ели опасаешься.

- И то дело, - согласился Корней. - Только как бы он чего не подумал.

- Ну и подумает - тебе что? Не пускай - и только. Не впервой небось.

- Ладно, Левка, иди спать.

В горнице все стихло. Ласкин продолжал лежать, прижавшись головой к
земляной насыпке, и не сразу услышал как заскрипела лестница под шагами
Корнея. Поспешно отпрянув от пола и сдвинув под собою сено, Ласкин нарочито
громко захрапел. Будто давным-давно спал. Скоро изнутри чердака стукнула
задвижка.

Корней улегся, пошуршав сеном, поближе к двери. Сквозь свой деланный храп
Ласкин услышал мерное посапывание хозяина. Убедившись в том, что тот
заснул, он, не переставая все же храпеть, подвигался к выходу. Вот он уже
почувствовал бедром возвышение порога. Вот его плечо уперлось в дверь.
Медленно, сантиметр за сантиметром, провел он ладонью по шершавым доскам,
пока не нащупал задвижку. Много времени ушло на то, чтобы бесшумно
отодвинуть, деревянный запор. Еще раз внимательно прислушался к дыханию
Корнея. Тот спал. Ласкин стал отворять дверь. Все в нем замерло в ожидании
скрипа. Он проклинал себя за небрежность: когда хозяин входил на чердак,
нужно было заметить, скрипит ли дверь. Но скрип оказался еле заметным.
Корней продолжал спать. Ласкин выполз из чердака. Сидя на лестнице, он
придвинул к себе охапку сена и, не задумываясь, чиркнул спичкой. Сено
запылало. Ласкин быстро закрыл за собою дверь и набросил щеколду снаружи.
Сбежав по лестнице, пустился к лесу.

Но сон Корнея оказался вовсе не таким крепким, как думал Ласкин. Гость еще
не успел сбежать с нижних ступеней лестницы, а уже стало слышно, как Корней
могучими ударами вышибает дверь сеновала. Это скоро удалось ему. Он с
грохотом сбежал по лестнице и ворвался в избу. Распахнулись окна, и стал
слышен многоголосый рев ребятишек. В пляшущем пламени, вырвавшемся из
слухового окна, Ласкин увидел, как Корней одного за другим передавал
Гликерии ребят. Когда послышался треск рушащихся бревен чердака, последние
ребятишки уже бежали от дома, волоча за собой лоскутное одеяло. Наконец
выскочил и сам Корией, держа в каждой руке по винтовке. Одну у него тут же
взял Левка.

Корней деловито, точно все происходящее было вполне закономерно, бросил
жене:

- Выведи корову. Коню недоуздок обрежь - сам выйдет. Не мешкай.

- А ты-то куда же? - в испуге воскликнула Гликерия.

Вместо ответа он на ходу бросил:

- Левка, патроны!

- В магазине.

- Пошли!


Они лежали по обе стороны овражка: Корней с сыном - на одной, Ласкин - на
другой. Серая муть рассвета перешла уже в золотистое утро. Ласкин не мог
сделать движения, чтобы уйти от преследователей, если не хотел тотчас же
получить пулю. Корней не двигался. Проскочить овражек можно было только под
дулом диверсантского браунинга.

Корней не спускал глаз с мушки и пальца с курка.

Учиться терпению ему не приходилось. Он знал, как часами выслеживать зверя.
Другое дело Левка. Он изобретал способ за способом скорее одолеть врага.
Невтерпеж было лежать здесь невесть сколько. Левка давно уже предлагал отцу
сбегать к заставе - узнать, куда девался Ванятка. Но Корней боялся, что
малейшее движение сына может стоить мальчику жизни, и приказал ему лежать
смирно.

А Левкино воображение не переставало работать. Он придумывал планы:

- Папаня, а папаня, видите там вправо сосну?

- Мне мушку терять нельзя.

- Здо-о-ровая соснища!

- А что тебе?

- Растет она на этой стороне, а суки свисают на ту. Понятно?

- Ничего не понятно. Лежи смирно.

- Экой вы бестолковый, папаня. Я влезу на дерево и спрыгну на ту сторону.

- Он те спрыгнет!

Несколько минут протекли в молчании, и Левка снова зашептал:

- Я полезу, папаня, а?

- Лежи, сказано.

- Чего же, я так и буду лежать, как пень? Беляка в два счета взять можно.
Только на тот берег спрыгнуть.

- Он тебя с этого дерева, как тетерева, снимет.

- Он и не заметит.

