понимаешь, друг. Теперь ты поступишь правильно.
     - Как?
     - Ты лучше знаешь как, - уклончиво ответил монах, и мы пошли, спотыкаясь, по захламленной штольне.
     Мне стало понятно, что Чжанг пытается вычистить мою душу от последних чувств и желаний. Вот почему он так хитро начал разговор о чухчах! Знал, что любовь к женщине ничему не подвластна?
     - Ты хочешь, чтобы я прогнал ее, когда она снова придет? Ты этого хочешь, Чжанг?
     - Прогнать мало. Такая сильная чухча будет сниться даже здесь, в священном месте. Другое надо, - едва слышно закончил он.
     Понятно, ему до сих пор снятся какие-то чухчи. И тут до меня дошел смысл его подсказок: он советовал убить Чхину! Чтобы я избавился от нее даже во снах! И это советует ученейший монах, которому не положено даже мух обижать! Даньчжинская душа поражала меня все новыми гранями. Значит, для борьбы с особенно сильными чувствами им разрешены крайние меры. Любые меры. Меня потрясло это открытие. Из него вытекало много других потрясающих открытий...
     Я переживал затяжную "фазу отлива" и чувствовал себя больным, опущенным в апатию, как в жидкую грязь. Добрые монахи, и сами не в лучшем состоянии, лечили меня с помощью трав, массажа и внушения. Помогало, но ненадолго. Мне уже было понятно, что все мы находимся в очень длительной, если уже не постоянной "фазе отлива", упадка, заторможенности - неминуемое влияние Подвалов. И только выход в животный инсайт (изуверская терапия!) в какой-то мере поддерживал работоспособность подвальных жителей, но на самостные творческие озарения мозг был уже почти не способен.
     Осмысляя свое прискорбное состояние, я, кажется, нащупал чрезвычайно важную мысль. Но на ее развитие не хватало энергии. Где почерпнуть энергию? Снова - в инсайт? Однако я уже интуитивно опасался злоупотреблять этим механизмом. Призвать на помощь опыт? Тут энергетических затрат требуется меньше, чем на создание новых идей. Может, поэтому в странах с хроническим голодом в таком почете ЛЮБОЙ ОПЫТ?
     Я вспомнил те далекие времена, когда сидел в военной тюрьме по обвинению в "антигенералиссимусском мятеже". Там было плохо с вентиляцией, и мы, молодые, сильные, умные, буквально задыхались, обливаясь потом, с каждым днем теряя агрессивность и остроту мышления. Бывалые заключенные объяснили: такое делается во многих тюрьмах, чтобы унять мятежные мозги. Перед вызовом на допросы мы поднимали своих вялых товарищей к зарешеченному оконцу, чтобы глоток свежего воздуха окислил загустевшую кровь и "прочистил мозги"... Вот откуда у меня столь глубокие познания недугов закрытых пространств.
     Я сделал помост из старых стеллажных досок, проломившихся под тяжестью литературы - получилось шаткое сооружение на бамбуковых подпорках. На него я втащил музейную редкость - кузнечный мех доисторических времен, ну да, из "комнаты страха". Разобрался с об-ратным клапаном, горловину меха засунул в отдушину, и пожалуйста - принудительная вентиляция как содружество неолита с двадцатым веком... За час хорошей накачки я нагнал в Подвалы столько свежего воздуха, что дышать стало легче и хворь у всех поубавилась.
     Монахи были недовольны. Оказывается, при недостаточном окислении крови легче впадать в священный транс. А я немедля принялся за потерянную было идею и развил ее почти до максимума. Выходит, метод инсайта перестраивает мозг на неадекватные, псевдоположительные эмоции? Как наркотик или алкоголь? И создается такой же замкнутый круг, когда жертва нуждается во все больших "дозах беды" для краткого подъема душевных сил.
     Меня взволновало это открытие. Я размечтался о серьезных научных исследованиях на нейрохимическом уровне. Действие даньчжинской бессамости разрушает нейроны Светлого Пятна? И блокирует механизм самости? Проверить бы это все, развить, выявить связи с глобальными законами жизни...
     Возбуждение, всегда сопутствующее обретению новых истин, не покидало меня. Я провел остаток дня и ночь на скрипучем колеблющемся помосте, переживая что-то похожее на счастье.
