- И меня... И скажи им, что тэу, наверное, пойдет к Красным Скалам...
     Что делает надежда с людьми! Тело Чхины напружинилось, она сама поднялась на ноги.
     - Вы думаете, я уже ничего не могу? - сказала она гневно. - Вот ты, глупая злая чухча, беременна уродом. Ты зачала не в любви и не от этих... Я как увидела тебя, сразу так подумала. Сними сейчас же мою одежду! Ты ее недостойна, в ней есть моя сила...
     Меня повесили на бамбуковую палку и понесли как охотничью добычу. "Хороший человек" со слегка сплющенной физиономией шел рядом со мной и мстительно тыкал в меня стволом винтовки.
     - О боги! - страдал он вслух. - Почему мне запретили вынуть из него кишки? Почему я не имею права скормить его сердце собакам?
     Меня положили в мелкую лужу возле парадного входа в храм, украшенного грузными фигурами второстепенных богов и святых.
     - С тэураном не пойду, - сказал я монахам и ребятам из Службы Безопасности. - Хоть режьте меня, не пойду.
     Я догадывался, что всем наплевать на мои протесты. Накинут аркан на шею, и побегу я с любой скоростью, удобной для монстра, и в любом направлении. Но мне нужно было каким-то образом задержать экспедицию, чтобы Чхина успела добраться до города.
     Из храма вышел сам Верховный Хранитель Подвалов. Он присел на корточки возле меня, не боясь замочить подол оранжевой тоги, окаймленный золотистой тесьмой.
     - Пхунг, - сказал толстый старик очень строго, - ты достоин смерти, покинув выбранный тобой и назначенный тебе предел. Останешься здесь - будешь немедленно умерщвлен. Пойдешь с тэураном - проживешь какое-то время.
     - Вы же были таким добрым сострадательным народом, вы даже вредных насекомых жалели, - сказал я с горечью. - А теперь в каждом из вас проснулся убийца. Вы знаете, почему?
     - На все воля богов, Пхунг.
     - В Подвалах я достиг полного просветления, о человек духкхи. В чудесном и долгом озарении я ощутил общность и преемственность всего живого - от мельчайшей споры до гения. Я ощутил иерархию с ее ступенями, тупиками, переходными формами. Все это еще глубже чувствовали и видели, ощущали великие учителя рода человеческого. И тот, кого вы называете Небесным Учителем. Я ощутил великое братство мыслящих!
     Старый монах слушал с мрачным видом, не перебивая и не обращая внимания на дождь, превративший его роскошную тогу в мокрую тряпку.
     - Так вот! - продолжал я с воодушевлением. - Просветленный Учитель хотел очистить разумом толпу, превратить ее в народ. Он отверг рай и ад и сказал - на земле ваш дом, люди. Очищенное сознание - это просто нравственное мышление, то есть очищенное от грязных и глупых. мыслей, порожденных низменными инстинктами. Он готовил людей к принятию тяжелых для них истин! Чтобы видели мир и себя в свете истин. И еще...
     - Каких истин? - бесцветным голосом спросил монах.
     - Их много!
     - Назови хоть одну.
     - Хорошо. Я вас спросил, почему в даньчжинах проснулся убийца, вы не ответили. Вы не знаете, почему. Причина может быть в том, что бессамость подавляет разум, хотя борется с чувствами. Именно чувства берут верх, инстинкты, животные страсти. Отсюда и парадоксы в поведении даньчжинов, которые ошарашивают своей нелогичностью. Отсюда взрывы ненависти к чужому, новому, непонятному. Правое полушарие мозга начинает диктовать свои законы левому и устанавливает свой тип цели - радость через иллюзию, а не через истину. Вам важнее форма, а не суть.
     - Ты боишься смерти? - с откровенным презрением спросил монах и с трудом поднялся на кривые толстые ноги, облепленные мокрой материей. - И хочешь укрыться от нас за стенами из слов?
     - Ваши чувства протестуют против того, что вы слышите сейчас, о человек духкхи. Вы жизнь положили на то, чтобы достичь полного просветления и нирваны, и вам это никак не удается, хотя вам известна Мантра Запредельной Мудрости... И вот перед вами человек, который говорит, что он всего этого достиг. И вы вместо радости и любопытства ощущаете в себе только ненависть к нему...
     - Скажи... какая нирвана...
