- турки, которые умеют защищаться.
     Оливарес некоторое время разглядывал его, не произнося ни слова, потом вновь принялся листать бумаги. Видно было, что последние слова Алатристе заставили его призадуматься.
     - Как бы то ни было, за вас ручаются весьма достойные люди. Вот, скажем, молодой граф де Гуадальмедина. Или дон Франсиско де Кеведо, который вчера с таким пылом спрягал глаголы в действительном залоге. Впрочем, рекомендации этого стихотворца могут принести его друзьям не только пользу, но и вред - все зависит от того, благоволит ли к нему Фортуна или отвратила от него свой лик. - Министр выдержал длинную и многозначительную паузу. - Пли вот наш свежеиспеченный герцог Бекингем... Он считает себя в долгу перед вами... - И вновь надолго замолчал. - Или принц Уэльский.
     Алатристе, не меняясь в лице, пожал плечами.
     - С ними я не знаком. Но вчера эти джентльмены более чем убедительно доказали, что долг - истинный или воображаемый - платежом красен.
     Оливарес медленно покачал головой и с усталым вздохом ответил:
     - Да нет... Не далее как сегодня утром принц Уэльский снова интересовался вами и вашей судьбой. Даже его величество, который продолжает недоумевать по поводу случившегося, желает быть в курсе дела... - Он резко отбросил в сторону папку. - Неприятного дела... И очень деликатного.
     Он смотрел на Алатристе снизу вверх так, словно спрашивал себя, что же с ним делать.
     - Какая жалость, что пятеро головорезов, которые вчера набросились на вас в театре, так скверно знают свое ремесло. Но тот, кто их нанял, поступил правильно... В определенном смысле вопрос был бы решен.
     - У вашей жалости - ядовитое жало.
     Взгляд Оливареса изменился - стал жестким и непроницаемым.
     - А вот скажите-ка мне, правду ль говорят, будто несколько дней назад вы спасли жизнь некоему британскому путешественнику, которого ваш напарник собирался прикончить?
     "Барабанщики! Бей тревогу! В ружье! Становись!
     Разберись!" - понеслось в голове капитана. Подобный оборот разговора чреват большими опасностями, нежели ночная атака голландцев на беспечно спящий бивуак, и выводит прямехонько на дорогу, в конечной точке которой покачивается хорошо намыленная петля. Ломаного гроша не дал бы сейчас за свою жизнь Диего Алатристе.
     - Виноват, я ничего подобного не припомню.
     - А лучше было бы припомнить.
     Капитан, во-первых, издавна привык выслушивать угрозы, а во-вторых, уже свыкся с мыслью, что из этой переделки ему не выбраться. И потому остался невозмутим, что вовсе не помешало ему предпринять попытку к спасению, облеченную в такие слова:
     - Я, право, не знаю, кому я спас жизнь, - промолвил он после недолгого раздумья. - Но вот что помню, то помню: однажды давали мне некое поручение, и главный заказчик сказал, что надо, мол, исхитриться и никого не убить.
     - Да что вы говорите? Так и сказал?
     - Этими самыми словами.
     Капитану в этот миг показалось, что на него уставились не глаза, а два ружейных дула.
     - И кто же такой этот "главный"? - со зловещей мягкостью осведомился Оливарес.
     Алатристе глазом не моргнул:
     - Понятия не имею. Он был под маской.
     Теперь Оливарес взглянул на него с новым интересом:
     - Но если таковы были приказы, как же ваш сообщник осмелился пойти дальше?
     - Я не знаю, какого сообщника вы имеете в виду.
     Но потом, когда тот, кого я считал главным, удалился, другие люди отдали мне другие приказы.
     - Другие? - Министра, кажется, очень заинтересовало множественное число. - Клянусь пятью язвами Христа, мне до смерти хочется узнать, как их звали. Или - хотя бы, как они выглядели.
     - Боюсь, что это невозможно. Вы ведь, должно быть, уже заметили: память у меня просто дырявая.
     Да и потом маски...
     Оливарес стукнул кулаком по столу, якобы потеряв терпение. Но Алатристе мог бы ручаться, что смотрел он на него скорее одобрительно, нежели угрожающе. И явно при этом что-то обдумывал.