     Ну почему инсайт только беда? Человек жил в животном состоянии сотни и сотни тысячелетий, когда он был только охотником и собирателем дикорастущих плодов. Инсайт на этой стадии был мощным орудием познания, как и интуиция, как и вся система чувств. Слава богу, что это сохранили, принесли в двадцатый век. Ведь мы только сейчас начинаем понимать, что чувственное познание - не примитивное, а просто другое мышление. Современный человек с трудом и недоверием учится видеть в других эпохах не ошибки и глупости, а естественные этапы развития, постижения истин, учится понимать чужое мнение, отдаленное веками.
     В трактатах, списках, наставлениях и прочих ветхих "глупостях" зашифрованы колоссальные достижения дологического познания мира. Я увидел, как зарождалась личность, как пробивались первые ростки нравственных систем. Я был поражен ясным взглядом древних дань чжинских авторов на проблему родства человека и природы. А ведь подобные идеи мы сейчас внедряем в свой технологический разум. Наши дела на удивление жестоки к животному и растительному миру - свидетельство ориентированного подсознания. С молоком матери с первых бит информации передается неродство человека с окружающей средой.
     А способность видеть и чувствовать физические поля, умение концентрировать внимание, максимально расслабляться и форсировать свои силы, вызывать состояние "ложной смерти" и многое другое - даньчжины это вынесли тоже из доисторических эпох. Именно с доисторических. Даньчжинский мир законсервировался еще тогда, когда не возникла иерархия. Йога и местный "бокс" не знают степеней и разрядов, религиозный культ лишь в зачаточной и наивной форме применяет звания и титулы. Может быть, в таких образах гениальность неолита дошла до наших времен? Или даже палеолита? Прошибла эпохи, реформы, войны, катаклизмы и предстала перед нами вот в таком потрясающе нелогичном, почти опереточном виде и сумела обнаружить пустоты в нашем сознании и заполнила их. И теперь перехлестывает за пределы пустот...
     Так что я должен быть благодарен судьбе в лице научной монстрологам - мне дается шанс познать суть и методы "сенсорного мышления".
     Я должен выйти на рубеж Небесного Учителя?

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ В МИР ДУХКХИ

     Дни бежали со скоростью минут. В глубоких медитациях я размышлял о личности Небесного Учителя. Из этого разноречивого материала, которым я нагрузился и продолжал нагружаться, трудно было создать что-нибудь цельное и логичное. И "фазы приливов" мало что дали, и активизация творческих способностей с помощью аппаратуры из "чемодана монстролога" не помогла.
     Монахи, забросив свои дела, постоянно крутились возле меня. Они знали, что я пытаюсь увидеть Небесного Учителя. И что-то вроде болезненного любопытства и черной ревности раздирало их книжные души. Еще бы! Ведь не святой анахорет задумал сие, а какой-то наглый чужак, не очистивший себя от мыслей и желаний, не прошедший и половины ступеней к совершенству... Разве такой способен познать нирвану? Разумеется, бога можно увидеть только в нирване, только в полном просветлении...
     Я попал в какой-то замкнутый круп чтобы выйти в нирвану, надо уподобиться божеству, а чтобы уподобиться божеству, надо выйти в нирвану. Упершись в стену из умерших гипотез, я размышлял в дурном расположении духа: что же делать дальше. А монахи не скрывали своей радости. Будто светлый праздник заглянул в подвальную темень. Но ведь зло - страшный грех, ужасная скверна? Опять поразительные парадоксы в правоверных душах, не имеющих своего мнения...
     Время от времени к Большой Отдушине, забранной теперь массивными решетками, наведывался хозяин Подвалов, чтобы выяснить, как я ищу добавку к восьмой ступени совершенства. Вот и снова он начал стыдить меня.
     - Ты, оказывается, ленивый, Пхунг, совсем плохо ищешь. Скоро сезон дождей закончится, и храмовые павлины, вылупившиеся из яиц уже при тебе, успели состариться и растерять свои волшебные перья, а ты все топчешься на одном месте. Нехорошо.
     Я попытался его порадовать обещанием кое-каких результатов в ближайшее время. Он задавил меня вопросами, недоверчивым тоном.