     - Обыкновенная! Ее познали многие и многие нормальные люди, не называющие себя совершенными восьмой ступени. Это длительный восторг, возбуждающий силы души, и быстрота мышления! Это жажда дела, уверенность, что можешь все. Это обилие мыслей...
     - А еще... какая нирвана?
     Это и жажда идей обжигающей новизны. Любовь ко всему, что есть, было, будет! Это любование чужими идеями и мыслями, как самым удивительным и приятным для разума и души, как величайшими произведениями искусств! На животном уровне тоже есть подобная эстетическая жажда - но не мыслей, а физических движений. Кошка или собака завороженно смотрит на листок, трепещущий на ветру. Или грудной ребенок, пуская пузыри от радости, тянет ручонки к движущемуся предмету...
     - Говори о нирване, Пхунг.
     - Об этом состоянии невозможно все сказать. Посмотрите, вокруг нас неуютно, мрачно, и, казалось бы, можно скончаться от тоски и разлитой всюду ненависти, но во мне все еще живо то ощущение света и радости. Какое оно было сильное, понимаете! Оно - наверное, на всю жизнь. А ведь я рано познал, что именно в свободном творчестве мы больше походим на людей. В творческом порыве человек счастлив и свободен, а его страдания возвышенны и тоже сродни счастью. Он чист! Созидание истин своим умом, своим трудом, своей кровью... - это, наверное, и есть высшее счастье для человека, нирвана в понятии даньчжинов и Небесного Учителя, блаженство-кайф у мусульман, божья благодать у христиан. Наверное, людям с незапамятных времен известно это состояние, и они пытались передать знание о нем в последующие поколения. Подумать только, они, как и мы, испытывали восторг от сознания того, что мысль твоя свободна и существует на равных с такими же свободными мыслями других...
     - Ты считаешь все это... истинами?
     Я сделал попытку подняться, но ноги мои затекли, я опять упал в лужу. Вода в ней была теплее, чем ветерок с гор, ломающий порядок в дождевой стихии.
     - Нет, это, скорее, гипотезы. Метод мудрецов древности - изрекать гипотезы, правда, они верили, что это истины. Только через века они превращались в логически доказанные истины. Ведь с помощью ануттараксамьябодхи я вышел на уровень сознания древних мудрецов.
     - Вышел... не убрав самость?!
     - Только через самость и можно достичь этого.
     Он помолчал, глядя на пузыри в прозрачной луже. Потом вдруг вскинул на меня колючие глаза.
     - Ты отказываешь нам, верующим, в жизни?
     - Давайте разберемся. Религии - это ведь тоже гипотезы бытия, но логически недоказуемые. Глупо запрещать гипотезы. И бесчеловечно. Мы и не запрещаем. Мы сопротивляемся, когда вы навязываете их нам в качестве неоспоримых истин.
     - Кто это - мы?
     - Имеющие свое мнение.
     - Вот-вот! - оживился монах. - Когда раб заимеет свое мнение, зло затопит землю. Так сказал Небесный Учитель!
     - Я раб?
     - Все люди - рабы.
     - Появись перед вами настоящий Небесный Учитель, вы не задумываясь отдадите его на растерзание какому-нибудь Пу Чжалу. Это не гипотеза - истина. Потому что проверена веками, - сказал я с горечью. - Теперь я уверен, что отдали... Иначе не появился бы "неизвестный проповедник из Сусхара".
     Остаток ночи я провел в холодной келье, похожей на тюремную камеру. И если бы не старая кошма на полу, в которую я завернулся, никакие закалки организма и специальные приемы не спасли бы меня.
     Я проснулся на рассвете от грубых толчков в бок.
     - Иди поешь, пока не остыло! - сказал незнакомый монах.
     Торопливо умывшись под струей с крыши, я позавтракал ячменной лепешкой и выпил с наслаждением большую кружку травяного чая. Потом Главный Интендант со старческим кряхтением принес мне поношенные сапоги, замызганный дождевик и ватную подушечку с длинными завязками - такие я видел у даньчжинских носильщиков на потных мускулистых спинах. Значит, мне предстоит быть носильщиком в экспедиции?
     - А носки? - сказал я. - Или хотя бы портянки?