- Слепой он, что ли?

- Он за вами следить должен. Сбоку я могу делать что угодно.

- Ну-ну... не дури, - уже с меньшей твердостью, чем прежде, сказал Корней.

Через несколько минут, чтобы занять сына, он придумал:

- А ну-ка, Левка, полезай ко мне в карман. Там табачница. Скрути покурить.

Левка не ответил.

- Слышь, Левка?

Чутким ухом Корней уловил шорох травы в стороне и понял, что Левка уползает.

- Левка, назад! Тебе говорю аль нет?

Мальчик продолжал ползти. Корней не знал, что делать. Чтобы остановить
сына, нужно было бросить прицел, и диверсант мог уйти. А не спускать глаз с
мушки - значило позволить мальчонке сделать глупость, которая может ему
стоить жизни.

Прежде чем Корней пришел к какому-нибудь решению, послышался шепот Левки:

- А я уже на середке дерева.

Корней обмер. Он боялся теперь не только пошевелиться, но и дышать: нужно
было не дать возможности Ласкину повернуть голову в сторону Левки, если он
и заметит обход. В первый раз, с тех пор, как Корней помнил себя с
винтовкой в тайге, нервы его были по-настоящему напряжены.

Вот хрустнула под Левкой ветка. Корней обмер. Делать было нечего. Решил
отвлечь внимание врага, хотя бы обнаружив себя. Выстрелил. И тут же по
стволу, за которым он лежал, резанули две пули браунинга. Брызнули щепки.
Корней почувствовал, как в лоб впиваются жала заноз.

Сбоку снова раздался шепот Левки:

- Папаня, стрельните еще разик, и я скокну.

- Не смей! - зашипел Корней и, не утерпев, покосился. Он увидел шевелящуюся
хвою на дальнем суку, а в хвое голову мальчика.

Прежде чем Корней успел что-нибудь предпринять, на ту сторону овражка кулем
упал Левка. Он лежал не шевелясь, как подстреленный. Корней был сам не
свой. Чтобы отвлечь внимание беляка на себя, он приподнял над прикрытием
шапку. В тот же миг она была прошита пулей. Ласкин стрелял отлично. Шутить
с ним не приходилось, но выбора у Корнея не было; он понимал, что первая же
пуля врага уложит его сына на месте. Кое-как укрываясь. Корней подполз к
краю оврага. Ласкин использовал это не для стрельбы по Корнею, а для того,
чтобы переменить позицию. Он быстро пополз. Корней видел, как расходится и
снова смыкается над ним трава. И тотчас же в стороне вынырнул из леса не
замеченный Ласкииым Левка. Он, пригнувшись, бежал наперерез. Все сжалось и
похолодело внутри Корнея, когда он подумал, что самое большее через
полминуты Левка перебежит дорогу Ласкину и тот его непременно увидит.
Теперь он только того и хотел, чтобы Ласкин увидел его самого. Но тот не
показывался из травы. Он убегал, ныряя среди деревьев. Корней не мог
стрелять ему вслед: Ласкин бежал зигзагом, а в обойме Корнея осталось всего
три патрона. Что было сил. Корней бросился в овраг.

Левка выскочил наперерез Ласкину. Их разделяли всего несколько шагов. Левка
едва успел вскинуть винтовку и крикнуть "стой", как Ласкин сшиб его с ног и
сгреб в охапку. Левка работал руками и ногами, пустил в ход зубы. Но силы
были слишком неравны. Ласкин действовал, лежа всем телом на маленьком
пленнике и не поднимая головы над травой. Корней не мог понять, что там
происходит, и боялся стрельнуть, чтобы не попасть в сына.

Через несколько секунд Левка лежал, опутанный ремнем. Ласкин, как мешок,
перекинул его на спину и пошел, больше не хоронясь от Корнея. Спина его
была, как щитом, прикрыта Левкой.

Увидев поднимающегося из травы Ласкина, Корней вскинул винтовку. Сквозь
прорезь прицела он увидел на спине удаляющегося беляка Левку. Корней замер
было. Но тут же прицелился и выстрелил. Ласкии упал, раненный в ногу. До
границы, до той заветной черты, за которой ему не страшны были уже никакие
Корнеи, оставалось совсем немного. Это расстояние, наверно, можно проползти
и на четвереньках. Но сначала нужно отделаться от преследователя. Ласкин
положил перед собою связанного Левку и, спрятавшись за ним, как за
бруствером, прицелился в бегущего Корнея.