     - О мудрейший, - ответил я. - Кто выпил море, тот выпил и все дождевые капли, упавшие в него. Подвальная мудрость - большое море, а малые капельки в нем - то, о чем вы спрашиваете.
     - Ты выпил море?
     - Уже допиваю. Так что тайное знание и добавки к совершенству во мне растворены, как сахар в чае. Я не могу так сразу выделить их, но вы спросите что-нибудь такое и я, наверное, отвечу.
     Грузная тень монаха по ту сторону решетки закоченела. А вокруг меня так же закоченели подвальные мудрецы. Их лица были черны от копоти светильников. Наконец - осторожный тихий голос Верховного Хранителя Подвалов:
     - Скажи, Пхунг, правильные слова о рабстве. Ты их знаешь?
     - Небесный Учитель не принимал рабов в свою общину, - тотчас ответил я.
     - И царских слуг! - выстонал Чжанг.
     - И воинов... - прошелестел чей-то бедственный голос.
     - Пусть все уйдут в свои кельи! - рассердился толстый монах. - А ты, Пхунг, останься! Скажи, Пхунг, почему Просветленный не пускал рабов в свою общину? Ты знаешь?
     Я вспомнил одну из притч Небесного Учителя. В рукописи на темно-синей тибетской бумаге эта притча была обведена золотой жирной чертой - признак особого глубокомыслия или святости. Хотя суть ее довольно проста.
     Некий мудрец достиг высот совершенства и обрел "небесное око", дар видеть далекое и близкое, прошлое и будущее, внутри себя и извне, вверху и внизу. Правитель страны решил, что этот человек должен искать для него клады и сокровища, скрытые под землей, и приказал своим людям: "Сделайте так, чтобы он остался навсегда в моем государстве". Мудреца окружили благами и лестью, применили силу, чтобы он не гнушался дарами. Мудрец не мог вести праведный образ жизни и лишился "небесного ока". Правитель подумал, что мудрец не хочет искать то, что надо искать, и велел отрубить ему голову.
     Так если "небесное око" - метафора способности находить истины, то и ребенку должно быть понятно, почему Небесный Учитель не терпел рабов.
     - Ведь истинный раб, - сказал я, - это не тот человек, которого заставили выполнять непосильную работу. Истинный раб - добровольный раб, который нуждается в чужой воле, он не сможет выжить без понуканий и приказов, ибо неспособен или отучен от принятия решений. Такое сознание бесчувственно к истине, потому что для него истинно только то, что идет ему на пользу, в том числе и хозяйская воля. Впустить рабскую суть в общежитие людей - значит уничтожить способность общества видеть истину.
     - А воины и царские слуги? - перебил монах. - Они же не рабы?
     - Воины тех времен подчинялись, по-видимому, любым приказам господина. Те же рабы. А царские слуги повсюду - худшие из рабов.
     А... что ты скажешь про... про... - монах начал заикаться, что-то мешало ему собраться с духом. Ясно, что: он экзаменовал меня по пунктам эзотерического знания. - Про... святые запреты... можно ли нарушать...
     Даньчжинские святые из древних и новых трактатов с легкостью нарушали всевозможные табу. А Говинд и "герои"? Это же олицетворение ужасных для мирянина нарушений! А подсказки Чжанга расправиться с Чхиной?
     - Ради пользы богов можно нарушать любые запреты, - сказал я почти с уверенностью. - Спрашивайте дальше, наставник.
     - О боги! - прошептал в страхе монах. - Что ты ко мне пристал? Что ты все выпытываешь? Все равно самого
     - А может, я уже познал?
     - Мантру Запредельной Мудрости не знаешь! Не можешь знать!
     - О чем она? Может, вспомню...
     - Если бы ты знал, то давно бы достиг полного просветления, выше которого ничего нет!
     Хозяин Подвалов поспешно удалился, забыв попрощаться, а меня снова окружили бумажные книжники, возбужденно расспрашивая о подробностях нашей милой беседы.
     - Похоже, я был прав, - сказал я без тени хвастовства. - Эзотерическое знание уже сидит во мне, только без посторонних вопросов я не могу пока его выделить. Например, что такое Запредельная Мантра?
