ый костюм, боялся не за себя, а за своего друга; а тому приходилось совсем скверно, ибо итальянец мог заколоть его в любую секунду. Лишь теперь, при свете фонаря, тускло озарявшем место схватки, Алатристе смог наконец как следует рассмотреть своего противника - голубые глаза, тонкие черты бледного лица, искаженного страхом - но не за собственную жизнь. Белые, гладкие руки. Несомненный аристократ За милю чувствуется знатное происхождение. И припомнив разговор с людьми в масках и то, как один приказывал обойтись по возможности без кровопролития, тогда как другой, поддержанный инквизитором Боканегра, требовал непременно прикончить обоих, капитан сказал себе так: "Нет, тут дело нечисто - слишком много загадок, чтобы, завершив парад рипостом , вытереть клинок и спать спокойно".
     "Вот ведь дерьмо какое! Наидерьмовейшее дерьмо! Дьявол бы разодрал вас всех с вашими тайнами и меня, что ввязался в это!" - в таком направлении текли мысли капитана Алатристе, по-прежнему державшего занесенную шпагу в непосредственной близости от горла англичанина, и тот догадался о его колебаниях. Он взглянул капитану в глаза и жестом, исполненным необычайного - и, пожалуй, невероятного, если вспомнить, в каком положении он находился - благородства, положил правую руку на грудь, на сердце, словно собирался в чем-то поклясться, и в последний раз, тихо и как-то доверительно сказал:
     - Посчадит!
     И Диего Алатристе, продолжая поносить себя отборной бранью, понял, что этого англичанина, будь он неладен, хладнокровно прикончить не сможет - по крайней мере, здесь и сейчас. И, опуская шпагу, понял и то, что вот-вот, как распоследний олух, влипнет в очередное приключение, на которые судьба и так никогда не скупилась.

***

     Капитан обернулся и увидел, что итальянец развлекается от души. Он уже несколько раз мог прикончить раненого, но забавлялся, делая ложные выпады и финты, будто находил удовольствие в том, что медлил, не нанося решительный и смертельный удар. Он напоминал поджарого черного кота, играющего с мышью. Англичанин, стоя на одном колене, привалясь плечом к стене и зажимая свободной рукой кровоточащую рану, вяло отбивался, с неимоверными усилиями сдерживая натиск Он не просил о пощаде - зубы крепко стиснуты, на смертельно бледном лице - решимость умереть, но не произнести ни слова мольбы или жалобы.
     - Брось его! - крикнул Алатристе итальянцу.
     Тот между двумя выпадами взглянул на капитана и явно удивился, что доставшийся ему англичанин обезоружен, но жив. Мгновение поколебавшись, он повернулся к своему противнику, нанес очередной удар - уже без прежнего злого азарта - и вновь посмотрел на Алатристе.
     - Шутите, сударь? - осведомился он, отступив на шаг, чтобы перевести дыхание, и клинок его дважды - слева направо, сверху вниз - с басовитым жужжанием разрезал воздух.
     - Брось, я сказал!
     Итальянец смерил его взглядом с головы до ног, словно не веря своим ушам. В унылом свете фонаря побитое оспой лицо напоминало лунный диск Обнажая зловещей усмешкой белейшие зубы, ощетинились черные усики.
     - Ты дурака-то не валяй, - проговорил он.
     Алатристе шагнул к нему, и итальянец взглянул на шпагу у него в руке. Раненый англичанин, полулежа на земле, недоуменно переводил глаза с одного на другого, силясь понять, что происходит.
     - Очень много неясного, - сказал капитан. - Все неясно. Ничего не ясно. Так что погодим пока их убивать.
     Итальянец смотрел на него все так же пристально. Улыбка стала еще шире, еще недоверчивей - и вдруг исчезла, погасла. Он дернул головой.
     - Я склонен думать, ты спятил. Нам это может стоить головы.
     - Все беру на себя.
     - Ладно.
     Итальянец, казалось, размышлял. Вдруг он сделал молниеносный выпад, и если бы не Алатристе, успевший подставить свою шпагу, пригвоздил бы юного англичанина к стене. Итальянец, выругавшись, обернулся к нежданному противнику и капитану потребовалось все его фехтовальное мастерство, чтобы отбить новый удар, направленный ему прямо в сердце.
     - Мы еще встретимся! - закричал убийца. - Где-нибудь здесь!
     Пинком опрокинув фонарь, он бросился прочь и вскоре тень его растворилась во тьме. Еще мгновение спустя предвестием злейших бед грянул вдали его смех.