Сухо щелкнул негромкий выстрел браунинга. Корней, точно споткнувшись,
нырнул лицом в траву. Ласкин послал вдогонку еще одну пулю.

Корней мотал головой, гудевшей, как котел. Пуля сбила шапку и глубокой
ссадиной разрезала кожу на голове. Голову жгло огнем. Но дело было не в
боли, а в том, что глаза застилали алые круги.

При попытке Корнея подняться снова зыкнула пуля Ласкина. Пришлось залечь.
Корней знал, что беглец ранен в ногу и не может идти. Но ведь даже если,
пренебрегая пулями браунинга, Корней станет продвигаться вперед и даже если
ни одна из этих пуль не помешает ему приблизиться к врагу, - у того в руках
остается Левка!

Корней услышал голос сына:

- Папаня, слушайте меня: беляк велит сказать вам, чтобы вы ушли обратно на
пятьсот шагов. Он говорит, что, если вы станете приближаться сюда, он убьет
меня... Наступайте, папаня. Не бойтесь за меня, папаня!

Как подстегнутый этим зовом, Корней заскреб руками и коленками. Он полз по
траве к Ласкину. Голова гудела медными колоколами. Корней боялся потерять
сознание, прежде чем настигнет врага. Его привел в себя окрик:

- Стой! Я буду стрелять. А если подойдешь на десять шагов, пристукну и
твоего щенка... Понял?

- Не слушайте, папаня... Уйдет он, уйдет!

Крик Левки прервался. Ласкин зажал ему рот. Левка пустил в ход зубы.

Корней лежал неподвижно. Ласкин примащивался за Левкой. Мальчик извивался
всем телом, мешая ему целиться.

Кругом стояла тишина лесного утра. Весело перекликались птицы. Едва слышно
шелестела листва. Тайга встряхивалась после сна в бодрой свежести утра.

Вдруг Корней отчетливо услышал за собой цоканье пуль по деревьям и далекие
выстрелы. Стреляли с той стороны границы. Корней знал, что через несколько
минут заварится каша, называемая на пограничном языке "инцидентом". Ее
устроят, чтобы дать уйти агенту.

Тщательно, так тщательно, как не делал этого, может быть, еще никогда, даже
в самые ответственные моменты своей таежной жизни, Корней ощупал глазами
мушку. Он искал ею хотя бы самое маленькое открытое местечко беляка. Тот
прятался умело. Но вот чужим каким-то, неузнаваемым голосом Корней
отрывисто крикнул:

- Левка, прижмись к земле.

Прежде чем мальчик выполнил приказание и прежде чем Корней спустил курок,
он увидел, как в нескольких шагах за беляком поднялась из травы зеленая
фуражка и, быстро отмахнув, скрылась. Корней понял: патроны ему больше не
нужны, стрелять незачем. В следующий миг он увидел, что два пограничника
выскочили из травы. Корней успел еще заметить, как Ласкин обернулся на
шорох, но смог только вскинуть браунинг. Пуля ушла в небо. В глазах Корнея
пошли круги. Он потерял сознание.


Через несколько часов, лежа на берегу. Корней глядел на зеркальную гладь
залива. Несмотря на совершенную неподвижность воздуха, он был до
вещественности осязаем, насыщенный ароматами изнывающего в зное лета и
трав, смешивающихся со сложными запахами моря.

Огромный махаон с черными, как ночь, крылышками подлетал к воде, будто
желая окунуться в нее. У самой поверхности бабочка, делая плавные виражи,
подбрасывала свое тельце вверх. Прочертив короткий зигзаг тени по воде, она
улетала обратно, чтобы через минуту появиться вновь. Так подлетала она к
воде раз за разом, выделывая над нею все новью и новые фигуры, точно
искусный пилот, наслаждающийся безошибочностью своих движений и точностью
глазомера.

Из маленького оконца сарая, забранного решеткой, Ласкину тоже был виден
кусочек берега. Он узнал могучие сосны, на которых ветер повернул ветви
прочь от моря - и они вытянулись к лесу, как длинные мохнатые флаги. Он
видел и дом погранзаставы и мачту с коротеньким реем. Теперь на этой мачте
был флаг. Он повис в безветрии, но на нем все же была видна широкая зеленая
полоса.

За изгородью поста царила тишина послеобеденного отдыха. Слышен был
негромкий голос командира. Он сидел на дворе в тени навеса и разговаривал
со старым сторожем плантации маков.