     Эти люди знали многое о даньчжинских тайнах, но Мантра была им неизвестна.
     - Ее нельзя познать из книг или из жизни, - сказал Чжанг с благоговением в голосе. - Когда совершенный монах умирает, он передает тайное знание особым шепотом в ухо любимому ученику. И как только передаст, тот сразу становится совершенным восьмой ступени.
     - Только знающий Запредельную Мантру может достигнуть полного озарения. - Тощий аскетичный Саранг мечтательно вздохнул и добавил с легкой грустью:
     - Выше которого ничего нет...
     Ночью, когда все отошли ко сну, я продолжил свои опыты. И не успел погрузиться в медитацию, как из моей любимой отдушины послышался голос Чхины:
     - Пхунг! Где ты?
     Обливаясь потом слабости, я полез к отдушине по бамбуковой жерди. И опять наши пальцы встретились посередине каменной норы, и опять меня будто электрическим током пронизало до пят. Чхина передавала энергию! Знала, что передать...
     Она торопливо рассказывала о новостях. Теперь я был уверен: именно Светлое Пятно так непредсказуемо подействовало на тигра. Светлое Пятно и людоед - какое жуткое несоответствие!
     - И его до сих пор не убили?!
     - Подумай, Пхунг, за что же его убивать? Если бы все люди были с совестью, то Желтый не стал бы людоедом!
     - Но ведь люди же! Пусть и без совести. Неужели надо убивать бессовестных?
     - Наверное, надо, Пхунг... От них все беды. Воруют, врут, лес жгут...
     - Да не можем мы в точности знать, у кого есть совесть, у кого нет! Пойми!
     - Желтый знает!
     - Послушай, Чхина. Людей воспитывают родители, монахи, соседи... Большинство, наверное, не виноваты, что стали бессовестными. Общество их заставило, сделало такими... Тут надо хорошенько разобраться. Поэтому...
     - Я уже помогаю Желтому.
     - Что?!
     - К нам много чужих понаехало. Ищут Желтого с собаками и без собак. А я иду впереди всех и стираю следы Желтого, если увижу. - Чхина рассмеялась по-детски беспечно. - В меня даже стреляли, думали, какой-то новый зверь. Они теперь всех зверей убивают, как только кто зашевелится в зарослях... Будто и не даньчжины...
     - Не смей этого делать, Чхина. Прошу тебя! Или тигр разорвет, или они подстрелят!
     - Не разорвет. - Она хмыкнула. - Он же видел, как я следы стирала. И теперь сам научился.
     - Мне страшно за тебя, милая моя. Не делай этого больше никогда. Обещай.
     - О Пхунг! - прошептала она радостно. - Ты уже совсем-совсем любишь меня? Если любишь, вылезай из Подвалов. Ты же найдешь какой-нибудь способ остаться живым?
     Утром я сказал монахам:
     - Очень странно, что среди не имеющих своего мнения оказалось так много бессовестных. Желтый убил уже почти триста человек!
     - Да, странно, - согласился удрученный Чжанг. - Ведь все даньчжины идут по Пути, завещанному богами, и вдруг такое.
     Гигантское число жертв их не ужаснуло. Смерть - благо, дает шанс на более счастливую долю при перерождении. Неужели и это придумал Небесный Учитель из благих намерений?
     Великий Даньчжин, грозный монарх суверенного гималайского княжества, был вынужден оторваться от важных государственных дел, чтобы прикончить "тхэского людоеда" - так в газетах всего мира теперь называли Желтого Раджу. Почему князь не оторвался раньше от своих дел? Злые языки утверждали, что людоед поначалу того не стоил, и только когда число его жертв стало приближаться к четырем сотням, престижность охоты на него перевесила текущую политику на весах государственной мудрости.
     Великий Даньчжин добрался до монастыря без происшествий, если не считать, что в пропасть свалился автобус с придворными и репортерами. По случаю прибытия высоких гостей чхубанг был разукрашен электрическими лампочками, флажками, яркими лентами и стал похож на огромный увеселительный корабль, который каким-то чудом занесло в Гималаи.