V

Англичане

     Фонарь зажгли снова. Юного англичанина подвели поближе к свету и, осмотрев его рану, убедились, что она не опасна - шпага итальянца лишь рассекла кожу справа подмышкой, оставив царапину из тех, что обильно кровоточат, но заживают сами собой, давая возможность ее обладателю форсить перед дамами с рукой на перевязи. В данном же случае не потребовалась и косынка. Англичанин в сером костюме приложил к ране чистый платок и тотчас снова застегнул на своем юном спутнике сорочку, колет и епанчу мягко и негромко разговаривая с ним на своем языке. Покуда продолжалась операция, он стоял к Алатристе спиной, показывая, что больше не опасается его; капитан же получил возможность отметить для себя кое-какие занимательные подробности. Во-первых, когда англичанин в сером, как ни силился он сохранять невозмутимость, расстегнул одежду своего товарища, чтобы осмотреть рану, руки у него сильно дрожали. Во-вторых, хотя познания капитана в английском языке ограничивались лишь несколькими словами, какие обычно слышишь, когда берут корабль на абордаж или лезут по осадным лестницам на бастион, а потому в лексиконе старого испанского солдата значились только фак-ю, сан-оф-э-битч, уир гоинг ту кат ер баллз , Диего мог убедиться, что англичанин в сером разговаривает со своим товарищем ласково-почтительно и обращается к нему с церемонным милорд, тогда как тот называет его Стини: несомненно, это было имя или дружеское прозвище. "Вот где собака зарыта, - подумал капитан, - и не какая-нибудь шелудивая уличная шавка, но песик с хорошей родословной". Любопытство его было возбуждено в сильнейшей степени, и, хотя благоразумие не то что нашептывало, но криком кричало о необходимости смыться поскорее, Алатристе по-прежнему стоял рядом с англичанами, которые по его милости едва не отправились недавно в лучший мир, и не без горечи размышлял о нелепости своего поведения и о том, что люди в масках вкупе с отцом Эмилио Боканегра с нетерпением ждут отчета, а значит, песенка его спета.
     Теперь уж все равно, все едино: хочешь - спасайся, хочешь - оставайся, хочешь - чакону пляши. Но не в обычае капитана Алатристе было прятать голову в песок, как, по рассказам бывалых людей, поступает в минуту опасности африканская птица страус, да это ничего бы и не решило. Он сознавал, что, парировав удар итальянца, совершил ошибку непоправимую, дело это назад не отыграешь, и, стало быть, ничего другого не остается, как продолжить партию с теми картами, которые, стасовав колоду только что сдала ему глумливая насмешница-Судьба, даже если это не карты, а чистое недоразумение. Он окинул взглядом двоих англичан, которым к этому времени в соответствии с договоренностью - в кармане у Алатристе еще побрякивало золото, полученное за их головы, - полагалось бы уже валяться вверх копытами, и почувствовал, как струйки пота текут у него по спине. "Доля моя горемычная, сучья судьба", - посетовал он про себя. Нечего сказать - нашел время рыцарствовать и играть в благородство! И где - в темном мадридском переулке! Наделал ты делов, капитан Алатристе! И ведь это еще только самое начало.