     - Надоело мне слушать басни про вашу дырявую память! Я вас предупреждаю: в моем распоряжении есть мастера, которые так ее заштукуют, что будет как новая!
     - Сударь, вы меня очень обяжете, если вглядитесь в меня повнимательней.
     Оливарес, который и так не сводил глаз с Алатристе, резко сдвинул брови. Он изменился в лице: был и раздосадован, и сбит с толку. Капитан решил, что вот сейчас, пожалуй, он вызовет стражу и прикажет без церемоний и формальностей вздернуть несговорчивого собеседника. Однако министр молчал и не шевелился, уставившись на капитана. Потом, вероятно, что-то рассмотрев в очертаниях крутого подбородка, в ледяных зеленовато-голубых глазах, не моргая выдерживавших его взгляд, решил признать его правоту.
     - Может быть, так оно и есть, - кивнул он. - Может, вы и в самом деле из породы забывчивых. Или немых.
     Еще мгновение Оливарес размышлял, перебирая бумаги, и наконец сказал:
     - Мне надо кое-что выяснить. Соблаговолите подождать еще немного.
     Он приподнялся и, дотянувшись до свисавшего с потолка шнура, дернул за него один раз. Затем вновь уселся за стол и больше уже не обращал на капитана никакого внимания.
     Человек, поспешивший явиться на зов Оливареса, сразу показался Алатристе знакомым, а когда он заговорил, исчезли и последние сомнения. Черт побери, подумал он, встреча старых друзей: не хватает только падре Эмилио Боканегра да рябого итальянца - и вся капелла была бы в сборе. У вошедшего была круглая, почти совсем лысая голова - лишь на темени в беспорядке торчали редкие седоватые пряди. Столь же скудна была и прочая растительность - спускавшиеся ниже ушей бакенбарды, узкая бородка, жиденькие, но подвитые усы. Щеки и крупный нос - в красных прожилках. Ни строгий черный наряд, ни даже вышитый на груди крест ордена Калатравы не могли придать его наружности ни значительности, ни благообразия - этому противились несвежий, плохо накрахмаленный круглый воротник, чернильные пятна на руках, придававшие ему сходство с каким-то захудалым канцеляристом и никак не вязавшиеся с массивным золотым перстнем на левом мизинце. Однако живые глаза светились злым умом и волей, а левая бровь, приподнятая будто в вечном ироническом недоумении, красноречиво свидетельствовала о хитрости и изворотливости. Удивленное выражение, появившееся на его лице при виде Диего Алатристе, тотчас сменилось на холодно-пренебрежительное.
     То был Луис де Алькесар, личный секретарь нашего короля Филиппа Четвертого. На сей раз он появился без маски.

***

     - Ну-с, так, - произнес Оливарес. - Мы имеем дело с двумя заговорами. Первый ставил своей целью поучить уму-разуму заезжих англичан, а заодно отобрать у них кое-какие секретные документы. Второй же - просто убить их. О первом мне докладывали...
     Второй оказался почти полной неожиданностью.
     Может быть, вы, дон Луис, как секретарь его величества и человек, искушенный в хитросплетениях придворной жизни, что-нибудь слышали о нем?
     Министр говорил, очень медленно роняя слова и разделяя фразы долгими паузами, и при этом не сводил глаз с Алькесара. Тот слушал молча, время от времени искоса поглядывая на капитана, который стоял рядом и гадал, чем же вся эта история кончится. Да ничем хорошим, недаром же говорится: "Пастухам - ужин, а овечке - вертел".
     Оливарес замолчал в ожидании ответа. Луис де Алькесар откашлялся.
     - Боюсь, что не смогу быть особенно полезен вашей светлости, - начал он, и по тону его было более чем очевидно, что присутствие Алатристе сбивает его с толку. - Мне приходилось слышать кое-что о первом заговоре... Что же касается второго... - тут он снова метнул взгляд на Алатристе, и левая бровь изогнулась еще круче, словно занесенный клинок турецкого ятагана, - ..то я, право, не знаю, что мог рассказать этот.., гм.., человек.
     Оливарес в нетерпении выбил пальцами по столу барабанную дробь:
     - Этот человек не рассказал ничего. Он здесь находится по другому делу.
