживала двадцатисемилетняя ведьма, пользующаяся мрачной славой человеконенавистницы. На второй же день своего пребывания в монастыре я попытался с ней познакомиться. Ведьмы меня интересовали по вполне профессиональным причинам. Но она пообещала спустить на меня собак, если я не уберусь куда-нибудь подальше. Что я и сделал...
     Когда Говинд со мной на руках вошел в дом, хозяйка сидела на корточках перед большим тазом с грязной посудой. Сквозь клубы пара на нас смотрела рослая мрачноватая женщина с копной иссиня-черных спутанных волос, в которых сиротливо приткнулись две-три бамбуковые шпильки.
     - Доброго тебе урожая, Чхина, - произнес традиционное приветствие Говинд. - Этого человека зовут Пхунг. С ним произошла та же беда, что и с досточтимым монахом Бутхом, которого не смогли спасти даже лучшие лекари монастыря. А если ты наслала на Бутха... то... ту болезнь - так все говорят, лично я в это не очень верю...
     Он смешался под ее тяжелым и пристальным взглядом. Потом упрямо тряхнул головой, да так, что даже свалилась трапециевидная, полумонашеская-полувоенная шапочка, по которой можно издали определить человека охраны. Позже Говинд рассказывал, что Чхина сшибла с него шапку взглядом.
     - Я не хочу, чтобы мой чужеземный друг умер так же, как монах Бутх.
     Женщина кивнула. Ее полные сильные руки автоматически шаркали пучком травы по деревянной, с отколотыми краями тарелке.
     - Это тот самый Пхунг, которого несли в банной лохани через весь чхубанг? - спросила она грудным низким голосом.
     - Тот, - ответили мы разом.
     Я бы рассмеялся, если бы не хомут и не шип. Хомут жег, шип покалывал.
     Одежда ведьмы была под стать ее облику: простая и грубая, из коричневой шерсти яка. Чхина посмотрела на меня, как мне показалось, вопросительно, и я, волнуясь, начал рассказывать о своем странном недуге. Она внимательно слушала, продолжая терзать тарелку. Потом опять кивнула.
     - Ты где-то прикоснулся к плохому взгляду. Или к плохому человеку. Может быть, в храме или на улице - там полно плохих людей.
     - И что же теперь делать, Чхина?
     - Я напущу на тебя любовь. Сразу полегчает.
     - К-какую любовь?
     - Я приворожу тебя к себе, и ты позабудешь про шипы.
     - Что-нибудь другое, - сказал Говинд как можно вежливей. - Привораживать любовью не надо.
     - Почему не надо? - спросил я.
     - Зачем тебе вместо одного шипа другой? Еще неизвестно, какой хуже.
     Я смотрел на женщину, она на меня. Теперь я разглядел ее как следует: смуглое крепкое лицо с выступающими, как у всех даньчжинов, скулами, удлиненные к вискам глаза с голубоватой склерой и чуть расширенные подрагивающие ноздри выказывали затаенную чувственность... Все это порождало ощущение какой-то странной, редкостной красоты, неизвестной в моем мире. Ну да, ведь здесь Другое Время.
     - Имей в виду, Пхунг, - сказал Говинд в обычном своем суровом стиле, - у нее три мужа, и они служат при дворе князя.
     Да, я уже знал о древнем гималайском обычае, когда братья являются мужьями одной женщины. Когда-то в горах было мало женщин - так объясняют этнографы.
     - Что ты так беспокоишься?
     - Наверное, вам нужно знать, Пхунг, - он опять перешел на "вы", - даньчжинские женщины никогда не изменяют... Разводов у нас тоже не бывает. Вы умрете от любви к этой женщине, Пхунг!
     - Кто-нибудь уже умер? - спросил я. - От любви к вам, Чхина?
     - Никто не умер, - ответила она очень просто, словно речь шла о грязной посуде.
     - Но вы кого-то уже приворожили?
     Она кивнула.
     - Вот видите, - я тоже перешел на "вы". - Значит, надо попробовать.
     Ведьма выставила за дверь грозного начальника охраны, чтобы он не мешал, а мне велела подсесть к тазу. Морщась от боли, я повиновался. Мы вместе мыли посуду и мирно разговаривали, перепрыгивая с одной темы на другую. Никаких ее тайных намерений по отношению ко мне я не обнаружил. И она убедилась, что меня на самом деле донимает шип. В общем, познакомились.
     Поразительно было то, что она полчаса мыла одну и ту же тарелку, да так и не вымыла, мне пришлось сдирать пучком травы остатки засохшей пищи. Да и убранство дома говорило о том, что хозяйка не из чистюль, любящих уют и порядок. Где попало висели пучки трав, даже на портретах каких-то стариков. Два беспомощных щенка ползали по неубранной постели на циновках. В темных углах висели тенета.
     Она заметила, что я озираюсь.
     - Надо будет прибрать. Ты поможешь, когда вернетесь из леса.
     - С удовольствием, - сказал я в некотором замешательстве.
     Удовольствия мало. Разве может нравиться такая работа. И посуду мыть - не может нравиться. Мне не нравится, я и не делаю.
     - А что вам нравится, Чхина?
     - Ничего не нравится! - Она поднялась, сходила в другую комнату за полотенцем для посуды. - Разве только в лесу и горах ходить - это нравится. И то редко. Тебе же рассказали про меня?
     - Что вы всем приносите беду - рассказали. Мы вытерли посуду, составили ее в грубую нишу в толстой каменной стене, после чего Чхина произнесла очень просто:
     - Вот и все. Теперь ты меня всю жизнь будешь любить. Я прислушался к своим ощущениям. Никаких вроде бы изменений.
     - И шип не исчез, - пробормотал я.
     - Уходи, - сказала она, почему-то рассердившись, затем с яростью выкрикнула:
     - Убирайся прочь! Ты мне надоел!
     И повелительным нетерпеливым жестом руки указала на дверь. В этом жесте, в этом демоническом яростн