     - Тебе не угодишь, Пхунг, - проскрипел старик. - Ты плохой человек, настоящий преступник, которого не жалко. Вместо того, чтобы сказать спасибо, все время чего-то требуешь. Мне девяносто лет, но я не знаю, что такое портянки и носки. И знать не хочу.
     Я разорвал свою многострадальную хламиду на портянки, и еще хватило на набедренную повязку. Вообще-то, отличный вид: почти нагишом, но в сапогах и капюшон дождевика на голове. Пугать зверей в джунглях таким видом.
     Со связанными руками меня вывели под какой-то навес к месту сбора участников экспедиции. Слепящий свет аккумуляторных фонарей ударил мне в глаза.
     - Господа, - сказал я, жмурясь, - вас, наверное, не поставили в известность. Ман Умпф - преступник и убийца...
     - Пхунг, - ответили мне на чистом английском, - вы ведь тоже не агнец, как нам рассказали, вы хуже любого убийцы. Тем не менее, мы ничего не имеем против вас. Наоборот, мы даже намерены помочь вам выпутаться из ваших проблем и вернуться на родину. Вы же не даньчжин?
     - Боюсь, никому вы уже не сможете помочь, - пробормотал я. - Если пойдете с ним.
     Они засмеялись.
     - Если бы вы знали, Пхунг, в каких переделках нам приходилось бывать.
     Их было пятеро, отчаянных парней из самых популярных и любознательных изданий планеты: два американца, француз, араб, мексиканец. Не короли масс-культуры, "мас-медиа", но аристократы - это уж точно. Особенно Билли Прайс - аристократ, Бочка-с-порохом. Тридцативосьмилетний шалунишка - любимец читающих масс на всех континентах, кроме, наверное, Антарктиды; ему всегда и везде позволялось буквально все, ибо каждый грамотный монарх или нищий, спящий на газетах, видели в нем олицетворение настоящего успеха, который может пролиться на окружающих. Вот почему и сейчас, в чхубанге, его не пытались останавливать, когда он, вытаращив удивленные глаза, полез на меня с кулаками.
     - Какой же это Пхунг?! Это монстролог! Провалиться мне на этом месте!
     - Глупо, Билли, - я его сразу узнал и по голосу, и по лохмам. - Предупреждаю, на этот раз вам не поздоровится.
     Руки мои были связаны, а ноги еще не обвыклись в громоздких стоптанных сапогах, поэтому я выставил сгиб локтя и резким разворотом "чиркнул" костяшкой по пивному брюху, напирающему на меня, - очень древний прием защиты, который был известен и Небесному Учителю, я в этом не сомневался. Важно было попасть в солнечное сплетение.
     Билли с воплем повалился на землю, но тут же затих, начал тереть глаза кулаками.
     - Оставьте в покое глаза, - сказал я, - сейчас все пройдет.
     - Что с ним? - обеспокоенно спросили меня.
     - Временная потеря зрения. Я же его предупреждал.
     - Больше не буду, - заныл Билли, как ребенок. - Клянусь... как вас, Пхунг...
     Но когда зрение вернулось и боль в "солнечном пятне" прошла, он поднялся на ноги и сказал с угрозой:
     - Плевать я на твои приемчики хотел, бандит. Ничего, впереди у нас много времени.
     Даньчжины бесстрастно любовались нами. Но вот появился прихрамывающий монстр в сопровождении вдовы - она была комична в мешковатых брюках господина Чхэна и с китайским зонтиком в руках. Он провел лучом фонарика по лицам, хотя уже было довольно светло. На мне луч задержался.
     - Понесешь корзину, - без выражения произнес он. - Развяжите ему руки.
     Под трубные призывы на утреннюю молитву команда "охотников" выступила в поход. Репортеры несли монстра на алюминиевых носилках с тентом из прозрачного пластика. На носилках же было закреплено все имущество экспедиции, кроме моей тяжеленной, похожей на древнегреческую амфору, корзины. Так что ноги аристократов пера заметно подгибались, впрочем, как и мои.
     - Интересно знать, - сказал нежный французик с усами, - далеко ли мы уйдем на полусогнутых.
     - Далеко, - откликнулся монстр.
     Мы выбрались из Южных ворот, приоткрытых для такого случая, перешли через Яраму по раскачивающемуся мосту и вторглись в горные джунгли. Густая сетка дождя сокращала видимость до нескольких десятков метров, тропа исчезла под сплошным текучим слоем воды и под грудами лесного мусора. Однако вдова с сосредоточенным выражением лица шла впереди носилок, и ее яркий расписной зонтик был нам путеводной звездой.