     Алькесар, явно пытаясь угадать истинный смысл услышанного, молча и довольно долго глядел на министра, потом перевел взгляд на Алатристе и опять - на Оливареса.
     - Но...
     - Никаких "но".
     Алькесар вновь прокашлялся.
     - Вы, ваша светлость, затронули столь деликатную тему в присутствии третьего лица, что я подумал было...
     - И совершенно напрасно.
     - Простите... - Секретарь беспокойно покосился на бумаги, загромождавшие стол, словно чуял в них какую-то опасность для себя. Он заметно побледнел. - Не знаю, имею ли я право при постороннем...
     Оливарес повелительно вскинул руку. Алатристе мог бы поклясться, что все происходящее доставляет министру истинное наслаждение.
     - Имеете.
     Алькесар уже четырежды прочищал горло - на этот раз это вышло у него особенно звучно.
     - Слушаю, ваша светлость. - Смертельная бледность на лице секретаря сменилась густым румянцем, словно его бросало то в жар, то в холод. - Вот что я могу предположить по поводу второго заговора...
     - Покорнейше вас прошу предполагать как можно более подробно.
     - Разумеется, ваша светлость. - Алькесар тщетно пытался разглядеть, какие бумаги лежат на столе у Оливареса: неодолимый чиновничий инстинкт побуждал его искать в них подоплеку происходящего. - Так вот, я могу предположить, что здесь имело место столкновение противоборствующих интересов. К примеру, Церковь...
     - Церковь - чересчур общее понятие. Вы кого имеете в виду?
     - Ну, есть слуги Церкви, не чуждающиеся земных помыслов... И им, разумеется, совсем не нравится, что еретик...
     - Теперь понятно, - оборвал его министр. - Речь идет о таких святых мужах, как падре Эмилио Боканегра, например.
     Алатристе заметил, что когда прозвучало это имя, секретарь с трудом справился со своим удивлением.
     - Я не собирался называть имя его преподобия, - собрав все свое хладнокровие, ответил он. - Но раз уж вы сами удостоили его упоминания, отрицать не стану Отец Эмилио и в самом деле не принадлежит к числу тех, кого радует сближение с Англией.
     - Странно, что вы, питая подобные подозрения, не сочли нужным посоветоваться со мной.
     Алькесар вздохнул и послал Оливаресу улыбку единомышленника, если не сообщника. Чем дольше шел разговор, тем лучше он понимал, какого тона держаться, и постепенно обретал прежнюю уверенность в себе.
     - Ах, ваша светлость, вам ли не знать, что такое двор! Как трудно угодить и грекам, и троянцам! Соперничают партии. Противоборствуют влияния.
     Оказывается давление. Кроме того, распространилось мнение, будто и вы не являетесь рьяным поборником союза с Англией... В конце концов, кто-то хотел просто услужить вам.
     - Уверяю вас, дон Луис, за услуги такого рода мне в свое время пришлось кое-кого повесить. - Взгляд Оливареса, как мушкетная пуля, пробил секретаря навылет. - Тем паче, в исполнении этой услуги наверняка не обошлось без золота Ришелье, Савойи и Венеции.
     Угодливую улыбку, которой Алькесар показывал министру, что они - вместе и заодно, будто смыло с его лица.
     - Не понимаю, о чем вы, ваша светлость.
     - Не понимаете? Забавно. Мои шпионы подтвердили, что некая значительная сумма была передана некоему влиятельному при дворе лицу, однако не смогли установить, кому именно... Теперь многое становится на свои места.
     Алькесар приложил руку к груди - как раз к тому месту, где был вышит крест Калатравы.
     - Не думаете же вы, ваша светлость, что я...
     - Вы? А при чем тут вы? - Оливарес взмахнул рукой, словно отбрасывая это нелепое предположение, и Алькесар вновь заулыбался. - В конце концов, всем известно, что именно я приставил вас к его величеству в качестве личного секретаря. Вы пользовались моим доверием. Вы были моим человеком. И хотя в последнее время ваши позиции до известной степени усилились, я сомневаюсь, что вам взбрело бы в голову плести заговоры по собственному почину. Это было бы полнейшим безрассудством, не правда ли?
     Улыбка на губах секретаря вновь стала блекнуть и меркнуть.