     Сначала был устроен молебен, потом - небольшой религиозный праздник с храмовой музыкой, танцами масок и хоровым пением монахов. Тхэ-чхубанг несколько раз за свою историю был религиозной столицей государства, поэтому здесь по традиции развивали технику специального пения, угодного богам. Будущих певцов тщательно выбирали среди детишек и десятилетиями учили произносить гортанные низкие звуки. Княжеские гости, в том числе корреспонденты иностранных изданий (не все же попадали в пропасть), прямо-таки ошалели, услышав медлительные гимны в исполнении серьезных мужчин в оранжевых тогах. Эти звуки превосходили человеческие возможности, монах мог петь в сверхнизком регистре на два и на три голоса. Человек-хор!
     Потом им показали кое-что из настоящей йоги и даже зарыли Главного Сборщика Налогов в могилу до окончания охоты. Потом посетили храмовый госпиталь, где под бдительной охраной лечили тэурана.
     Его фотографировали, пытались задавать ему вопросы, но он опять прикинулся умирающим, и чудодеи-лекари попросили князя приказать всем этим людям выйти вон.
     - Но мне хочется его расспросить! - сказал князь с металлом в голосе. - Ведь вы его не потрясли как следует! И вообще, я забираю его. Не упрашивайте меня! Я хочу его увезти ко двору, чтобы показывать иностранным монархам. В конце концов, это в государственных интересах!
     Он склонился к бледному лицу тэурана, щеки которого темнели провалами. Через щеки можно было пересчитать зубы - одного явно не хватало.
     - Скажи мне... э... тэу. Каким способом ты убил так много тигров? И я для тебя что-нибудь сделаю. Если не ошибаюсь, ты убил тридцать восемь штук?
     - Это легко, - прошептал монстр, - надо насыпать тигру соли под хвост... и тогда его можно брать голыми руками.
     - Соли? - поразился князь. Потом понял. - Ты не знаешь, дурак, что я с тобой сделаю?
     - Никто не сможет взять Желтого! - прохрипел монстр. - Только я знаю, как его убить! Запомните, только я! Запомните как следует! И потом приходите просить меня. Может быть, я и соглашусь.
     - Какой ужасный тип, - пробормотал князь, с тяжелым чувством выходя из кельи.
     - Что с него взять? - сказал Верховный Хранитель Подвалов, сопровождающий его по поручению Совета Совершенных. - Ведь это настоящий тэуран, а может быть, и сам Пу Чжал, князь тэуранов.
     Монарх нервно передернул узкими плечами. В мистику он верил и не верил.
     Праздник закончился грандиозным пиршеством. Столы в храмовой трапезной ломились от экзотических яств. Один из дотошных репортеров, потеряв блокнот, начал писать перечень блюд на рулоне туалетной бумаги мелким почерком. Так рулона, вроде бы, не хватило!
     Во время пиршества приключился небольшой конфуз. Один из пьяных репортеров высморкался в национальный флаг суверенного княжества. Да, конечно, это был Бочка-с-Порохом по имени Билли Прайс. Его колонку читало уже немногим более чем полмира, и поэтому присутствующие монархи-охотники всячески ублажали его, ведь каждому хотелось прославиться более чем на полмира. И даже великий Даньчжин шесть раз пил с ним на брудершафт.
     Когда Билли вытерся парчовой материей сорта "ким-хаб" (ничего красивее и дороже такой материи в мире не существует) с гордой эмблемой Сияющей Опоры Неба, все онемели. Спас положение сам князь, искусный дипломат. Он остроумно пошутил:
     - Наш флаг старомоден, надо его поменять на шелковый, и сморкаться будет удобней.
     - В шелковый даньчжинский я еще не сморкался, - честно признался Билли, и его повели под руки спать.
     Возмущенные до глубины души "герои" задумали убить его по дороге в келью, но Говинд пресек эту самодеятельность.
     - Пусть проспится, - сказал он угрюмо. - Я его сам убью. Во время охоты.
     Но потом нахлынули еще более драматические события, и о Бочке-с-Порохом забыли. Никто не отвесил ему даже пощечины. И в этом обстоятельстве нетрудно было усмотреть некую закономерность, присущую для мира не имеющих своего мнения. По-видимому, в их национальные флаги можно сморкаться без всякой опаски.
     Рано утром, когда Чхина умывалась над медным тазом, в дом вошли все три мужа, насупленные,