СТАДО СВИНЕЙ

     Постепенно подступил страх. Люди тревожно озирались. В мешанине хлопающих и журчащих звуков им мерещились звериные голоса. Рослый высокий араб несколько раз помянул аллаха, а француз с вызовом продекламировал на английском:

     Тигр, тигр!
     Полосами гордый своими,
     Но ты тигр
     Или просто громадный
     Бродячий кот?

     Известное стихотворение О'Нила. Кажется, о революции. Поразительно, как взбодрили всех ритмичные чеканные звуки, наполненные затаенным смыслом.
     - Продолжайте, Анри, - прохрипел, задыхаясь, грузный астматик из журнала "Новая география". - Прошу вас!
     - Там, где "зверь, наделенный мозгами", - сказал я тихо. - Помните?
     Анри оглянулся, сдул с усов прозрачные капли.
     - Вам знаком О'Нил?
     - Мне все, наверное, знакомы, кто писал о монстрах.
     Француз запнулся, под его сапогом звучно выстрелила ветка.

     Мы его сделали тем, что он есть,
     Он - наш логический просчет, -

     зазвучал его голос:

     Порождение наших желаний,
     Свободный человек,
     Освобожденный
     От ошметьев души.
     Зверь, наделенный мозгами.

     Монстр, по-видимому, дремал, но вдруг очнулся и, откинув полог, произнес речь:
     - Все должны слушаться меня, как бога. Кто заикнется против, будет наказан.
     - В угол поставите или... - начал араб, обладающий чувством юмора, но монстр, свесившись с носилок, выстрелил ему в лицо.
     Араб замертво рухнул, астматик совершенно механически подхватил ручку носилок, соскользнувшую с его пле ча. Все продолжали оцепенело шагать, втянув головы в плечи. Я выудил из-под воды камень, облепленный мертвой травой, но мексиканец выбил его у меня из рук:
     - Спокойно, парень, - прохрипел астматик, - только спокойно. Ты же видишь, мы влипли. Ты был прав...
     А монстр продолжал, как будто ничего не случилось:
     - Я люблю порядок. Особенно в таком деле, как охота на людоедов. - Он указал рукой на астматика. - Будешь идти последним. Охраняй нас сзади. Пхунг, замени его.
     - Но корзина...
     - Брось ее, если хочешь.
     Я скинул со лба лямку (даньчжинский способ ношения корзин с грузом) - и тяжесть с шумом плюхнулась в воду.
     - Вы тоже бросьте все лишнее, - распорядился монстр, обращаясь к репортерам. - Да, да, ваши камеры и прочие безделушки вам только мешают нести паланкин.
     Репортеры послушно развесили на кустах и деревьях свои кофры, бинокли, транзисторы, охотничьи ножи... Вдова все это посбрасывала в воду.
     - Зачем?! - встрепенулся Билли. - Это же какие деньги!
     Но, поймав на себе взгляд монстра, сник.
     В келье для умирания совершенных старцев уже много лет никто не умирал. Густые тяжелые тенета, как грязное тряпье, были развешаны по потолку и стенам, занимая почти все ее пространство. Свет из крохотного оконца-отдушины застревал в тенетах, и они светились в сумраке, наполняя душу каждого, заглянувшего сюда, благоговейным трепетом. А Духовный Палач вовсе не трепетал, ему показалось, что в темных углах затаились злые духи. Он прочел вслух несколько самых чудодейственных заклинаний перед входом в последнее пристанище и окурил себя благовонным дымом кедровых и кипарисовых палочек.
     Он вполз в келью, раздвигая рукой тенета, лег на кошму, изъеденную личинками моли. Вот на этом самом месте умирал когда-то его древний наставник, прежний Духовный Палач, передавший ему Мантру. И тоже висели такие же (или эти?) завесы, усыпанные коконами пауков и пустыми оболочками мух и бабочек...
     Следом за ним в келью вполз благочестивый пожилой монах, которому до совершенства восьмой ступени не хватало лишь смерти какого-нибудь совершенного. Он сел у вытянутых ног старичка и превратился в изваяние - даже дыхание не было слышно. Все как положено.