     - Разумеется, ваша светлость, - тихо проговорил он.
     - И уж тем более - в тех областях, которые представляют особенный интерес для иностранных держав. Преподобному Эмилио это еще сошло бы с рук, ибо он - лицо духовное, да еще и с прочными связями при дворе. А всякому другому за такие проделки не сносить головы.
     И Оливарес устремил на него взгляд, исполненный грозной многозначительности.
     - Ваша светлость, - меняясь в лице, пролепетал Алькесар. - Вы же знаете, до какой степени я вам предан...
     - И до какой же? - насмешливо осведомился министр.
     - Я предан вам беззаветно! Верен беспредельно!
     И очень полезен!
     - Напоминаю вам, дон Луис, что преданными, верными, полезными людьми я заполнил не одно кладбище.
     И, произнеся эту зловеще-хвастливую фразу, звучавшую в его устах отнюдь не пустой угрозой, граф Оливарес с рассеянным видом стал вертеть в пальцах перо, словно раздумывая, не скрепить ли своей подписью некий приговор. Алатристе заметил, что Алькесар следил за этими движениями с нескрываемым ужасом.
     - Да, кстати о кладбищах, - вдруг добавил министр. - Позвольте вам представить Диего Алатристе, больше известного как капитан Алатристе... Вы ведь не знакомы?
     - Я?.. Кхм... Нет. Откуда же мне его знать?
     - Приятно вращаться в обществе предусмотрительных людей - никто никого не знает.
     Губы Оливареса снова дрогнули, возвещая усмешку, которой так и не последовало. Кончиком пера он указал на капитана.
     - Дон Диего Алатристе - достойнейшая личность с безупречным послужным списком, но из-за недавно полученной раны и неблагоприятного стечения обстоятельств оказался в трудном положении. Он кажется мне человеком отважным и заслуживающим доверия... Надежным - вот правильное слово. Такие люди встречаются нечасто, и я уверен, что если повезет, для него наступят лучшие времена.
     Было бы жаль навсегда отказаться от услуг, которые он время от времени мог бы нам оказывать. - Пронизывающим взором Оливарес оглядел секретаря.
     - Как вы полагаете, дон Луис, я прав?
     - Совершенно правы, ваша светлость, - поспешил ответить тот. - Но мне сдается, что образ жизни сеньора Алатристе с большой вероятностью предполагает всякого рода неприятные неожиданности... Несчастный случай по собственной неосторожности или что-то подобное... Если такое произойдет, винить в этом будет некого.
     С этими словами он послал капитану соболезнующий взгляд.
     - А мне кажется справедливым, если мы с нашей стороны не станем предрешать столь плачевный финал. А? Какого вы мнения на сей счет, господин королевский секретарь?
     - Полностью с вами согласен. - Голос Алькесара дрогнул от досады.
     - А иначе я буду очень огорчен.
     - Понимаю, ваша светлость.
     - Очень! И буду расценивать это едва ли не как оскорбление. Нанесенное лично мне.
     Казалось, что у Алькесара вот-вот произойдет разлитие желчи. Испуганная гримаса, искривившая его лицо, долженствовала обозначать улыбку.
     - Разумеется, ваша светлость, - пробормотал он.
     Оливарес, воздев палец, как если бы вдруг вспомнил нечто очень важное, порылся в бумагах, вытащил какой-то документ и протянул его Алькесару.
     - Вы снимете камень с моей души, если самолично озаботитесь назначением этого пенсиона.
     Видите - ходатайство подписано лично доном Амбросьо де Спинолой: дону Диего Алатристе за безупречную службу во Фландрии причитается четыре эскудо ежемесячно. Эта сумма поможет ему, не бедствуя, коротать время в ожидании выгодного заказа.
     Ясно, дон Луис?
     Алькесар принял бумагу кончиками пальцев, словно боясь обжечься. Глаза его блуждали, казалось, он вот-вот лишится чувств. Судорога бессильной ярости свела ему челюсти так, что он еле смог выговорить:
     - Уж куда ясней, ваша светлость.
     - Ну и прекрасно. Больше вас не задерживаю.
     И снова уткнувшись в бумаги, могущественнейший человек Европы небрежным движением руки отослал королевского секретаря.