***

     Англичанин в сером тем временем не сводил с него взора, да и капитан смог теперь рассмотреть его повнимательней, отметив, что светлые усики тщательно подстрижены, что во всем облике сквозит изысканность, но от усталости и тревоги под голубыми глазами залегли тени. Лет тридцати и хорошей породы. Так же, как у его товарища, лицо не то что бледное, а совершенно восковое - видно, оба еще не отошли от потрясения, произведенного выросшими как из-под земли убийцами.
     - Мы в неоплатном долгу перед вами, сударь, - промолвил англичанин и, помолчав, добавил? - Несмотря ни на что.
     Он говорил по-испански неважно, с сильным чужестранным - а верней, британским - акцентом, но искренно и горячо. Не вызывало сомнений, что оба англичанина сознают: они сию минуту разминулись со смертью, причем совсем не героической - их едва не зарезали из-за угла, чуть не задавили, как крыс, в темном переулке, бесконечно удаленном от всего, что хотя бы отдаленно напоминает доблесть и славу. Что ж, и этот опыт может оказаться не лишним для щедро взысканных судьбой, для баловней Фортуны по праву рождения, слишком твердо уверовавших, что если уж помирать - так с музыкой, и желательно - с духовой; под пенье труб и гром литавр. И старший из англичан, не сводя глаз с капитана, время от времени жмурился и встряхивал головой, словно не верил, что остался жив. Верно, нехристь ты британский, это и в самом деле - чудо.
     - Несмотря ни на что, - повторил он.
     Капитан не нашелся, что на это ответить. Затея сорвалась, но что из того? Они с итальянцем были преисполнены решимости отправить двоих Смитов - или как их там на самом деле? - на тот свет. Заполняя томительно-неловкую паузу, Алатристе огляделся и заметил валявшуюся неподалеку шпагу. Он поднял ее с земли и протянул англичанину, а тот - Стини, или Томас Смит, или как там его нарекли при крещении - задумчиво взвесил ее на руке, прежде чем вложить в ножны. И при этом голубые его глаза все смотрели на капитана так открыто и доверчиво, что неловко становилось.
     - Сначала мы подумали, что вы... - начал он и замолчал, словно ожидая, что капитан договорит за него.
     Но Алатристе лишь пожал плечами. В этот миг раненый сделал попытку встать на ноги, и Томас Смит поспешил к нему на помощь. Оба англичанина продолжали, как зачарованные, разглядывать своего спасителя.
     - ..обыкновенный разбойник, но потом поняли, что это не так, - завершил фразу Смит-старший, и к его бледным щекам наконец-то вновь прихлынула кровь.
     Диего Алатристе окинул взглядом раненого юношу, которого его спутник называл милорд. Выхоленные тонкие усики, изящные руки, и аристократическому его виду не помеха ни дорожная грязь, ни дорожный костюм. Если он не принадлежит к самой что ни на есть высшей знати, подумал капитан, завтра же перейду в турецкую веру.
     - Как вас звать? - спросил англичанин в сером.
     Действительно, странно, что они остались живы, ибо свет еще не видывал таких чудаков, как эти двое.
     А может, как раз поэтому и уцелели? Как бы то ни было, Алатристе хранил невозмутимое молчание, ибо не склонен был к доверительным беседам ни с кем, а уж особенно - с теми, кому едва не выпустил кишки. "Как вас звать"... Без зова он пришел в этот переулок. Так что совсем непонятно, чего ради щеголеватый англичанин полагает, что он сейчас - вот так, за здорово живешь - начнет изливать ему Душу И, хотя ему до смерти хотелось понять подоплеку всего этого загадочного и паскудного дела, капитан стал склоняться к мысли, что лучше все-таки ему отвалить отсюда подобру-поздорову и чем скорей, тем лучше. Вопросы, ответы, объяснения - нет уж, увольте, не надо нам этого ни в малейшей степени. Кроме того, в любую минуту мог появиться полицейский патруль или, насвистывая свое тирури-та-та, итальянец, не дай бог, решит вернуться на место происшествия, да не один, а с подмогой, чтобы доделать брошенное на полдороге дело. Последнее соображение заставило капитана с беспокойством оглядеться по сторонам. Нет-нет, надо отсюда - как это говорится у нынешних? - уматывать.
     - Кто вас послал? - продолжал допытываться англичанин.
     Алатристе, не удостоив его ответом, подобрал с земли свой плащ и перекинул его через плечо, оставив на всякий случай правую руку свободной. Лошади стояли поблизости, позвякивая удилами.
     - Садитесь и уезжайте, - сказал он наконец.
     Но тот, кого звали Стини, не двинувшись с места, обратился с вопросом к своему спутнику, который пока не произнес ни слова по-испански и, судя по всему, вообще не говорил на этом языке. Англичане вполголоса обменялись несколькими фразами, и раненый завершил разговор одобрительным кивком. Старший вновь обратился к Алатристе:
     - Вы могли убить меня - и не убили. Вы спасли жизнь моему другу... Почему?