     Духовный Палач начал перебирать приметные факты своей долгой жизни, попытался вспомнить свое мирское имя. Но почему-то все время вспоминалось о тех случаях, когда он поступил нечестно. Ведь даньчжины не очень-то различают нечестное и честное. Хоть как поступай, но только на благо Покоя и Веры в богов. Он принялся думать об известных ему благочестивых людях, которые никогда не нарушали законов религии, но жили ложно, нехорошо с точки зрения житейской мудрости. И вздрогнул, пронзенный ясной мыслью: истинный грех - в отсутствии честности души и совестливости чувств. Вот, должно быть, почему Желтый убивает нечестных и бессовестных! Он наказывает даньчжинов за грехи!
     Старик открыл глаза: пожилой монах с ожиданием смотрел на него.
     - Не хочется отдавать тебе Мантру, - как бы извиняясь, проговорил он.
     - Я подожду, о наставник... - удрученный шепот, бедственно опущенные плечи. В этом монахе не было ничего интересного или приятного для старика. Почему его выбрали братья по совершенству? И старик поразился в очередной раз: бессамость неприятна! Бессамость - грех?!
     - Направь в себя внутренний взгляд свой, - сказал он монаху с легким старческим брюзжанием. - Разве ты найдешь в себе что-нибудь, кроме заученных правил? Не найдешь, брат...
     - Я не понимаю вас, о мудрый... - жалобно пролепетал монах.
     Старик снова закрыл глаза. Кому же передать Мантру? Минуты и часы катились то медленно, то быстро, пожилой претендент уже измучился ждать. Его здоровье было сильно подорвано рвением в молитвах и постах. Горячее желание стать совершенным восьмой ступени не запрещалось бессамостью, поэтому в эту немалую щель устремлялось все, на что еще был способен человек... Страдания претендента усугублялись еще и тем, что он хорошо поел перед сидением в келье. Вот почему он не выдержал и суток, прошептал жалобно:
     - Я выйду, о наставник... ненадолго...
     Он во весь дух помчался к отхожему месту во внутреннем дворе храма. Духовный Палач с кряхтением поднялся на четвереньки и едва не закричал от боли - дряхлое тело сопротивлялось выходу из Покоя.
     - О боги, как же мы любим Покой! - прошептал старичок. - Омертвение - Покой, мы любим омертвение... - И, несмотря на боль, он восхитился:
     - Какие хорошие мысли стали приходить в мою голову!
     Он осторожно выглянул из кельи. В темном коридоре гуляли влажные сквозняки и было тихо, как ночью. Потом его искали по всему храму, заглядывая в колодцы и щели, в провалы, оставшиеся после землетрясений. Почему-то решили: туда свалился немощный. И никак не могли понять, почему он ушел из кельи, из которой ему выходить уже нельзя.
     А "свихнувшийся совершенный" тем временем подполз на четвереньках к походной тюрьме, в которой с истинным мужеством "героя" переживал свою судьбу Говинд. Толстый тюремщик в парче и коже не решился прогнать высокого старца, лишь заерзал на стуле под бамбуковым зонтом.
     Старичок схватился обеими руками за влажные прутья решетки.
     - Очнись, "герой". Подставь ухо.
     Говинд, изможденный, почерневший лицом, уже ничему не удивлялся. Пробормотав слова приветствия, он подполз к старику, лег на грязный пол клетки так, чтобы тот мог дотянуться губами до его уха. Старик передал Мантру ...
     Вернувшись в келью, лег на прежнее место, закрыл глаза. Благочестивый монах появился, как тень, и занял свое место у его ног.
     - Мантру я уже передал, - сказал благочестивый, не открывая глаз. - Достойный человек уже знает Мантру.
     - Кто он?! - помертвев, прошептал монах. Старик не ответил.
     Но опять не умиралось. Отдал Мантру Говинду, а как будто не отдал. Кому же надо было отдать? Джузеппе? Пхунгу? Чхине? Джузеппе, наверное, мертв, Пхунг не даньчжин, Чхина - женщина. Мертвому, чужому и женщине Мантру передавать нельзя. А если всем вместе?! Запрета нет на то, если всем вместе. Не написан такой за-прет! А все вместе они - как один достойный, преисполненный духовными сокровищами человек. Не чужой, не женщина, не мертвый...
     Монах все еще сидел у его ног в оцепенении.