В нескольких шагах от них, в тени навеса, сооруженного из палатки, лежал
Чувель. Голова его была обмотана бинтом, из-под которого поблескивали
обычной хитринкой глаза. Чувель прислушивался к разговору командира со
сторожем и изредка вставлял свои реплики. Они были короткими, потому что
каждое слово как удар колокола отдавалось в раненой голове. В эти мгновения
он морщился, но через минуту, забыв о боли, снова пытался заговорить.

- Ты бы помолчал, - ласково проговорил старый сторож. - Успеешь поговорить.
Скоро вернешься. Здоров будешь.

- Думаешь, буду? - с гримасой боли спросил Чувель.

- А то! - ответил вместо сторожа командир. - Из нашего госпиталя вернешься
лучше, чем был.

- И то! - согласился Чувель.

Царившую на берегу тишину внезапно разорвал далекий крик сирены. Из-за
мыса, ограждающего заливчик, дробя сонную гладь воды, вылетел катер.
Раскидывая воду в два неистовых буруна, швыряя за корму пенистый водоворот,
он несся к берегу. Корпуса судна почти не было видно. Над водою торчали
только край форштевня, рубка да маленькая мачта с антенной. На мачте
трепетал, вытянувшись по ветру, зелено-красный флаг погранохраны.


Первым на катер внесли Чувеля. Затем под конвоем привели Ласкина. Прежде
чем ступить на сходню, он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на землю,
которая оказалась для него последним этапом запутанного пути. По чьей вине?
Кто его запутал?..

В короткий миг, что нога Ласкина повисла над сходней, в его памяти
пронеслась длинная вереница образов. Он искал того, кто был виноват в
случившемся. Искал - и не находил. Потому что среди них не было
одного-единственного, в котором он узнал бы виновника всех своих бед, -
самого себя.

Его взгляд в последний раз обежал берег, и тут он увидел, как из домика
пограничников вышел его проводник - маньчжур Ван. Поравнявшись со старым
сторожем, сидевшим на корточках с флейтой в руках, Ван остановился. Ласкин
не слышал того, что сказал Ван, да если бы и слышал, то не понял бы -
проводник говорил по-китайски:

- Отец, я должен рассказать им все?

Старик утвердительно кивнул.

- И про господина Ляо?

- Начав с этого, - старик движением подбородка показал вслед Ласкину, - ты
не можешь не закончить тем.

- Хорошо, - покорно проговорил Ван, - я не боюсь смерти.

- Смерть страшна тому, кто худо бережет жизнь.

Маньчжур почтительно поклонился старику и в сопровождении пограничного
солдата пошел к катеру.


Катер унесся в море. Края буруна расходились за ним все дальше, пена
спадала, след убегал к горизонту. Скоро он исчез за куполом воды. Снова,
как стеклянная, застыла бухта под палящими лучами солнца.

Корней, не двигаясь, лежал в тени прибрежных деревьев. Около него
разметался Левка. Мягко шелестел матрац из высохших водорослей, когда
мальчик ворочался во сне. Выброшенные морем водоросли мертвым слоем
покрывали все побережье. Прибой скатал их в плотный тюфяк, солнце выпило из
них влагу, ветер сделал их гибкими и шелковистыми.

Слышались монотонные, однообразные звуки: старый сторож с плантации маков
играл на бамбуковой флейте.

К Корнею подошел командир:

- Пойдешь домой?

- Левка отдохнет, и пойду, хотя... - он неловко усмехнулся, - дома-то и
нету.

Помолчали.

Командир растянулся было на мягком ложе рядом с Корнеем, но, вспомнив
что-то, привстал.

- Бойцы постановили: свободная смена каждый день к тебе приходить будет.

- Я гостям рад, да принимать их ноне негде.

- Об этом и речь: избу тебе новую ставить будем.

Корней хотел сказать что-нибудь подходящее к случаю, но, пока придумывал,
командир уснул.

Скоро спали трое: Корней, Левка и командир. У их ног не шевелясь лежало
неслышное море. Оцепенела листва. Из-за ограды поста все доносилось
незамысловатое баюканье флейты старого китайца.

                                              О-в Путятин - Владивосток 1930



                      --------------------------------

[1] "Вовочка" - бытовавшее среди офицеров название ордена "Владимир".

[2] Лудева - ловушка в виде волчьей ямы, применявшаяся тайге для
хищнического лова пятнистого оленя-пантача.

[3] Чоха - самая мелкая медная монета в старом Китае, равна небольшой доле
копейки.

[4] Чанду - опиум для курения.