     - По старости. Размяк с годами.
     Стини покачал головой:
     - Тут что-то не так... - Он переглянулся с юношей и с удвоенным жаром вновь приступил к расспросам:
     - Вас ведь подослали к нам, правда?
     Подобная настырность стала досаждать капитану, и раздражение его еще усилилось, когда он увидел, что собеседник потянулся к висевшему на поясе кошельку как бы давая понять, что всякое полезное сведение может быть соответствующим образом вознаграждено. А потому он нахмурился, закрутил ус и взялся за рукоять шпаги.
     - Сударь, - сказал он. - Неужели я похож на человека, который станет выкладывать первому встречному всю подноготную?
     Англичанин пристально поглядел на него и медленно отвел руку от кошелька.
     - Нет, не похожи. Совсем не похожи.
     Алатристе одобрительно кивнул:
     - Отрадно, что заметили. Ну так вот - садитесь на своих лошадок и хорошенько их пришпорьте.
     Мой напарник может вернуться.
     - А вы?
     - А я уж как-нибудь.
     Англичане вновь обменялись несколькими словами. Потом старший в задумчивости сложил руки на груди, причем большим и указательным пальцами правой подпер подбородок. Эта вычурная и картинная поза лучше смотрелась бы в роскошной зале какого-нибудь лондонского дворца, чем на темной улочке старого Мадрида, где, тем не менее, этот самый Стини чувствовал себя вполне уверенно, ибо явно привык везде и всюду вести себя, как ему вздумается, не заботясь о мнении окружающих. Белокожий, белокурый, изящный - настоящий придворный вертопрах, который однако же в недавней схватке выказал - впрочем, как и его спутник - мужество и стойкость. Капитан отметил про себя, что скроены оба англичанина по одной колодке. Жеребята из хорошей конюшни. Кому же они стали поперек дороги? Вероятно, тут замешаны женщины, религия или политика. А может - и то, и другое, и третье.
     - Об этом никто не должен знать, - произнес наконец англичанин, и Алатристе в ответ тихо рассмеялся сквозь зубы:
     - Я в этом заинтересован больше, чем кто-либо другой.
     Его смех обескуражил англичанина, а, быть может, смысл сказанного дошел до него не сразу. Но через мгновение улыбнулся и он. Улыбнулся самым краешком губ - учтиво и чуть презрительно.
     - На карту поставлено очень многое, - пояснил Стини.
     Справедливость этого высказывания Алатристе не мог не признать.
     - Еще бы, - буркнул он. - Моя голова, например.
     Если англичанин и понял иронию, то не придал ей значения. Он снова задумался.
     - Мой друг нуждается в отдыхе. Человек, который ранил его, может подкарауливать нас где-нибудь еще. - Он на мгновение замолчал, пытливо вглядываясь в того, кто стоял перед ним, и словно пытаясь определить, действовал тот по влечению сердца или же по коварному расчету Потом пожал плечами, как бы давая понять, что ни ему, ни его спутнику выбирать не приходится. - Вам известно, куда мы направлялись?
     Алатристе бестрепетно выдержал его взгляд:
     - Может, и известно...
     - Вы знаете, где находится Семитрубный Дом?
     - Предположим, что так.
     - Проводите нас туда?
     - Нет.
     - Передадите записку?
     - Ни за что на свете.
     Нет, этот Смит явно считает его слабоумным. Вот этого как раз капитану и не хватало - всю жизнь мечтал своими ногами отправиться прямо к волку в пасть, в гости к английскому послу и его людям! "Любопытство сгубило кошку, - думал Алатристе, беспокойно оглядываясь по сторонам, - сейчас самое время позаботиться о сохранности своей шкуры, ибо много появилось желающих попортить ее непоправимо. Самое время подумать о себе", - и на этой мысли он недвусмысленно показал англичанину, что желает закруглить беседу. Однако тот не внял:
     - Но, может быть, вы укажете нам какое-нибудь место неподалеку, где мы могли бы немного отдохнуть? И где бы нам оказали помощь?
     Диего Алатристе, прежде чем раствориться во тьме, собрался в очередной и последний раз ответить отрицательно, но тут его осенило - удачнейшая мысль вспыхнула в голове ослепительной зарницей. Он вдруг сообразил, что и ему самому невредно было бы где-то притаиться на время - итальянец и люди, посланные заказчиками и падре Боканегра, вполне могут отправиться на улицу Аркебузы, где, кстати сказать, уже спал сном праведника я, Иньиго Бальбоа. Но мне-то опасаться нечего, а вот капитану перережут глотку, даже не дав обнажить шпагу И он сообразил, где сможет обрести приют и помощь, а заодно - помочь англичанам, попутно выяснив кое-что про них и про тех, кто с таким рвением пытались переселить их на тот свет.
     И эта возможность - этот пятый туз, который Алатристе держал в рукаве на самый что ни на есть крайний случай - носила имя Альваро де ла Марка, графа де Гуадальмедина. А дворец его находился в ста шагах отсюда.