***

     Оставшись наедине с Алатристе, он вскинул голову и надолго задержал на нем пытливый взгляд.
     - Ни давать, ни требовать объяснений не собираюсь, - произнес он мрачно.
     - Я и не прошу, ваша светлость.
     - А попросили бы - уже находились бы в царствии небесном. Или на полпути туда.
     Наступило молчание. Министр поднялся из-за стола, подошел к окну, мимо которого, возвещая дождь, медленно проплывали тучи. Заложив руки за спину, он некоторое время наблюдал за марширующими во дворе гвардейцами. Против света его темный силуэт казался особенно громоздким.
     - Так или иначе, - прибавил Оливарес, не оборачиваясь, - скажите спасибо, что живы.
     - Это меня и удивляет, - отвечал Алатристе. - Особенно после того, что я услышал.
     - Если предположить, что вообще что-нибудь слышали.
     - Да, если я вообще что-нибудь слышал...
     Оливарес, по-прежнему стоя лицом к окну, пожал могучими плечами:
     - Вы живы потому, что не заслуживаете смерти, вот и все. По крайней мере, пока. И еще потому, что есть люди, заинтересованные в вас.
     - Благодарю вас, ваша светлость.
     - Не стоит. - Оливарес отошел от окна, сделал несколько шагов, гулко отозвавшихся по деревянному полу. - Существует и третья причина: оставляя вас в живых, я наношу кое-кому жесточайшее из всех возможных оскорблений. Эти "кое-кто" полезны мне, ибо продажны и честолюбивы, и по той же самой причине они порой поддаются искушению действовать в собственных интересах или в интересах третьих лиц... Как быть! С цельными и чистыми людьми можно выигрывать битвы, но нельзя управлять государством. Таким, как это, по крайней мере.
     Он окинул задумчивым взглядом портрет Филиппа Второго над камином и после долгого молчания вдруг глубоко вздохнул - не рисуясь и не лукавя. Потом, словно вспомнив о существовании капитана, повернулся к нему:
     - И потому не торопитесь торжествовать победу Человек, который только что вышел отсюда, никогда не простит вас. Алькесар - исключение среди арагонцев: он умен и очень хитер, очень непрост и вышколен своим предшественником Антонио Пересом на славу... Его единственная слабость - племянница, она еще совсем девочка, но его стараниями уже взята ко двору в королевские фрейлины. Берегитесь этого человека как чумы. Но помните, что если мои приказы Алькесара до поры до времени еще могут держать в узде, то на падре Эмилио Боканегра моя власть не распространяется. На месте капитана Алатристе я бы постарался как можно скорее залечить свою рану и уехать во Фландрию. Генерал Амбросьо де Спинола, под знаменами которого вы сражались раньше, намеревается стяжать для Испании новые лавры: будет разумно умереть там, а не здесь.
     Оливарес сразу как-то сник, будто на него вдруг навалилась неимоверная усталость, и - как галерник на весло, к которому прикован, - взглянул на свой заваленный бумагами стол. Медленно он направился к нему, уселся, но прежде чем проститься с капитаном, извлек из потайного ящика ларчик черного дерева.
     - И последнее, - сказал он. - В Мадриде сейчас пребывает некий английский путешественник, который невесть почему считает, что чем-то вам обязан... Маловероятно, что ваши с ним пути когда-нибудь пересекутся вновь. И потому он попросил меня передать вам это. Внутри находятся перстень с его печатью и письмо. Я прочел его, уж не обессудьте.
     Это - нечто вроде охранной грамоты или, если угодно, векселя. Всем подданным его британского величества предписывается оказывать всяческую помощь, поддержку и содействие капитану Диего Алатристе. Подписано - Карл, принц Уэльский.
     Алатристе открыл эбеновый, отделанный перламутровыми инкрустациями ларчик. На печатке золотого перстня были вырезаны три пера - герб наследника британского престола - и они же оттиснуты на сургуче, которым был запечатан сложенный вчетверо лист бумаги. Подняв голову, капитан увидел, что Оливарес смотрит на него с меланхолической улыбкой на губах, оттененных разбойничьей бородой и густыми усами.
     - Дорого бы я дал за такое письмецо, - сказал он.

Эпилог

     Наплывавшие с востока тя