***

     - Ну, ты и вляпался, нечего сказать.
     Альваро Луис Гонсага де ла Марка-и-Альварес де Сидония, граф де Гуадальмедина был хорош собой, элегантен и богат. Богат до такой степени, что не моргнув глазом мог в одну ночь проиграть или прокутить с какой-нибудь из своих милашек тысяч десять дукатов. В ту пору, когда заварилась каша с англичанами, было ему, наверное, года тридцать три или тридцать четыре, так что находился он в самом расцвете сил. От старого графа де Гуадальмедины - дона Фернандо Гонсага де ла Марка, геройствовавшего во Фландрии в царствования Филиппа Второго Великого и его преемника на престоле Филиппа Третьего, - ему по наследству достался титул испанского гранда, а с титулом вместе перешло право не снимать шляпу в присутствии нашего юного монарха, четвертого по счету Филиппа, дарившего его своей дружбой и, по слухам, вместе с ним развлекавшегося в обществе актрис и дам не самого высшего разбора, к которым оба питали непобедимую склонность. Холостяк-граф - он был обольстителен, образован, покровительствовал искусствам и сам пописывал стихи, обожал женщин и пользовался у них чрезвычайным успехом - купил у короны пост главного почт-директора, вакантный после недавнего и породившего много толков убийства графа де Вильямедиана: поговаривали, что и его сгубила юбка или, вернее, чья-то ревность. В тогдашней нашей растленной Испании, где на продажу выставлено было все, начиная от сана священнослужителя и кончая самыми доходными должностями в государстве, высокий чин и проистекающие от него выгоды увеличили состояние Гуадальмедины и еще больше укрепили его положение при дворе, прочности которого немало способствовала также недолгая, но блестящая военная карьера - в молодости, лет в двадцать с небольшим, состоя при штабе герцога де Осуны, он отличился в морских сражениях с венецианцами и турками. В ту пору и свел он знакомство с Диего Алатристе.
     - Вляпался по уши, - повторил граф.
     Капитан пожал плечами. Сняв шляпу, скинув плащ, он стоял посреди маленькой комнаты, убранной фламандскими коврами, так и не прикоснувшись к стаканчику водки, поставленному на зеленый бархат скатерти. Гуадальмедина, в роскошном халате и атласных туфлях, прохаживался перед зажженным камином и, озабоченно хмуря брови, осмыслял то, что рассказал ему минуту назад Алатристе: рассказано же за исключением некоторых подробностей было все с начала до конца - от беседы с людьми в масках и до неудавшегося нападения.
     Граф был одним из тех немногих, кому капитан мог доверять слепо и безоговорочно, тем более, что, как рассудил он по дороге во дворец, выбор-то в сущности был весьма и весьма небогат.
     - Ты хоть имеешь представление, кого пытался прикончить сегодня?
     - Нет. Ни представления, ни понятия. - Капитан тщательно подбирал слова. - Мне назвали их имена - Томас Смит и Джон Смит. Так, по крайней мере, было сказано.
     - Кем?
     - Вот это и я бы не прочь узнать.
     Граф остановился и взглянул на Алатристе не то восхищенно, не то осуждающе. Капитан еле заметно кивнул в подтверждение своих слов, и Гуадальмедина, пробормотав "черт побери!", вновь забегал взад-вперед по комнате.